Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 106

«В начале ноября (по новому стилю), — повествует сэр Бьюкенен, — последовало открытие только что преобразованного Англо-Русского Общества. Когда мне пришлось выступить, я воспользовался случаем, чтобы показать, как германофильская партия в России старалась восстановить общество против Великобритании, изображая дело так, как будто бы мы вовлекли Россию в войну, и обвиняя нас в желании бесконечно затягивать ее в целях эксплуатации России и обеспечения себе мирового господства. Указав на то, что вся эта ложь распространяется с тем, чтобы подорвать наш союз и подготовить почву для преждевременного мира, я заключил свою речь следующими словами: „Не только на полях сражения нужно довести войну до победного конца, победа должна быть одержана над врагом и в наших стенах“» (T. II. С. 25).

Несколько дней спустя, 1 ноября <1916 года> собралась Государственная Дума, в которой Милюков выступил с обвинениями, явно направленными против Штюрмера, а в скрытом виде — против Императрицы.

«Чтобы подкрепить свое обвинение в измене, — записывает Палеолог, — Милюков приводит провокаторскую роль полиции в стачках на заводах, работающих на оборону, на секретную переписку с Германией, на беседу Протопопова с немецким агентом Варбургом в Стокгольме… на злоупотребления в деле Мануйлова… и делает заключение: „Если меня спросят, почему я подымаю эти вопросы во время войны, то потому, что министерство Штюрмера представляет опасность во время и для продолжения войны. Значит, мы должны бороться, пока не будем иметь министров, достойных нашего доверия“» (Т. III. С. 88).

Эта речь, — в которой он далее по адресу правительства ставил вопрос: «это глупость или измена?», — была пропитана неправдою. Не было ни измены со стороны Штюрмера, ни провокаций полиции. Переписка с Германией выразилась лишь в письмах, привезенных самовольно фрейлиной Васильчиковой от Великого герцога Гессенского, которые с негодованием были отвергнуты Государем, и в письме графа Эйленбурга к графу Фредериксу, оставленном без ответа; свидание Протопопова — избранника Думы, бывшего, по словам Верстрата, в «лучших отношениях с Милюковым» — не имело никаких последствий.

Речь Милюкова следует считать исторической. Клевета, обвиняющая все правительство, действовавшая до того времени лишь исподтишка и брошенная перед всей Россией с высоты Государственной Думы, сделала свое злое дело… Она была наиболее живучим и ядовитым семенем, из которого выросла революция. И если взятие Бастилии отмечает начало Великой французской революции, то 1 ноября знаменует начало русской. Если это может доставить удовольствие Милюкову, то он может гордиться… славою Герострата!

Не без влияния, конечно, осталась и речь английского посла, недавнего почетного гражданина города Москвы. Возведенные им обвинения не были подкреплены никакими данными, что можно доказать собственными же словами Бьюкенена:

«Штюрмер сказал мне, что он собирается привлечь Милюкова к судебной ответственности за речь, в которой тот укорял его в измене; он обратил мое внимание на два следующих отрывка из нее: „Для того чтобы раскрыть все пути и средства германской пропаганды, о которой нам недавно так откровенно говорил сэр Д. Бьюкенен, мы должны произвести законное расследование…“ „Вот почему я (Милюков) не был удивлен, когда услышал из уст британского посла веское обвинение против некоторой группы людей, желающих подготовить путь к сепаратному миру…“»

«…Штюрмер спросил Бьюкенена, кто такие были руководители антибританской кампании. Когда я сказал, что именно это я и стараюсь узнать, он просил меня уведомить его, как только я получу какие-нибудь достоверные сведения» (T. II. С. 26).

Из мемуаров сэра Джорджа не видно, чтобы эти сведения были им доставлены…

Итак, английский посол в публичной речи бросает, так сказать, на улицу неподкрепленные никакими данными сведения, компрометирующие в туманной форме русское правительство, прося впоследствии у того же правительства доставить ему эти данные, а член Государственной Думы, играя словами этого самого посла, уже открыто обвиняет главу правительства в предательстве. Что это? Приходится спросить и нам…

В то же время в обществе широко распространяется приводимое Палеологом письмо председателя Союза земств и городов князя Львова к председателю Думы Родзянко.

«Наше внутреннее положение с каждым днем делается все более трудным. Действия правительства, непоследовательные и несогласованные, еще более увеличили общую дезорганизованность государства. Народ приходит в отчаяние и возмущается. Постоянная перемена министров парализовала власть. Но это не все… Страшное подозрение, слухи об измене, возмутительные россказни распространяют убеждение, что рука неприятеля тайно проникает в наше общественное дело. Это убеждение подтверждается непрестанными слухами, изображающими правительство, как уже готовое заключить сепаратный мир. Представители земского Союза с негодованием отбрасывают идею позорного мира; они признают, что патриотизм и честь обязывают Россию продолжать войну до победы в единении с союзниками. Они глубоко веруют в победу нашей героической армии, но должны, однако, признать, что главная опасность идет не извне, а изнутри. И поэтому они решаются поддерживать Думу в ее усилиях создать правительство, способное вызвать усилие всех средств страны. Великая Россия даст свою поддержку народному правительству» (Т. III. С. 89).

Это выступление не лучше ранее приведенных. Хотя и в замаскированной, но достаточно прозрачной форме правительству приписывается измена и готовность заключить сепаратный мир, о чем правительство никогда и не помышляло и что Государь неоднократно публично высказывал… а поэтому долой старое правительство и да здравствуют кадетские министры под ферулой князя Львова.

Наконец, Гучков пишет генералу Алексееву письмо, копия которого в тысячах экземплярах распространяется в тылу и в окопах:

«Народ и армия одинаково верят, что если Штюрмер еще не изменил, то он готов это сделать. Не ужасно ли думать, что все секреты нашей дипломатии в руках этого человека? Возмутительная политика, которой он является орудием, грозит нам потерею всех наших военных успехов…» (Т. III. С. 90).

Под влиянием всех приведенных обстоятельств Штюрмер пал.

Штюрмеру и приписываемой ему измене здесь отведено как будто бы слишком большое место. Однако это было необходимо для выяснения личности Государя, что составляет предмет настоящего этюда. Если бы Штюрмер был тем изменником, каковым изображало его общественное мнение или, вернее, действующая за его спиной революционная пропаганда, то нельзя было бы не упрекнуть Государя за то, что он держал около себя такого человека, хотя бы по одной только причине неумения разбираться в людях. Но дело в том, что Государь знал, что Штюрмер не предатель, и понимал, что это приписывалось ему с целью отвести от власти человека, по тем или иным соображениям преданного идее неприкосновенности власти Государя, единственно способной довести войну до конца, в чем Государь видел в данное время цель своей жизни. К тому же Государь не мог не понимать, что легенда об измене Штюрмера была одним из звеньев кампании, обнимавшей и Императрицу, и направленной к его, Царя, дискредитированию в целях захвата власти.

Вместо Штюрмера председателем Совета министров был назначен министр путей сообщения А.Ф. Трепов, а министром иностранных дел — государственный контролер Н.Н. Покровский. Первого Палеолог характеризует «энергичным, умным и методичным» (Т. III. С. 98) [410], а Бьюкенен Покровского — «либеральным, уважаемым и умным». Оба эти назначения Бьюкенен называет «весьма удачными» (T. II. С. 27).

Первейшей заботой Трепова было удаление из среды правительства Протопопова и более яркое выявление нашей политики в смысле единения с союзниками и решимости довести войну до победного конца.

В первом вопросе в первые же дни своего министерства Трепов терпит у Государя неудачу; по поводу же второго он высказывает Палеологу, что «в Думе правительство бесповоротно обяжется продлить войну до разгрома Германии. Оно сожжет свои мосты» (Т. III. С. 104) [411].