Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 98

Все дальнейшее показало, что тайные заговоры были революционной выдумкой, но как было не верить в их существование, когда член Государственной Думы указывал на них иностранному послу, подрывая его доверие к власти, и это вполне оправдывает всю дальнейшую подозрительность Палеолога. «Здоровая часть» русского общества того времени не имела необходимой стойкости нервов, чтобы выдержать все испытания войны в противность войскам, которые все еще бодро делали свое дело: на фронте все еще было благополучно. Но былой энтузиазм уже остыл в тылу. Видели только ошибки правительства даже там, где их не было… и слово «революция» повторялось во всех углах.

Ниже приводятся выдержки из характерного по этому поводу разговора, происшедшего между Палеологом и известным промышленником Путиловым 19 мая / 2 июня 1915 года, которым посол заканчивает I том своих воспоминаний.

«Дни самодержавия сочтены, — говорит Путилов, — оно погибло, неминуемо погибло, а вместе с тем оно — те леса, на которых держится национальное единение. Революция отныне неизбежна. Она только ждет случая, чтобы вспыхнуть. Этим случаем будет военная неудача, голод в провинции, стачка в Петербурге, мятеж в Москве, скандал или дворцовый переворот — безразлично… У нас революция может быть только разрушительной, так как образованная часть общества представляет ничтожное количественное меньшинство без организации и политического опыта, без контакта с массами… Конечно, это буржуазия, интеллигенция и „кадеты“ дадут сигнал революции, думая спасти Россию [367]. Но из буржуазной революции мы немедленно подпадем под революцию рабочую, а затем мужицкую. Тогда начнется страшная анархия — десять лет анархии. Увидим эпоху Пугачева, и даже гораздо худшую» (T. I. С. 372) [368].

А вот как в передаче долго жившего в России иностранца Верстрата думало «передовое» общество того времени: «Чтобы понять внутреннее положение России, исходите из убеждения, что правительство ничего не стоит, что администрация очень корыстолюбива и вызывает пожелания иметь лучшую и что немецкое влияние остается еще очень сильным в реакционной партии, находящейся у власти и которую Императрица поддерживает. Эта партия ненавидит людей честных, серьезных и работающих, вроде генерала Поливанова… Но есть нация, которая понимает немецкую опасность, либеральная партия, которая с нами, большой город Москва — душа русского национального напряжения, — и очень храбрая армия, которая не ослабевая несет ужасающие потери и чье настроение остается превосходным. Точно так же, как немцы не предвидели французского возрождения, также они не угадали, что появится новая Россия за официальною Россиею, которую они имели право презирать. Вопрос только в том, которая Россия победит» (С. 77).

Победила «новая», «либеральная» Россия. Презиравшая честных людей (!) власть пала, пала власть, боровшаяся до конца, и что осталось от России, выросшей под этой властью?

Но еще более типичной для того времени (весна 1915 года) представляется следующая беседа, передаваемая Палеологом.

«Весьма деятельный и несколько экзальтированный корифей национального либерализма», бывший гвардейский офицер посещает посла. Несмотря на обычный пессимизм посетителя, посол поражен серьезностью, сосредоточенностью и страдальческим выражением его лица.

«— Никогда, — сказал он, — я не был так обеспокоен. Россия в смертельной опасности! Никогда в течение всей своей истории она не была столь близка к гибели. Немецкая зараза, которую она несет уже два века в своих жилах, готова ее убить. Она может быть спасена только национальной революциею.

— Революция во время войны!.. Опомнитесь!

— Да, я об этом думаю. Революция, каковою я ее себе представляю и каковою я ее желаю, была бы освобождением всех народных сил, дивным пробуждением всех славянских энергий. После нескольких дней неизбежной смуты, допустим, даже месяца беспорядка и паралича, Россия воспрянет в величии, которого Вы и не подозреваете. Вы увидите тогда, сколько моральных сил в русском народе! Он заключает в себе неисчислимый источник мужества, энтузиазма и великодушия. Это величайший из существующих в мире очагов идеализма!..

По голове следовало бы ранее всего нанести удар. Государь мог бы быть оставлен на престоле, хотя он и лишен воли, но он в сущности довольно патриотичен. Но Императрица и ее сестра, Великая княгиня Елизавета Феодоровна, московская настоятельница, должны бы быть заключены в монастырь на Урале, как это делалось в былое время нашими царями. Потом весь Потсдамский Двор, вся клика немецких баронов, вся камарилья Вырубовой и Распутина должны быть сосланы в глубь Сибири…

Он заканчивает точным изображением армии: она еще великолепна в своем героизме и самоотвержении, но она больше не верит в победу; она чувствует себя заранее обреченной, как стадо, которое ведут на убой. В один прекрасный день, может быть и очень скоро, произойдет всеобщий упадок духа, пассивное предание себя на волю Божью; она будет отступать бесконечно, перестанет сражаться, не будет сопротивляться. В этот день наша немецкая партия будет торжествовать! Мы будем вынуждены заключить мир… и какой мир!..

Наша последняя ставка к спасению — национальный государственный переворот» (T. II. С. 40–42) [369].

Комментарии к этой болтовне излишни: история уже сказала свое слово. И вот, когда такие «патриоты» разносили сплетни о кознях изобретенной вражеской пропагандою немецкой партии, о понижении морального состояния армии, продолжавшей исполнять свой долг до той минуты, когда «национальная революция», вскоре оказавшаяся интернациональной, не освободила ее от этого долга и не превратила ее в «толпу взбунтовавшихся рабов», как проявлялась слабость Царя, на которого уже натравливали зверя революции?

Гофмейстерина Нарышкина говорит Палеологу:

— Государь бесподобен… Никогда ни малейшего признака уныния; всегда спокойный, всегда твердый, всегда у него слово укрепления, непоколебимая вера в победу.

— А Ее Величество? — спрашивает посол.

— Она не менее тверда, чем Государь, и еще вчера говорила мне: «Мы сделали все, чтобы избежать войны; мы, следовательно, можем быть уверены, что Бог нам даст победу!» (T. I. С. 279–280).

Великий князь Павел Александрович говорит ему то же самое:

— Они оба превосходны в своем мужестве. Никогда ни одной жалобы, никогда ни одного слова уныния. Они только и ищут, как бы поддержать друг друга! (T. I. С. 304).

Наши неудачи в Галиции весною 1915 года вызывают общее недовольство. По словам Палеолога, «все политические партии, за исключением, разумеется, крайних правых, требуют немедленного созыва Думы, чтобы положить конец неспособности военной администрации и организовать гражданскую мобилизацию» (T. II. С. 2) [370].

Происходят волнения в Москве:

«На Красной площади толпа поносит Царя и Царицу, требуя заключения Императрицы в монастырь, низложения Государя» (T. II. С. З) [371].

Пропаганда и болтовня господ X., Y. и Z.-ов приносит уже свои плоды…

По сведениям Палеолога (из откровений А. А. Вырубовой графине N.), «министр внутренних дел Маклаков, министр юстиции Щегловитов исчерпывают все усилия перед Государем, чтобы разубедить его от созыва Думы и чтобы доказать ему, что Россия не может продолжать войны. Относительно Думы Царь остается непроницаемым, несмотря на то, что Императрица всемерно поддерживает министров. Что касается продолжения войны, то Николай II выражается с горячностью, до того времени за ним неведомою: „Заключить мир, — говорит он, — было бы бесчестьем и привело бы к революции. Вот что осмелились мне предлагать!“ [372] Императрица не менее энергично выражает, что если бы Россия теперь оставила своих союзников, то она покрыла бы себя вечным позором, но она заклинает Государя не делать никаких уступок парламентаризму и повторяет: „Помни более чем когда-нибудь, что ты самодержец милостью Божьей. Бог не простил бы тебе измены тому назначению, которое Он дал тебе на земле“» (T. II. С. 5) [373].