Космос. Марс (СИ) - Андреев Никита Александрович. Страница 43
Света замолчала. Потом ответила резко:
— Принеси деньги.
По дороге домой Макс погрузился в раздумья. Если Света права, то в день высадки случится нечто ужасное. Чарли Хэнлон знал об этом и хотел рассказать, поэтому его и убили. Если Макс будет лезть дальше, то могут убить и его.
Так, ему нужно успокоится. Он должен еще раз все перепроверить. Вдруг она ошиблась? Вдруг есть другое, вполне логичное объяснение. Следователь мог ошибиться, а второй всего лишь исправил ошибку. Все просто и логично. Если Чарли Хэнлон знал о серьезной проблеме, разве он готовился бы к полету? Стал бы рисковать жизнью? Перед запуском существовало столько рисков вообще не добраться до Марса, что одним больше одним меньше, никто бы не предал значению его словам. Но что—то все же было, что—то, что напугало Маккензи до смерти, информация за разглашение которой он пошел на убийство. Ричард Пател, вот человек, который знает. Нужны доказательства, нельзя просто так обвинить директора НАСА в убийстве. Но чтобы получить их нужно выяснить, что Маккензи прячет в программе марсохода. Если Макс не может получить доступ к терминалу Маккензи, тогда может быть Маккензи сам все расскажет? Его нужно прижать. Но как?
Макс знал с чего начать. Прежде всего нужно перестать быть Новиковым и стать Ворошиловым. Сегодня вечером он не пойдет домой, у него есть дела поважнее — ему нужно выпить. Макс отыскал номер Игоря Павлова.
***
Молчанов плохо спал. Его мучала клаустрофобия и постоянная жажда. Температура в некоторых модулях корабля понижалась ниже ноля градусов. Не помогало ни тепло от сжигания кислородных шашек, ни включение отопления на несколько часов в день. Чтобы согреться Молчанов закутывался в одеяло и напоминал снаружи дрожащий летающий ковер.
Связь с внешним миром осуществлялась только через ЦУП редкими и короткими сеансами. Молчанов же грезил об эфирах, которые еще недавно ненавидел. Последняя тонкая нить, связующая его с родной планетой оборвалась. Казалось, что он там и не был никогда, что это был всего лишь яркий сон, что реальность — она здесь, посреди невесомой холодной пустоты.
Члены экипажа все реже общались между собой. После окончания рабочей смены, каждый пропадал в темноте и появлялся только утром. Одна лишь Нака не двигалась с места. Молчанов проводил с ней все свободное время. Он разговаривал с ней, иногда напевал ее песни, используя вместо японских слов универсальные “на—на—на” или “ла—ла—ла”. Иногда ему казалось, что она реагировала. Ему вообще стало много чего мерещиться: то огоньки за стеклом иллюминатора, то, вдруг, из темноты выглядывали лица из прошлого, и начинали говорить с ним. Отец как всегда юморил; мама строгим голосом поучала; Бальтазар и вовсе посмеивался над ним, расположившись в удобном кожаном кресле.
Раз в день Молчанов посещал командира Стивенсона в главном модуле. Обычно тот либо ругался с ЦУПом, либо молча просматривал бесконечные электросхемы, не реагируя на Молчанова, не единой мышцей лица. Молчанова это вполне устраивало. Он оставлял командиру порцию антидепрессантов и забирал пустой контейнер от предыдущего дня.
В этот раз помимо командира присутствовали Покровский и доктор Пател. Первый выглядел неживым манекеном, и в его взгляде не было вообще никакого интереса. Доктор Пател все еще кривился в левую сторону, где у него обнаружился перелом ребра. Молчанов все еще чувствовал вину перед ним.
— ...насыщение солнечных батарей падает быстрее чем я думал, — зачитывал Покровский с листа бумаги. — Через два дня придётся отключить Щит. Если уровень радиации поднимется вернемся в капсулу и тогда не сможем продолжать ремонтные работы. Еще через три дня отключим систему жизнеобеспечения. Кислородные шашки на исходе.
Командир Стивенсон слушал с каменным лицом, выписывая на листке бумаги какие—то бесконечные цифры.
— Мы подошли к точке.
— Ты предлагаешь рисковать... Вопрос только в вероятности успеха. ЦУП не может помочь нам. Мы как древние люди, которые нашли компьютер. И мы жжем под ним костер в надежде заставить его работать.
Доктор Пател взглянул на Покровского, тот в ответ кивнул.
— Скотт, сэр. Мы с Иваном доработали последнюю схему подключения ЦУПа.
У каждого изо рта исходил пар. Из—за влажности волосы становились мокрыми и покрывались белоснежным инеем.
— Я читал ваш план, доктор, — говорил Стивенсон, не отвлекаясь от своих расчетов. — Вероятность успешного запуска три процента. Этого мало.
— Когда отключится холодильник частицы топлива распадутся, — напомнил Покровский.
— Я не отдам приказ, который приведет к термоядерному взрыву, - Стивенсон повысил голос. - Мы будем работать чтобы увеличить вероятность. Сделайте все возможное чтобы продлить время работы холодильника. Я даю вам полную свободу действий.
— Да, сэр.
Покровский сложил лист бумаги и засунул за пазуху. Стивенсон продолжал выписывать все новые цифры, высчитывать суммы столбиком, рисовать от руки графики, перечеркивать и начинать заново.
— Есть еще один вариант, сэр, — произнес доктор Пател. — Нака. Она может помочь.
— Объясните, — сказал Стивенсон машинально.
— Ее отец был главным конструктором реактора, — доктор Пател прервался, словно сказал лишнего. Потом осторожно продолжил, — Она может что—то знать, может помочь заполнить пробелы.
— Нака в коме. Как вы собираетесь спросить ее?
В голосе командира звучал скепсис. Доктору Пателу было некомфортно говорить в присутствие Молчанова.
— Кома искусственная, а значит ее можно прервать.
— Это исключено, — сказал Молчанов.
Командир Стивенсон отвлекся от вычислений и взглянул на Молчанова.
— Она может умереть, — добавил Молчанов.
— Какова вероятность? — спросил Стивенсон.
— Человек — это не машина, — Молчанов обвел присутствующих взглядом. — У нее обширный отек мозга. Если ее разбудить она погибнет. А если выживет то превратиться в овощ.
Повисла пауза. Все обдумывали услышанное.
— Дельный совет дал док. Если не попробуем, ей вообще не продеться просыпаться, — сказал Покровский.
— Она сможет отвечать на вопросы или нет? — строго спросил доктор Пател.
— Скорее всего она не сможет дажепонять смысл вопросов, — ответил Молчанов.
Омар Дюпре никогда не даст на это согласие. Уж лучше пусть они взорвутся все вместе к чертям, но его работа должна быть выполнена безукоризненно.
Все замолчали и посмотрели на командира.
— Возможно, доктор вы правы и Нака что—то знает. Но это всего лишь предположение. Она была еще ребенком, когда ее отец погиб.
— Она много лет изучала этот реактор. Возможно ей удалось достать какие—то документы или схемы... Хоть что—то.
— Я не даю разрешения вывести ее из комы!
Молчанов незаметно подменил пустую баночку из—под таблеток на полную и удалился. Ему не хотелось участвовать и дальше в этой дискуссии.
В лаборатории доктора Патела было холодно, как в гранитной гробнице. Нака лежала укутанная толстым слоем одеял. В тусклом свете фонаря над ее головой громко дышал аппарат искусственной вентиляции легких. Даже на грани Нака каким—то невероятным образом сохраняла свое обаяние. Она была по настоящему красивой.
Молчанов гладил ее по холодной руке и рассказывал историю из детства. Ему было девять. Они жили в крохотной квартирке с одной комнатой. Отец работал научным сотрудником университета, мать подрабатывала тем, что сидела с соседскими детьми. Андрей часто проводил время у окна и наблюдал за мальчишками во дворе. Он мечтал также, как они рассекать по лужам на велосипедах, обливать с головы до ног девчонок в чистых сарафанчиках - ему хотелось чувствовать себя свободным, хозяином самому себе, ехать туда куда вздумается, сегодня быть в одном месте, а завтра уже в другом. Маленький Андрей понимал, что родители не могут позволить себе купить велосипед и о своей мечте не заикался. Однажды, вернувшись домой со школы, он увидел его. Не новый, местами в ржавчине, подкрашенный тут и там, но самый настоящий велосипед. Вместо того чтобы быстрее бежать на улицу, он долго обхаживал новый агрегат вокруг да около. Как говорил отец — “эмпирическим путем высчитывал вероятность успеха”. На третий день, когда все нюансы были досконально продуманы в теории, он решился на первый практический эксперимент. Все получилось с первого раза, и он заколесил по окрестностям, как единоличный хозяин этого мира. Отец гордился сыном, а мама открыто ругалась за трату на “бесполезную игрушку”.