Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 14

Мамка говорила, что раньше такого в этих краях не бывало. Только в Америке, чтоб ей пусто было.

Вблизи машины выглядели не такими гладкими и новыми — видна была ржавчина, дырки в металле и прорехи в брезенте, облупившаяся краска кабин и толстый слой покрывавшей борта засохшей грязи.

У одного крупного и зловещего драндулета кабину сверху украшала россыпь человеческих черепов, то ли прибитых гвоздями, то ли привязанных проволокой. На ветру они должны были дрожать и постукивать друг об друга. Тут он смог определить машину на глазок — это был КрАЗ. К нему была прицеплена большая пушка на колесах. Все-таки артиллерия была не самоходная. Жаль, Окурок в ней не разбирался так же хорошо, как в машинах, и даже калибру не определил бы.

За высокими силуэтами грузовиков Димон не сразу разглядел их. А когда увидел, присвистнул. Они производили больше всего шума и лязга.

Епс-тудыть, танки!

«Нет, не танки», — поправила бы его мама. Хотя и на гусеницах.

«Как же их называют? БТРы вроде?»

Да нет, вспомнил он, БМП. Всего лишь две штуки. Но даже две — достаточно. Как и наличие лошадей, это о многом говорило. Любой рукастый механик, даже читающий по слогам, если ему в свое время передал свои знания опытный мастер, может в гараже подшаманить легковуху или грузовик так, что те еще немного проедут. А вот такую гусеничную бронированную телегу наладить — это умение нужно. И запчасти, и инструмент специальный. И вообще, говорят, любой танк или бронетранспортер, хоть и выглядит страшным, но с обычным грузовиком по запасу хода и надежности не сравнится. Поэтому и не осталось их почти, и ездят все черт знает на чем.

Окурок с уважением смотрел на пулеметы и пушки боевых машин. Шли они с промежутком в двадцать метров. У обеих были намалеваны спереди страшенные зубы — красные, будто клыки напившегося крови упыря. Вдоль борта у первой было написано «КРАКОДИЛ». И нарисованы зеленые лапы. А у второй — «АКУЛА». И нарисованы серые плавники. Окурок никогда не видел таких зверей вживую, но подумал, что нарисовал бы лучше.

На боевых машинах сидели бойцы. Сами бронированные. Это, видимо, была типа элита. Каски, броники, наколенники, налокотники. У этих уже камуфляж был подобран тон в тон.

Позади Боевых Машин Пехоты на почтительном расстоянии ехала длинная фигня, которую обалдевший Димон вначале принял за ракетную установку. Он уже ничему бы не удивился в этот безумный день. Но нет, это был всего лишь автокран «Кировец» с люлькой, настолько облезлый и ржавый, что странно даже, как он еще двигался. Видно было, что его взяли из ближайшего города для одноразового использования. Машина дребезжала, и казалось, что мотор ее вот-вот испустит дух.

Внезапно все шумы перекрыл крик, вырвавшийся сразу из многих глоток. Окурок с удивлением понял, что кричали односельчане. В криках были восторг и злорадство.

— Везут падлу! — пронеслось по толпе. — Везут чмо!

Все замерли. Апатичность калачевцев, которую не мог разогнать даже вид чудовищной силы «сахалинцев», как ветром сдуло. Димон увидел, что стрела автокрана начала подниматься и вскоре остановилась в вертикальном положении, так что всем было хорошо видно площадку наверху, а вся конструкция стала похожа на зверя-жирафа.

Площадка была превращена в клетку. В ней за приваренными железными прутьями сидел голый пленник. Это был старый Михаил Гогоберидзе. Без одежды он выглядел жалко — одутловатый мужик, толстый и белесый — ни дать ни взять гигантский пупс.

Издевательский гогот, похожий на конское ржание, раздался в толпе. Все увидели, что их бывший хозяин выглядит как кусок сырого мяса. На теле выделялись гематомы и грязные рваные раны, какие бывают, когда бьют сапогами или ботинками с рифленой подошвой. Лицо было красно-синим и распухшим. Один глаз заплыл и не открывался.

Когда автокран поравнялся с толпой — а ехал он теперь еще медленнее — кто-то первым кинул в клетку камень. Тот отскочил от прутьев, но тут же камни и обломки кирпича полетели десятками. Некоторые попадали. Никто не препятствовал. Толстяк даже не пытался закрываться.

— Сука! Чтоб ты сдох! — кричали ему. — Отдайте его нам! Мы его на ремни порежем! Кишки выпустим! Яйца сожрать заставим! — это уже осмелевшие жители Калачевки адресовали бойцам с «зубастых» БМП, остановившихся чуть поодаль. Те смотрели на них без выражения и не реагировали.

Особенно громко орали визгливыми голосами женщины, требуя выдать пленника им на расправу. Окурок поймал себя на мысли, что баб он бы отсюда увел. По опыту он знал, что некоторые женщины способны на такую жестокость, которая никакому мужику не снилась, и даже хорошо, что бог им силенок не дал. Но не надо ничего у этих пацанов в брониках требовать. Захотят — сами дадут. А орать не надо. А то у них пулеметы под рукой.

Стрела крана, а с ней и площадка с пленником, начала тем временем медленно опускаться к земле. Зрелище закончилось.

На пустыре возле бывшего поста ГАИ, где раньше была баррикада, колонна разделилась — большинство грузовиков и пикапов, предварительно высадив пехоту и частично разгрузившись, двинулись дальше, в сторону корпусов нефтебазы. Ясно, там они собирались разместиться в ангарах и кирпичных коробках. Другая часть машин растеклась по деревне, видимо, как и всадники, для размещения по хатам. «Акула» и «Кракодил» тоже куда-то укатили, пока Окурок на время упустил их из виду.

Мотоциклисты слезли со своих «железных коней» прямо здесь и построились в неровную шеренгу. Рассмотрев их теперь получше, Окурок заметил, что перчатки и сапоги на них тоже новые, кожаные. У каждого за спиной была «ксюха» — ментовской АКСУ. А на боку — пистолетная кобура.

Часть солдат (так про себя Окурок называл мужиков в камуфляже) осталась здесь же. Два десятка их окружили один из открытых «Уралов», вставший на пустыре, и откинули задний борт. После чего пинками и прикладами начали сгонять на землю полураздетых окровавленных людей. Это были пленные. Руки у них были связаны веревкой или проволокой. На голову уже на земле каждому надели черный полицелофановый пакет. Нетрудно было догадаться, что это уцелевшие бойцы карманного войска Гоги. Толпа, успевшая чуть остыть, снова взорвалась свистом, воплями, улюлюканьем и матерными шутками. Кто-то опять запустил то ли комок грязи, то ли гнилую картофелину. Но нет, картофелину бы никто не кинул, даже белую от плесени, как и гнилой помидор. Их бы скорее съели.

Пленных выстроили в два ряда возле щелястого и покосившегося деревянного забора, когда-то зеленого, но давно выгоревшего до серости. Их было около тридцати. От основной шеренги «бешеных» отделилось человек десять — среди них Окурок узнал высокого мосластого Петьку Упыря — и вразвалочку направились в их сторону. Рыжего по-прежнему не было видно.

«Они что, больные, тут их расстреливать? — забеспокоился Димон. — А если кто-то с той стороны к стене прислонится? А если ребенок залезет посмотреть?»

Но подошедшие были безоружны. С одного из пикапов им сбросили мешок, из которого они начали доставать сверкающие на скупом сентябрьском солнце лезвия.

«Шеи будут резать, — понял Окурок. — Или головы рубить».

Вот поэтому и не важно, что позади хлипкая стена. А пакеты — это не для того, чтоб жертвам страшно не было. И не для того, чтоб не убежали. Так палачам удобнее.

— Гляди, это Виктор! — внезапно Бобриков толкнул его локтем под ребра. — Иванов своей персоной! Надеюсь, наши ушлепки будут хорошо махать ручками. А иначе я их, собак, запорю… Виктор баловства не терпит.

Именно так они его называли, без отчества. Но фамильярничания в этом не было. Только почтение. Окурку сказали, что «Виктор» на древнем языке — это победитель.

— Ну, вот и пойдем, напомни им, как надо себя вести, — Окурок воспользовался его предыдущей фразой, поймав бывшего сборщика налогов за язык.

Бобер чертыхнулся, но поплелся вместе с ним к народу, чтобы вправить ленивым холопам мозги.

Даже если радости не было, ее надо было изобразить. Впрочем, радость у них была. Вот как они радовались мучениям бедняги Гоги. Наверно, рады будут и приезду избавителя, который весь этот цирк им подарил.