Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 39

— Привет-привет!

Произносил он «пливет», как маленький ребенок. Но весу в том «ребенке» было больше ста кило. Хорошо еще, что за уши тянуть не стал.

Через открытую дверь кухни Младший увидел Женьку. В сером шерстяном платье, в косынке и цветастом фартуке. Она помахала ему рукой, но подойти пока не могла. С тех пор, как заболела бабушка, она была самой главной женщиной в роду, и все они без нее бы пропали. Чего она только не умела! И кухарничать, и заготовки делать, и травки собирать, да и знахарить тоже. «Лечит мята невралгию, а свекла — гипертонию. Земляника — гонит соль, а шалфей — зубную боль…» — этот длинный стишок когда-то бабушка ее наизусть учить заставляла. Огород и сад тоже были теперь на ее попечении.

Но сейчас она отмеряла алюминиевой кружкой нужное количество пшена для каши. Крупы хранились в кладовке не в мешках, а в больших пластиковых бутылях — так мыши не прогрызут. Впрочем, численность мышей держали в рамках несколько кошек.

Подарок от сестры он тоже уже получил, и теперь тот стоял в коридоре на полочке с обувью. В таких ботинках было даже жалко ходить по пересеченной местности или лазить по лесам-болотам — настолько они были хороши. Он так и не понял, сшила она эти «берцы» по старинным лекалам, используя довоенную литую подошву, или отреставрировала старые, со складов.

В печи потрескивали поленья, на печи закипало молоко. В кадушке поднималось тесто — будут пироги с капустой. И дома чисто, хотя какой смысл мыть место, которое они так скоро покинут? Младший почувствовал укол стыда — пока он дрых, они уже столько всего сделали. Наверно, он и вправду мажор, лодырь и неженка. Надо предложить свою помощь. Работы всегда хватает. Даже сейчас, когда урожай уже убран.

Вареники были их фирменные. Одна часть фарша, одна часть капусты и одна — картошки. Тесто с одним яйцом, но можно и без яйца. Соль и перец по вкусу. Хотя, если соль еще можно было достать, то перца у них давно и в помине не было, и вкус его Младший уже забыл, помнил только жжение во рту.

Дядя тем временем сел на стул в углу, и тот под ним жалобно скрипнул. Вареники были большие, но он их проглатывал за один укус. Зубы у него были необычные — мелкие и острые, далеко расставленные. У всех нормальных людей зубы в детстве меняются, выпадают, а дядя Гоша, говорят, родился с такими, и дальше они только делались чуть крупнее по мере того, как рос он сам.

Сейчас он выглядел спокойным и в перерывах между варениками играл с серой кошкой Дуськой — поднимая ее в воздух на своей огромной ладони и занося над ней вторую. Делал он это, просто чтоб погладить ее, но любой решил бы, что собирается расплющить. Кошка терпела, даже не пытаясь сопротивляться. Лежала будто мертвая.

«И охота вам кормить тупого дауна? Он за свою жизнь столько не вырастит, сколько за неделю сожрет», — как-то раз сказал им Гриша-старьевщик, пьянчуга и хам, каких в деревне больше не было.

Хотя сам-то он земли ни разу не пахал, а занимался тем, что выискивал в развалинах редкие вещи — швейные иглы, лампочки, инструменты, грузил их в свою тележку из супермаркета «Оптима» и вез к себе домой. Так делали многие. Но только Гришка додумался до большего. Холодной зимой, когда никто не пойдет сам искать замену, он впаривал эти запасы людям втридорога — за еду.

Отец тогда без слов разбил болтуну нос и выбил по зубу с каждой стороны. За то, что «не следит за базаром». А чуть позже бог, который бережет только тех, кто убогий не по своей вине, спросил с него еще строже. Гришка то ли слишком много принял на грудь, то ли заснул в неудачном месте и отморозил часть носа. Характер его от этого еще больше испортился. Напившись, он крыл четырехэтажным матом и себя, и всех встречных, а на его лицо с «огрызком» было страшно смотреть.

Но если не считать Старьевщика, в основном люди Гошу любили. Дауном он, конечно, не был — Сашка знал, как выглядят люди с «симптомом дауна», потому что у них в деревне раньше был такой мальчишка, Петюня-Дурачок. Был он толстый, рыхлый и хилый, лицо у него было как у китайца, а еще он постоянно улыбался всем слюнявой улыбкой. Умер от сердечной болезни в двенадцать лет. Дед говорил, что у него внутри была лишняя хромосома. Это такая палочка, вроде жилы, но крохотная. Но, мол, у остальных тоже могли быть другие, неизвестные палочки, до поры скрытые: «А какие у нас дефекты в генотипе — не скажут даже святые Резерфорд с Оппенгеймером». Пока Петька был жив, он пытался работать, выращивал рассаду, кормил кур в птичнике, хотя его часто мучили боли в спине, одышка и он очень быстро уставал. Туго соображал и вел себя часто как пятилетний, но был очень добрый.

«Даун» — это от английского слова «внизу», потому что они болезнью пришибленные, деловито отмечал для себя Сашка. Английскому языку его эпизодически учил дед, хоть все и говорили, что глупее траты времени не придумаешь.

Сколько Младший себя помнил, у них в деревне было принято относиться как к людям ко всем, кто ходил на двух ногах и не был курицей. Даже если у человека на одной руке четыре пальца вместе срослись, будто он в варежке. Такой парень, теперь уже взрослый мужик Саня Волков по кличке Колотун, по сию пору здравствовал, хоть и девушки за него замуж идти не соглашались.

В Заринске… там вроде бы было иначе. Товарищ Богданов говорил, что любые мутации, изменения тела или души — суть знаки Диавола. Даже крупные родимые пятна и пучки волос не там, где надо. Или, наоборот, большие залысины, которые в деревне были даже у многих детей. И вода в голове, и шишки на теле, и искривленные кости, и большие язвы на коже. Даже падучая болезнь или дерганье конечностей. Получалось, что почти все в Прокопе были порождениями сатаны. Может, поэтому правитель и приезжал к ним так редко. Говорили, что детей, родившихся с сильными дефектами, в Заринске умертвляли.

Дядя Гоша был тоже с дефектом. Он был не умнее этого Петюньки, но с самого детства сильный и здоровый. Мышцы у него были как из железа, в обхвате он был как бочка, в которой квасили капусту. А роста такого, что, входя в любую дверь, наклонялся и часто стукался макушкой о потолочные балки. Нрава он был тоже доброго и даже пытался работать в меру своего соображения. Помогал ухаживать за скотиной. Присматривал за стадом на выпасе — даже не пастухом, а подпаском, потому что за ним самим нужен был присмотр не меньше, чем за коровами. Выполнял подсобные работы: подай-принеси. Лопатой мог покидать, если ему грамотно втолковать — что и куда. Да еще иногда играл на дудочке, которую выстругал ему кто-то много лет назад. Хорошо играл — заслушаться можно. Но это было единственное, что он умел делать, как следует.

Ему уже было за сорок, но лицо оставалось гладкое, и даже лоб без единой морщинки. «Это потому что он только жрет, спит и баклуши бьет», — говорила мама, хоть она дядю Гошу и жалела, даром что он был ей не родная кровь.

Разговаривал Гоша плохо, хуже малого ребенка. Но так как у них в деревне академиков не водилось, выделялся он не речью, а ребячьей наивностью. Рассказывали, что он долго верил, что луна и солнце — это большие лампочки и где-то за краем света есть для них выключатели. И даже идти искать их хотел.

Да еще глаза у него были странные. Не то пустые, не то бездонные, то ли детские, то ли древние. И заметно это было только тогда, когда он поворачивал их на вас. Лоб у него был непомерно широкий и высокий, из-за чего голова казалась огромной. Но под этим лбом, как говорила бабушка, «пустота и уши на веревочке»

Белая дверь бабушкиной комнаты была закрыта, значит, она спала. Сашка очень надеялся, что ей станет лучше, но, похоже, остальные в это уже не верили.

Последний приступ случился примерно месяц назад. До этого почти полгода чередовались светлые промежутки, когда она была в себе и могла себя обслуживать, и даже пыталась готовить и вязать, и темные, когда погружалась в детство, граничившие с состоянием растения.

Первый звоночек случился еще лет пять назад. Тогда отец оставил его на несколько недель со своими родителями, а сам пошел с мужиками в тайгу на охоту. "Воротники добудем. Будет что в Заринск толкнуть», — улыбался он, скаля крепкие зубы. — Ты поживи со стариками пока, сынок. Пособи им по хозяйству заодно".