Нортланд (СИ) - Беляева Дарья Андреевна. Страница 13

А мы смотрели. Ни дать, ни взять фрау с детьми. Я вдруг снова загрустила о Хельге. А может и не загрустила, радость в этом странном дне тоже была.

— О, у вас неловкое молчание, я как раз хотел на него успеть!

Карл всегда появлялся позади, он любил находиться вне поля зрения, как хищник. Мы все вздрогнули, и наше разбившееся о контраст сущего и должного единство было восстановлено. Карл мог бы, предположительно, даже разбитую чашку соединить ненавистью осколков к нему.

— Дурацкое сравнение, Эрика.

— Прошу прощения, — сказала я. Голос мой прозвучал кротко, но в голове своей я озвучила эту фразу, как и хотела. Карл ткнул тростью мне в затылок, и я зажмурилась. Он, удовлетворенный этим, обошел нас. За ним следом, как привязанный, шел молодой паренек. Сначала я подумала, что он один из будущих солдат, однако на нем был черный костюм, как на нас. Пуговицы переливались на жарком солнце. Хорошо позолоченные, они сами почти становились светилами.

— Вы, смотрю, совсем одичали от одиночества, — начал Карл. Парень встал за ним. Он был чуть выше Карла, так что это была нелепая попытка спрятаться. Впрочем, она соответствовала всему его образу. Он был долговязый, чем-то похожий на щенка, явно выглядящий младше, чем он есть на самом деле. Костюм на нем не сидел, хотя их шили индивидуально. У паренька были непокорные, кудрявые волосы, имеющие вероятно личные счеты с расческами. Он не улыбался, но выглядел так, словно готов был сделать это в любой момент.

— Вам повезло, милые фройляйн, у нас тут как раз появился для вас кавалер.

Паренек вдруг выпалил:

— Меня зовут Отто Брандт!

Карл посмотрел на него взглядом, от которого во мне закипели все имевшиеся гуморы.

Отто тут же замолчал, и Карл засмеялся:

— Рано, идиот.

И я подумала, неужели Отто будет вместо Карла? Пусть даже практика у него такая, пусть даже сейчас он читает мои мысли, я так радовалась.

Привет, подумала я.

Пока, сказал в моей голове Карл. И добавил: он один из вас.

— Что? — спросила я вслух.

— Что слышала. А, другие же не слышали. Герр Брандт у нас представитель органической интеллигенции, но не моего направления. В ближайшее время мы подберем ему мальчика по вкусу.

Отто скривился, будто съел что-то искусственное.

— Мне не нравятся мужчины.

— Да?

— За это вообще-то убивают.

— Только поэтому?

Отто смутился, сделал шаг в сторону от Карла. Так от него еще никто не спасался. Проверку Карлом Отто явно не проходил.

— Дело в том, что вашу группу нам надо укомплектовать как можно скорее. Через месяц должны быть результаты.

— Месяц?! — спросила Ивонн. Я услышала в ее голосе отчаяние. Плодотворное сотрудничество с фрау Бергер подходило к концу. Сначала я подумала, что она и постаралась ускорить процесс добывания Ханса из органического слабоумия. А потом вспомнила, что фрау Бергер сетовала на задержки буквально только что.

— Это приказ кенига, — сказал вдруг Карл. Он криво, почти отчаянно некрасиво улыбнулся. Отто побледнел, и я подумала, сейчас он упадет в обморок.

И он упал. Ивонн засмеялась. А я посмотрела на Рейнхарда, которого последний месяц занимала эта дурацкая машинка.

Глава 3. Автоматизирующий конформизм

Месяц пролетел так быстро, что я не успела заметить, когда тревога во мне сменилась грустью. К вечеру накануне моего прощания с Рейнхардом, после ужина, мне стало вдруг удивительно тоскливо.

Я достала бутылку вина, плеснула его в бокал, но не смогла сделать второй глоток — мне никогда не нравился вкус алкоголя. Тогда я опорожнила бокал в раковину, взяла стул с плетеной спинкой и села у окна, наблюдая, как уходит солнце. Я стала думать, что же с нами со всеми станет, разучусь ли я любить и заботиться о слабых, когда через мои руки пройдет десять или двенадцать людей, которые станут солдатами. Так что станет с нами со всеми?

Теперь и подпись свою можно было расширить: Эрика Байер, специалист по экзистенциальным рискам человечества.

Рейнхард сегодня был совсем тихий, из комнаты его ни звука не было слышно: ни шагов, ни шума предметов, которые он иногда передвигал. Настроение у него, может быть, было плохое. Или хорошее.

Мне стало смешно: так тоскую о человеке внутренний мир которого совершенно не знаю. Я достала сигареты и открыла окно, впуская летние сумерки с их душным и ароматным воздухом.

Экономика обязательно победит, ничто другое не побеждает. Живи в своей красивой квартире, Эрика Байер, и держись за иллюзию своей доброты и небезразличия.

Когда в дверь позвонили, я вздрогнула. Я никогда не жду гостей, к родителям я езжу сама, а Ивонн и Лили слишком устают от меня (как и друг от друга) за день, чтобы иметь желание сыграть в бридж или организовать книжный клуб. Я отложила тщету всего сущего на потом, упаковала эмоциональный кризис и отогнала тоску вместе с сигаретным дымом. Открывать мне не хотелось, но я направилась к двери. Рейнхард стоял на пороге своей комнаты, он склонил голову набок — звонок показался ему странным и привлекательным.

— Все в порядке, это ко мне. Ну, или нет.

Хотя я была почти уверена, что социальных контактов у меня больше, чем у глубоко дезорганизованного мужчины, проведшего большую часть жизни в Доме Милосердия. Если нет, то что бы это обо мне говорило?

В дверь снова позвонили, и я поднялась на цыпочки, посмотрела в глазок, а затем распахнула дверь в приступе радости, который напугал даже меня саму.

— Роми!

Она приложила палец к моим губам, зашипела, как кошка проскользнула в квартиру, и закрыла дверь.

— Ты чего орешь?

Радость моя сменилась страхом.

— Что ты здесь делаешь? Тебя поймали?

Роми высунула розовый язык, затем хрипло усмехнулась.

— Никогда меня не поймают.

Роми Вайсс была моей лучшей подругой. То есть, мы расставались таковыми лет десять назад. Дальше были обрывочные звонки из телефонных будок, сумбурные впечатления, которые я не могла сложить в полную картину, редкие письма и воспоминания, которые почти стерлись. Я была удивлена, что узнала ее лицо, более того, я была удивлена своей радости.

Роми почти не изменилась. Она была тощей, как и десять лет назад, с острыми скулами и длинными, чуть кривыми пальцами. Лицо ее сохранило неизменную привлекательность неземного, а губы будто бы еще утончились, так что в ней появилось что-то смертное, как печать долгой болезни, однако движения ее остались такими же ловкими, а редкая улыбка такой же самодовольной.

Роми обняла меня, а затем прошла на кухню, будто бывала у меня дома много-много раз.

— О, там этот твой странный? — спросила она.

— Его зовут Рейнхард. Я тебе говорила.

— Да-да, Рейнхард.

Она прошла к холодильнику и достала оттуда большой шоколадный торт, предназначавшийся мне для завтрашнего утешения. Вместо ножа Роми взяла ложку, села за стол и стала снимать глазурь. Я смотрела на это действо с пару минут, а потом спросила:

— Ты вообще помнишь, почему я с тобой дружу?

Она пожала хрупкими плечами. На ней была мешковатая одежда с мужского плеча, русый хвост волос я увидела только, когда она сняла шляпу. Со спины вполне могла сойти за тощего подростка.

— Знаешь, — сказала я. — Шестнадцатилетние не носят шляпы.

— Я маленький франт.

И я вспомнила, почему дружила с ней. Роми никогда не обращала внимания на то, что ее не интересовало. А не интересовали Роми общество, нравы, предрассудки и сплетни. Роми была сама по себе, от всего мира отдельно, и я тоже хотела быть такой, но не умела делать это с тем же изяществом и вместо истинной свободы практиковала не то мастурбацию, не то гимнастику мыслительного характера, так никогда и не решившись ни на один настоящий поступок.

Хотя, надо признать, внутри собственного разума я была еще смелее, чем Роми в реальности.

— О, винцо, — сказала она. — Налей-ка мне.