Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз. Страница 60

– Боже мой, мистер Пинч! Вы ли это? Ну, можно ли выходить в такую неблагоприятную погоду!

– Да, сэр, – воскликнул Том, бросаясь к нему, – Это мы с мистером Чезлвитом!

– О! – сказал мистер Пексниф, глядя не столько на Мартина, сколько на то место, где он стоял. – О! В самом деле! Сделайте мне такое одолжение, мистер Пинч, приглядите, пожалуйста, за чемоданами!

Тут мистер Пексниф вышел из дилижанса и помог выйти своим дочерям; однако ни он, ни девицы не обратили ни малейшего внимания на Мартина, который подошел, чтобы предложить свою помощь, но не был допущен мистером Пекснифом, или, вернее, его спиной, плотно загородившей ему дорогу. Действуя таким же образом и сохраняя нерушимое молчание, мистер Пексниф подсадил своих дочерей в двуколку, а за ними уселся и сам, забрал вожжи в руки и тронулся с места.

Растерявшись от изумления, Мартин стоял, глядя на дилижанс, а после того как дилижанс отъехал – на мистера Пинча и багаж, пока тележка не уехала тоже, и, наконец, сказал Тому:

– Объясните мне, ради бога, что это значит?

– Что?

– Да поведение этого господина, то есть, я хочу сказать, мистера Пекснифа. Вы видели?

– Нет, право, не видел, – ответил Том. – Я был занят багажом.

– Ну, все равно, – сказал Мартин. – Идемте скорей! – И, не говоря больше ни слова, он зашагал так быстро, что Тому стоило большого труда поспевать за ним.

Не разбирая дороги, Мартин шагал как попало по грязи и лужам, глядя прямо перед собой и время от времени улыбаясь какой-то странной улыбкой. Том понимал, что уговаривать его не стоит, так как от этого он только больше заупрямится, и полагался всецело на то, что дома мистер Пексниф сумеет рассеять ложное впечатление, ибо новый ученик был в таком фаворе, что у него не могло быть решительно никаких оснований беспокоиться. Однако, возвратившись домой и войдя в гостиную, где мистер Пексниф сидел перед огнем и пил горячий чай, он и сам немало удивился, обнаружив, что, вместо того чтобы обратить благосклонное внимание на своего родственника, а мистера Пинча оставить в тени, тот поступил как раз наоборот и стал расточать Тому такие любезности, что бедный малый совсем смутился.

– Выпейте чая, мистер Пинч, выпейте чая, – приглашал его Пексниф, помешивая в камине. – Вы, должно быть, очень озябли и промокли. Выпейте, пожалуйста, чая и сядьте, где потеплее, мистер Пинч.

По лицу Мартина Том видел; что тот охотно послал бы мистера Пекснифа в самое жаркое место, однако Мартин молчал и, стоя у стола, как раз против этого джентльмена, не сводил с него глаз.

– Садитесь, мистер Пинч, – сказал Пексниф. – Садитесь, пожалуйста. Как шли дела в наше отсутствие, мистер Пинч?

– Вы… вы будете очень довольны планом начальной школы, сэр, – сказал мистер Пинч. – Он почти закончен.

– Если вы хотите оказать мне любезность, мистер Пинч, – заметил Пексниф, махнув рукой и улыбнувшись, – мы с вами сейчас не будем касаться ничего такого, что стоит в связи с этим вопросом. Что делали вы, Томас, а?

Том, все время переводивший взгляд с учителя на ученика, а с ученика опять на учителя, до того потерялся и расстроился, что не сразу нашелся что ответить. Во время наступившей неловкой паузы мистер Пексниф (отлично знавший, что Мартин упорно на него смотрит, хотя сам ни разу не взглянул в том направлении) прилежно мешал в камине, а когда мешать стало нечего, принялся за чай.

– Ну, мистер Пексниф, – наконец сказал Мартин, не повышая голоса, – если вы достаточно отдохнули и освежились, я буду очень рад услышать, что означает ваше обращение со мной.

– Так что же, – вопросил мистер Пексниф, глядя на Тома еще более кротко и безмятежно, чем прежде, – так что же делали вы, Томас, а?

Повторив этот вопрос, он оглядел стены, словно желая удостовериться, не осталось ли в них случайно старых гвоздей.

Том совершенно потерял голову и, не зная, что сказать, даже сделал движение рукой, словно обращая внимание мистера Пекснифа на того джентльмена, который только что к нему адресовался, когда Мартин избавил его от дальнейших хлопот, заговорив сам.

– Мистер Пексниф! – сказал он, раза два или три негромко стукнув по столу и сделав шаг вперед, так что теперь он мог бы дотронуться до Пекснифа, – вы слышали, что я сказал сейчас. Пожалуйста, потрудитесь мне ответить. Я спрашиваю вас, – тут он слегка повысил голос, – что это значит?

– Я поговорю с вами, сударь, в скором времени, – сурово отвечал мистер Пексниф, в первый раз удостаивая Мартина взглядом.

– Вы очень любезны, – возразил Мартин, – в скором времени мне не подходит. Я прошу вас поговорить со мной сейчас.

Мистер Пексниф сделал вид, будто глубоко заинтересован своей записной книжкой, однако руки у него так дрожали, что книжка подскакивала в них.

– Сейчас, – повторил Мартин, снова стуча по столу, – сейчас. «В скором времени» мне не подходит. Сейчас!

– Вы угрожаете мне, сударь! – воскликнул мистер Пексниф.

Мартин посмотрел на него и ничего не ответил, однако любопытный наблюдатель мог бы заметить, что рот у него зловеще перекосился, а правая рука непроизвольно дернулась по направлению к галстуку мистера Пекснифа.

– Как это ни грустно, я вынужден сказать, сударь, – продолжал мистер Пексниф, – что угрозы были бы в полном соответствии с вашей репутацией. Вы обманули меня. Вы воспользовались известной вам простотой и доверчивостью моего характера. Вы проникли в этот дом, – продолжал мистер Пексниф, вставая, – обманным образом, под ложным предлогом.

– Продолжайте, – сказал Мартин, презрительно улыбаясь. – Теперь я вас понимаю. Еще что?

– Вот что еще, сударь! – воскликнул мистер Пексниф, дрожа с головы до ног и потирая руки, словно от холода. – Вот что еще, если вы принуждаете меня оглашать ваш позор перед третьим лицом, чего я не желал и не имел намерения делать. Эту скромную обитель, сударь, не должно осквернять присутствие человека, который обманул, и жестоко обманул, почтенного, всеми любимого и уважаемого старца и который умышленно скрыл этот обман от меня, когда искал моего покровительства и зашиты, зная, что я, при всем моем смирении, человек честный и стараюсь выполнить свой долг на этой грешной земле, воюя с пороком и вероломством. Я оплакиваю вашу развращенность, сударь, – произнес мистер Пексниф, – я скорблю о вашем падении, я сожалею о вашем добровольном удалении с путей добродетели и мира, усыпанных, цветами, – тут он ударил себя по груди, этому вертограду добродетели, – но я не могу терпеть в своем доме змею и ехидну. Ступайте, молодой человек, – произнес мистер Пексниф, простирая руку, – ступайте! Я отрекаюсь от вас, как и все, кто вас знает!

Трудно сказать, для чего Мартин при этих словах сделал шаг вперед. Довольно нам знать, что Том Пинч удержал его в своих объятиях и что мистер Пексниф так поспешно попятился, что оступился, споткнулся о стул и с размаху сел на пол, где и остался недвижим, не делая попытки подняться и уткнувшись головой в угол, – быть может потому, что считал это место самым безопасным.

– Пустите меня, Пинч! – кричал Мартин, вырываясь. – Для чего вы меня держите! Неужели вы думаете, что от одной оплеухи этому негодяю что-нибудь сделается? Неужели вы думаете, что, если я плюну ему в лицо, это может его хоть сколько-нибудь унизить? Взгляните на него, взгляните на него, Пинч!

Мистер Пинч невольно взглянул. Нельзя сказать, чтобы мистер Пексниф, несколько помятый и весьма непрезентабельный после дороги, сидя, как мы уже говорили, на ковре и упираясь головой в острый угол панели, являл собой образец привлекательности и человеческого достоинства. И все же это был Пексниф; никак нельзя было отнять у него это единственное и неотразимое, с точки зрения Тома, преимущество. Он ответил Тому взглядом, как бы говоря: «Да, мистер Пинч, взгляните на меня! Вот он я! Вы знаете, что поэт сказал о честном человеке: честный человек есть одно из великих созданий природы, которые можно видеть даром! Взгляните же на меня!»

– Вот он перед вами во всей красе, – продолжал Мартин, – опозоренный, продажный, ни на что больше не годный, тряпка для грязных рук, подстилка для грязных ног, лживый, подлый, виляющий хвостом пес, самый последний, самый гнусный из проходимцев на земле! Попомните мои слова, Пинч! Придет день, – он это знает, это и сейчас видно по его лицу, – когда даже вы его раскусите и поймете, как понимаю я! Он отрекается от меня! Запечатлейте в памяти образ отступника, Пинч, и пусть воспоминание о нем поможет вам прозреть!