Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз. Страница 62

– Попали под дождик, сэр?

– Да, – коротко ответил Мартин.

– Верхом ехали, должно быть? – спросил возчик.

– Ехал бы, если бы у меня была лошадь, – ответил Мартин.

– Плохо дело, – сказал возчик.

– Бывает и хуже, – сказал Мартин.

Возчик сказал «плохо дело» не столько потому, что у Мартина не было лошади, сколько потому, что в его ответе слышался бесшабашный вызов своему положению, заставляя предполагать многое. Ответив возчику, Мартин засунул руки в карманы и засвистал, давая этим понять, что он нисколько не интересуется фортуной и вовсе не желает прикидываться ее любимчиком, когда этого нет в действительности, и что ему нет ровно никакого дела до нее, до возчика и вообще ни до кого на свете.

С минуту возчик глядел на него украдкой, а затем стал греться у огня, время от времени прерывая это занятие свистом. Наконец он спросил, указывая большим пальцем на дорогу:

– Туда или обратно?

– Куда это «туда»? – спросил Мартин.

– В Лондон, разумеется, – сказал возчик.

– Значит, туда, – ответил Мартин. После чего он небрежно кивнул головой, словно говоря: «Теперь вам все известно», – и, засунув руки глубже в карманы, засвистал громче прежнего, но уже на другой мотив.

– И я туда, – заметил возчик. – В Хаунсло, десять миль не доезжая Лондона.

– Вот как? – отозвался Мартин и, перестав свистать, взглянул на него.

Возчик стряхнул над огнем мокрую шляпу, так что зашипело в очаге, и ответил:

– Ну, разумеется.

– Тогда, – сказал Мартин, – я буду с вами откровенен. Судя по моему платью, вы, может быть, думаете, что у меня много лишних денег. У меня их нет. Я не могу заплатить за проезд больше кроны, потому что их у меня всего две. Если вы можете довезти меня за эту цену да еще за мой жилет или вот этот шелковый платок – пожалуйста. Если нет – не надо.

– Коротко и ясно, – заметил возчик.

– Вы хотите больше? – сказал Мартин. – Ну так больше у меня не найдется, и взять мне неоткуда; значит, разговор кончен. – И тут он опять засвистал.

– Разве я говорил, что мне надо больше? – спросил возчик с некоторым даже возмущением.

– Вы не сказали, что с вас этого довольно, – возразил Мартин.

– Да как же я мог, когда вы не даете слова вымолвить? Насчет жилета, сказать по правде, я его и даром не возьму, а уж господский жилет мне и вовсе не нужен; шелковый платок другое дело: ежели останетесь довольны, когда доедем до Хаунсло, я не откажусь от такого подарка.

– Значит, по рукам? – спросил Мартин.

– По рукам, – отвечал возчик.

– Тогда допейте это пиво, – сказал Мартин, подавая ему кружку и с большой готовностью натягивая пальто, – и давайте поедем как можно скорей.

Через какие-нибудь две минуты он заплатил по счету – что-то около шиллинга, растянулся во весь рост на охапке соломы на самом верху воза, слегка приподняв брезент впереди, чтобы удобнее было разговаривать с новым приятелем, и покатил в нужном ему направлении так лихо и весело, что это было одно удовольствие.

Возчика звали Вильям Симмонс, как он вскоре сообщил Мартину, а более известен он был под именем Билла, и его щеголеватая наружность объяснялась причастностью к большой конторе дилижансов в Хаунсло, куда он вез солому и зерно с одной фермы в Вильтшире, принадлежавшей этой конторе. По его словам, он часто ездил туда и обратно с такими поручениями, а также приглядывал за больными и сменными лошадьми, и об этих животных у него нашлось что порассказать, причем рассказ отнял довольно много времени. Он мечтал о постоянной должности возчика и надеялся ее получить, как только откроется вакансия. Кроме того, он был любителем музыки и носил в кармане маленький корнет-а-пистон, на котором, как только умолкал разговор, наигрывал начало множества мотивов, непременно сбиваясь в конце.

– Эх! – сказал Билл со вздохом, вытерев губы ладонью и укладывая свой инструмент в карман, после того как отвинтил и прочистил мундштук. – Молодчина Нэд, кондуктор Скорого Солсберийского, вот это так мастер был играть. Вот это был кондуктор. Можно сказать, ангел, а не кондуктор!

– Разве он умер? – спросил Мартин.

– Умер! – пренебрежительно ответил возчик. – Как бы не так! Попробуйте-ка его уморить. Не выйдет. Не так-то он глуп.

– Вы говорили о нем в прошедшем времени, – заметил Мартин, – оттого я и подумал, что его больше нет на свете.

– Его больше нет в Англии, если вы это имеете в виду, – сказал Билл. – Он уехал в Америку.

– В Америку? – спросил Мартин, вдруг заинтересовавшись. – Давно ли?

– Лет пять назад или около того, – сказал Билл. – Он тут завел было трактир, только запутался в долгах и в один прекрасный день взял да и сбежал в Ливерпуль, не сказав никому ни слова, а там отплыл в Америку.

– Ну и что же? – спросил Мартин.

– Ну и что же! А когда он высадился на берег без гроша в кармане, в Соединенных Штатах ему, конечно, очень обрадовались.

– Что вы этим хотите сказать? – с раздражением спросил Мартин.

– Что хочу сказать? – ответил Билл. – Да вот что. В Соединенных Штатах все люди равны, верно? Там, говорят, совсем неважно, есть у человека тысяча фунтов или нет ничего, особенно в Нью-Йорке, куда попал Нэд.

– В Нью-Йорке, да? – спросил Мартин в раздумье.

– Да, – сказал Билл, – в Нью-Йорке. Я потому это знаю, что он писал домой, будто в Нью-Йорке ему все время вспоминается Старый Йорк [41], просто как живой, – оттого, должно быть, что нисколько на него не похож. По какой части Нэд там пристроился, этого я, право, не знаю, только он писал домой, что все время распевает с приятелями «Здравствуй, Колумбия!» [42] да бранит президента; так что, мне думается, это опять что-нибудь по Трактирной части, а может, клуб какой-нибудь. Как бы там ни было, капитал он нажил.

– Не может быть! – воскликнул Мартин.

– Да, нажил, – сказал Билл. – Я это знаю, потому что он тут же все потерял, когда лопнуло разом двадцать шесть банков. Удостоверившись, что платить по ним ничего не будут, он переписал много бумаг на имя отца и послал домой вместе с почтительным письмом. Их показывали у нас во дворе, когда делали сбор в пользу старика, чтобы ему было на что побаловаться табачком в работном доме.

– Почему же он не берег деньги, пока они были? – сказал Мартин с негодованием.

– Ваша правда, – сказал Билл, – тем более что все они были в бумагах, так что и беречь их ничего не стоило, надо было только сложить помельче.

Мартин ничего ему не ответил, но вскоре после этого задремал и проспал целый час или более того. Проснувшись и увидев, что дождь перестал, он перебрался на козлы к вознице и стал задавать ему разного рода вопросы: сколько времени счастливый кондуктор Скорого Солсберийского дилижанса плыл через Атлантический океан; в какое время года он отправился в плавание; как назывался корабль, на котором он ехал; сколько он заплатил за билет; сильно ли страдал от морской болезни, и так далее. Но обо всех этих обстоятельствах его приятелю не было известно ровно ничего или очень мало, и он отвечал на вопросы либо явно наобум, либо признавался, что ничего на этот счет не слыхал или позабыл; и хотя Мартин не раз возвращался к этой теме, он так и не мог добиться толкового ответа насчет всех этих существенных подробностей.

Они тащились целый день и останавливались так часто – то закусить, то переменить лошадей, то сменить или захватить с собой упряжь, то по одному, то по другому делу, связанному с движением дилижансов по этой дороге, – что была уже полночь, когда они добрались до Хаунсло. Не доезжая конюшни, куда направлялся фургон, Мартин сошел, уплатил крону, заставил своего честного приятеля взять шелковый платок, несмотря на все отговорки, которым явно противоречило жадное выражение его разгоревшихся глаз. После этого они распрощались, и когда фургон въехал во двор и ворота за ним заперли, Мартин остался на темной улице и с особенной силой почувствовал, что он изгнан без возврата и одинок в этом страшном мире.