Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз. Страница 77

– Скажите, пожалуйста, – спросил Мартин, – кто эта болезненная девочка с круглыми глазами навыкате? Я не вижу тут особы, которая походила бы на ее мать или гувернантку.

– Вы имеете в виду даму в синем, сэр? – значительным тоном спросил полковник. – Это миссис Джефферсон Брик, сэр.

– Нет, нет, – сказал Мартин, – я говорю про девочку, похожую на куклу, – как раз напротив.

– Ну да, сэр, – воскликнул полковник, – это и есть миссис Джефферсон Брик!

Мартин посмотрел в глаза полковнику, но тот был совершенно серьезен.

– Боже мой! Так, значит, скоро можно ожидать и появления молодого Брика? – сказал Мартин.

– Два молодых Брика уже налицо, сэр, – возразил полковник.

Почтенная матрона и сама была так необыкновенно похожа на младенца, что Мартин не мог не высказать этого.

– Да, сэр, – заметил полковник, – некоторые установления развивают человеческую природу, зато другие задерживают ее развитие. Джефферсон Брик, – немного помолчав, заметил он в похвалу своему военному корреспонденту, – один из самых замечательных людей в нашей стране, сэр!

Эти слова он произнес почти шепотом, ибо выдающаяся личность, о которой шла речь, сидела по другую руку Мартина.

– Скажите, пожалуйста, мистер Брик, – начал Мартин, обратившись к нему и задавая вопрос больше для того, чтобы поддержать разговор, чем из интереса к предмету, – кто этот, – он хотел было сказать «молодой», но счел более удобным не употреблять этого слова, – кто этот очень маленький джентльмен вон там, с красным носом?

– Это профессор Муллит, сэр, – отвечал Джефферсон.

– Можно спросить, профессор чего именно?

– Педагогики, сэр, – сказал Джефферсон Брик.

– Что-нибудь вроде школьного учителя, быть может? – отважился заметить Мартин.

– Это человек высоких нравственных правил, сэр, и необыкновенных дарований, – ответил военный корреспондент. – Во время последних выборов президента он счел необходимым разоблачить своего отца, который голосовал за противную сторону, и отречься от него. После этого он написал несколько потрясающей силы памфлетов – за подписью «Турб», то есть Брут задом наперед. Это один из самых замечательных людей в нашей стране, сэр.

«Их, кажется, тут видимо-невидимо», – подумал Мартин.

Продолжая расспросы, Мартин узнал, что здесь присутствует не менее четырех майоров, два полковника, один генерал и один капитан, так что он невольно подумал, как, должно быть, силен офицерский состав в американском ополчении, и полюбопытствовал про себя, командуют ли офицеры друг другом, а если нет, то откуда же берутся рядовые. По-видимому, тут не было ни одного человека без титула, ибо те, которые не имели военного чина, были или доктора, или профессора, или их преподобия. Три очень суровых и неприятных джентльмена прибыли с дипломатическими поручениями из соседних штатов – один по финансовым, один по политическим и один по церковным делам. Среди дам тут была миссис Паукинс, очень прямая, костлявая и неразговорчивая, и одна сухая старая девица, весьма убежденная сторонница эмансипации женщин, которая пропагандировала свои взгляды, читая лекции; зато все остальные дамы были совершенно лишены индивидуальных черт до такой степени, что любая из них могла бы стать на место другой, и никто этого не заметил бы. Кстати сказать, из всего общества только одни дамы не принадлежали, по-видимому, к самым замечательным людям страны.

Некоторые из джентльменов, проглотив последний кусок, вставали и выходили один за другим, задерживаясь лишь на минуту возле печки, чтобы освежиться у плевательниц. Другие, более усидчивые по характеру, оставались за столом целых четверть часа, пока не встали дамы, после чего все поднялись со своих мест.

– Куда они идут? – спросил Мартин на ухо у Джефферсона Брика.

– В свои спальни, сэр.

– Разве после обеда не бывает десерта или каких-нибудь разговоров? – спросил Мартин, которому хотелось развлечься после долгого путешествия.

– Мы деловой народ, сэр, и у нас нет на это времени, – был ответ.

Итак, дамы вышли из столовой гуськом, причем мистер Джефферсон Брик и другие женатые джентльмены, еще остававшиеся в комнате, удостоили на прощание своих дражайших половин кивком головы – чем дело и ограничилось. Мартин подумал, что это не совсем приятный обычай, но пока что оставил свое мнение при себе, любопытствуя послушать поучительный разговор деловых людей, которые теперь отдыхали у печки, по-видимому чувствуя большое облегчение оттого, что удалился прекрасный пол, и усиленно пользовались плевательницами и зубочистками.

Разговор, по правде сказать, не отличался занимательностью и большую часть его можно было свести к одному слову – доллары! Все их заботы, надежды, радости, привязанности, добродетели и дружеские связи, казалось, были переплавлены ч доллары. Что бы ни попадало в медленно кипевший котел их беседы, они усердно подсыпали в эту кашу доллары. Людей ценили на доллары, мерили долларами; жизнь продавалась с аукциона, оценивалась и шла с молотка за доллары. После долларов больше всего уважались всякие дела, помогающие их нажить. Чем больше выбросит человек за борт чести и совести – этого ненужного балласта – с корабля своего Доброго Имени и Благих Намерений, тем больше у него останется места для долларов. Превратите коммерцию в сплошную ложь и повальное воровство, топчите знамя нации, как негодную тряпку, оскверните его звезда за звездой, сорвите с него полосу за полосой, как срывают погоны с разжалованного солдата, – все что угодно ради долларов! Что такое знамя по сравнению с долларами!

Охотник, который гонится за лисицей, рискуя сломать себе шею, всегда скачет очертя голову. Так было и с этими господами. Тот считался у них добрым патриотом, кто громче орал и плевать хотел на всякую порядочность. Тот был у них первым, кто в азартной погоне за корыстью сам не останавливался ни перед чем и потому не клеймил их подлые плутни. Так, за пять минут отрывочного разговора у печки Мартин узнал, что ходить в законодательное собрание с пистолетами, шпагами в тростях и другими невинными игрушками, хватать противников – за горло, подобно собакам и крысам, грозить, запугивать и подавлять грубой силой – все это были славные подвиги; не удары в сердце Свободы, разящие глубже, чем ятаганы турецких янычар, – а благовонный фимиам на ее алтарях, приятно щекотавший ноздри патриотов и поднимавшийся клубами до седьмого неба Славы [50].

Один или два раза, воспользовавшись паузой, Мартин задал вопросы, естественно пришедшие ему в голову, как чужестранцу: о национальных поэтах, театре, литературе и искусстве. Но те сведения по этой части, какие могли сообщить ему его собеседники, не шли дальше вдохновенных творений таких великих умов современности, как полковник Дайвер, мистер Джефферсон Брик и другие, которые прославились, по-видимому, тем, что довели до совершенства газетную брань в так называемых «забористых статейках».

– Мы деловой народ, сэр, – сказал один капитан, родом с Запада – и у нас нет времени читать всякие пустяки. Мы ничего не имеем против, если они попадаются в газетах вместе с чем-нибудь другим поинтереснее, но уж книги ваши – ну их к черту!

Тут генерал, который, казалось, готов был упасть в обморок при мысли о чтении чего-либо, не относящегося ни к торговле, ни к политике и не напечатанного в газете, осведомился, «не пожелает ли кто-нибудь из джентльменов выпить?» Большинство джентльменов сочли эту мысль весьма здравой и своевременной и не спеша отправились один за другим в бар по соседству. Оттуда они, вероятно, пойдут в свои лавки и конторы, а оттуда опять в бар, чтобы еще раз – поговорить о долларах и просветить свой ум чтением и обсуждением забористых статеек; а потом каждый отправится к себе домой и завалится на боковую.

«По-видимому, это единственное развлечение, которому они предаются сообща», – заключил Мартин, следуя течению собственных мыслей. И тут он опять принялся размышлять о долларах, демагогах и барах, гадая про себя: так ли заняты люди этого сорта, как говорят, или они просто не любят общественных и семейных развлечений?