Кровь невинных - Дикки Кристофер. Страница 11

— Где это?

Она указала на бокс, который я только что прошел. В нем лежала старая женщина с закрытыми глазами, стонавшая в полузабытьи. К ее носу тянулась кислородная трубка.

Я стоял перед кроватью, пытаясь узнать в этих желтовато-седых волосах, ставших сальными от пота, в этих ввалившихся щеках, в этом голосе, протяжно выпевающем песню боли, в этих останках, бывших когда-то женщиной, — мою мать. Мне понадобилось много времени, прежде чем я смог узнать ее. И это было ужасно.

Я дотронулся до ее руки, и она открыла глаза. Они остались такими же ясно-голубыми, но взгляд был полон усталости и страха. Она заговорила, но в горле у нее пересохло, и она с трудом произносила слова.

— Малыш, ты пришел. Ты не... — она попыталась прочистить глотку, но это причиняло ей боль, — мне нельзя разговаривать.

— Мне жаль, что ты заболела, мама, но я рад, что вернулся домой. Не пытайся говорить сейчас. Подожди, наберись сил, а потом, когда ты поправишься, ты сможешь погостить у нас в Саванне.

— Я так горжусь тобой, — прошептала она.

Я осторожно наклонился к ней, стараясь не задеть трубки, и поцеловал ее в лоб.

— Отдыхай.

Неожиданно ее глаза снова вспыхнули тревогой.

— Под кроватью, — выговорила она. — Посмотри под кроватью.

Там лежала старая, неплотно прикрытая коробка из-под туфель.

— В ней... бумаги твоего отца.

Я неуверенно взял коробку, не зная точно, что мне с ней делать.

— Открой. Посмотри.

Я увидел какие-то бумаги.

— Смотри внимательно.

На первых листах был выгравирован американский герб. Я никогда не видел ничего подобного.

— Сберегательные облигации, — объяснила мама. — Мы приобрели их, когда ты родился.

В коробке также имелась маленькая потрепанная книжка в черном кожаном переплете, похожая на сборник псалмов, со странной надписью на обложке золотыми буквами, которую я не смог разобрать. Я пролистал страницы, исписанные бессмысленными, на мой взгляд, письменами, некоторые из которых были подчеркнуты. «Коран», — сказала мать, но я не взглянул на нее. Я искал слова и фразы на знакомом мне языке, но все, что смог найти, это несколько уравнений, написанных рукой отца на последней странице. Под книгой находились другие бумаги: увольнительная из американской армии с прикрепленной к ней фотографией молодого человека в форме, которого я узнал с трудом. Холодок пробежал по спине. Отец никогда не говорил о том, что служил.

— Привет, Курт, — послышался голос Селмы. Я обернулся.

За ее спиной стоял Дэйв, на его лице по-прежнему остались следы от той ночи в 1985-м. Я взглянул ему в глаза. Он посмотрел на меня, затем отвел взгляд, а потом посмотрел снова.

— Мама, как ты себя чувствуешь? — Селма присела на край кровати. Мама улыбнулась и попыталась взять Селму за руку. Мне бросились в глаза синие кровоподтеки от уколов и рыжие следы от дезинфицирующих средств.

— Привет, Дэйв, — сказал я.

— Рад, что ты приехал, — отозвался он. А потом добавил: — Курт.

Глава 5

Над нами разверзся ад. Вертолет «Призрак» открыл огонь раньше, чем следовало. Двуствольные артиллерийские орудия, пушки «Бофор» и стопятимиллиметровая гаубица. В общем, весело. «Американ-экспресс» — так назвал «Призрак» Дженкинс, потому что рейнджеры «никогда не обходятся без него». Но теперь он мог убить и нас. Ты чувствуешь, как пол дрожит под ногами, а воздух рябит от взрывов. Слышишь, как опоры в подземной парковке скрипят, и чувствуешь запах цементной пыли, горький от извести, падающей, как ливень, с потолка, прилипающей к языку, пока ты безмолвно, затаив дыхание, ждешь нового броска. Мы ждали в кромешной темноте. Новые приборы ночного видения улавливали инфракрасное излучение и могли определять мишени в человеческий рост на расстоянии пятидесяти метров. Но я разглядел лишь нечеткие силуэты людей, и то лишь тогда, когда они попадали в поле зрения, — бесконечный туннель зеленых теней. Мы двигались вперед почти вслепую, ориентируясь по чертежу здания, который врезался нам в память. Над нами гремела гроза.

Сначала один проблеск света, затем — другой промелькнули перед глазами. Фонари, с помощью которых люди прокладывали путь в темноте. Теперь они садились в джип «чероки» и по-прежнему не видели нас. Их было четверо, одетых в форму цвета хаки вооруженных сил Панамы и державших в руках винтовки «М-16». Трое — довольно крупные мужчины, один из них — тучный. Четвертый — худой и стройный, если не считать небольшого животика, — мы видели их в профиль. Я обернулся и посмотрел на нашего капитана — рука вытянута, кулак сжат. Мы застыли, глядя на его руку и пальцы. Он подавал нам знаки, как глухонемой, на понятном только нам языке. Дженкинс пройдет вдоль левой стены и возьмет на себя человека, который собирался сесть на водительское сиденье. Капитан возьмет того, кто хотел устроиться рядом с ним. Толстяк был моим.

Гром битвы наверху заглушал выстрелы наших винтовок и крики жертв. Помню, как меня охватило жуткое восхищение, когда я выпустил три пули, а потом и еще три в тело толстяка. Они подбрасывали его, как тряпичную куклу, из которой лилась кровь. Одна из пуль попала ему в бедренную артерию в паху, и в зеленом свете приборов ночного видения черная жидкость растекалась по нему, словно он помочился себе в штаны.

Я оказался ближе всех к машине. Маленький человек уже сидел внутри. Он бросил винтовку, но у него остался пистолет, похоже, девятимиллиметровый, который он пытался вытащить из твердой кожаной кобуры. Я подсел к нему прежде, чем он заметил меня, и дуло моей винтовки уставилось ему в затылок над правым ухом. «Не двигайся!» — закричал я, мои губы почти касались его уха.

«Отключить приборы ночного видения!» — раздался приказ капитана, и я снял очки. Я светил фонарем в лицо пленнику. Оно было грязным от пороховой гари и пыли, но мне удалось хорошо его рассмотреть. Очень хорошо. Перед нами сидел человек с грубой кожей, как кожура ананаса. «Отставить», — велел капитан. Я коснулся рукой лица пленника, он пытался сбежать и вцепился в дверь. Потом в окне «чероки» появилось небольшое пулевое отверстие, и кусочки костей и мозга разлетелись по салону.

Не время прохлаждаться. Мы снова надели приборы ночного видения и погрузились в наш призрачный туннель, направляясь к дверям в конце парковки. Они были толстыми, как телефонная книга, и сделаны из пуленепробиваемого стекла. Два небольших взрыва устранили их с нашей дороги. Но через три фута мы наткнулись на новые двери, такие же прочные. Двойные двери, как в банке, но мы уже ничему не удивлялись. На этот раз мне предстояло выполнять работу одному. Помещение оказалось таким маленьким, что здесь не могло уместиться больше одного человека, поэтому прикрывать меня было некому. Я держал похожее на кусок теста взрывное устройство и детонатор.

Мне нравилась бомба С-4, такая простая и непредсказуемая. На нее не действуют ни вода, ни пот, а в случае взрыва остается гораздо меньше дыма, чем после динамита или ТНТ. Но я все равно задержал дыхание, стоя в этом закутке, наполненном крупными, как гравий, осколками стекла. Сосредоточился, насколько это было возможно, когда на тебе прибор ночного видения. Неожиданно дверь задрожала, и послышался грохот. Тонкая хрустальная паутина возникла на стекле против моего лица. Кто-то стрелял из пистолета, но пули не смогли пробить дверь.

Я отошел назад за угол и взорвал бомбу. Вторая дверь разлетелась на куски, и наш отряд проник в комнату, но там никого не было.

— Дерьмо, — услышал я свой шепот. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Меня никто не слышал, так же как я не слышал остальных, даже если они и говорили что-то. Здание задрожало, как во время землетрясения, только источник колебаний находился наверху.

Место, куда мы вошли, напоминало приемную дантиста. Я увидел столик для кофе и маленький диванчик, разбитый и изрешеченный пулями. Почти все картины попадали со стен, но некоторые еще висели на местах, похожие на полотна в «Уол-март». На всех были изображены дети, какие-то девочки и мальчики с большими глазами, полными слез.