Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло. Страница 96

Оставшись один, Спартак долго ходил взад и вперед перед своей палаткой, то ускоряя, то замедляя шаги, погруженный в самые мрачные и скорбные думы.

Некоторое время спустя он призвал к себе Крикса, Граника и Эномая и сообщил им о посещении лагеря Теренцием Варроном Лукуллом, о предложениях, сделанных ему, за исключением тех, которые касались его сокровенной тайны — любви к Валерии. Товарищи одобрили действия своего вождя, они восхищались благородством души Спартака и его великодушным самоотречением. Они ушли от него, преисполненные еще большей любовью и уважением к своему доблестному другу и верховному вождю.

Спартак направился в свою палатку, когда уже стало темнеть; он поговорил с Мирцей, которая, видя, что брат задумчив и хмур, начала хлопотать вокруг него, желая отвлечь от мрачных мыслей. Потом он удалился в ту часть своей огромной палатки, построенной для него солдатами, где находилось его ложе из свежей соломы, покрытое несколькими бараньими шкурами.

Сняв с себя панцирь и оружие, которые носил весь день, не снимая, Спартак лег и долго ворочался с боку на бок, тяжело вздыхая; уснул он очень поздно, забыв потушить светильник из обожженной глины, в котором еще горел фитиль.

Он проспал, вероятно, часа два, сжимая во сне медальон, подаренный ему Валерией, который всегда носил на шее, как вдруг его разбудил длительный, горячий поцелуй в губы. Он проснулся, сел на постели и, повернув голову в ту сторону, откуда ему послышалось прерывистое дыхание, воскликнул:

— Кто это?.. Кто здесь?..

У его ложа стояла на коленях красавица Эвтибида; ее густые рыжие косы были распущены по плечам, она умоляюще сложила свои маленькие руки, прошептав:

— Пожалей, пожалей меня… Спартак, я умираю от любви к тебе!

— Эвтибида! — воскликнул пораженный вождь гладиаторов, сжимая в руке медальон. — Ты… ты здесь?.. Зачем?..

— Уже много-много ночей, — произнесла тихо девушка, дрожавшая словно лист, — вот в этом углу, — и она указала рукой на угол, — я жду, пока ты уснешь, потом становлюсь на колени у твоего ложа, созерцая лицо твое, такое величественно прекрасное. Я поклоняюсь тебе и плачу в тишине, ибо я боготворю тебя, Спартак, поклоняюсь тебе, как поклоняются богам; уже более пяти лет, пять долгих, как вечность, лет я люблю тебя без всякой надежды, как безумная, как одержимая, отвергнутая тобой. Напрасно старалась я изгнать твой образ из моей памяти… он врезался в нее огненными письменами; напрасно старалась я предать забвению свою великую страсть. Я напрасно искала душевного покоя, избегая тех мест, где я узнала тебя, но и в Греции ты был передо мной, как и в Риме; даже места, где я родилась, даже воспоминания невинной юности моей, звук родной мне речи — ничто, ничто не могло изгнать тебя из моего сердца… Я люблю тебя, я люблю тебя, Спартак, и любовь мою не в силах выразить человеческая речь… Сила моей любви так велика, что она бросила к твоим ногам такую женщину, как я, у ног которой были знаменитейшие мужи Рима! О, сжалься надо мной, не отталкивай меня, я буду твоей служанкой, рабыней… только не отталкивай меня, молю тебя. Если ты снова отвергнешь меня, то заставишь меня решиться на все… даже на самые ужасные, самые страшные преступления!

Так в волнении молила влюбленная девушка. Она схватила руку Спартака и покрывала ее горячими поцелуями. От этого неудержимого потока слов и поцелуев лицо Спартака то вспыхивало, то становилось белее полотна, и тогда он сжимал в руке медальон, в котором были волосы Валерии и Постумии.

Он сделал над собой усилие и, мягко освободив свою руку и в сжимавшей ее руки Эвтибиды, ласково, стараясь быть спокойным, почти отечески сказал ей:

— Успокойся… успокойся… безумная ты девушка… Я люблю другую… божественно прекрасную женщину… она мать моего ребенка… Знай, что у Спартака только одна вера, и так же как вся душа моя отдана делу угнетенных и я живу для него и умру за него, так и люблю я только одну женщину и никогда не полюблю другую… Прогони всякую мысль обо мне из своей разгоряченной головы… не высказывай мне чувств, которых я не разделяю, не говори мне о любви, которую я не могу питать к тебе…

— Ах, клянусь божественными эриниями, — воскликнула Эвтибида, которую при последних словах Спартак слегка отстранил от себя, — это Валерия, проклятая Валерия, это она неизменно похищает у меня твою любовь!

— Женщина! — воскликнул возмущенный Спартак, и лицо его стало мрачным и грозным.

Эвтибида замолчала, ломая руки. Вождь гладиаторов, сдержав гнев, произнес через минуту более спокойно, но не менее строго:

— Уходи из моей палатки и никогда больше не появляйся здесь. Завтра ты отправишься с другими контуберналами в штаб Эномая: моим контуберналом ты больше не будешь.

Гречанка, опустив голову и с трудом сдерживая рыдания, медленно вышла из палатки, в то время как Спартак, открыв медальон, поднес его к губам и покрыл поцелуями хранившиеся в нем пряди волос.

Глава шестнадцатая

ЛЕВ У НОГ ДЕВУШКИ. — ПОСОЛ, ПОНЕСШИЙ НАКАЗАНИЕ

Эвтибида была женщиной незаурядной. Но ум ее всегда был подчинен порывам страсти, а страсти всегда были неумеренными, и нередко все доводы рассудка уничтожались бурным полетом ее безудержной фантазии. Одаренная необычайной энергией, так не соответствовавшей ее хрупкому и изящному сложению, гречанка была скорее похожа на юную девушку, чем на женщину. Читатель уже знает, что с самого раннего возраста она утратила два самых лучших качества женщины: стыдливость и способность отличать добро от зла.

Она не умела сдерживать свои желания и добивалась того, чего хотела, любыми средствами: для нее главным было достижение желаемого. С непоколебимым упорством шла она к намеченной цели, и благодаря невероятной силе воли ей всегда удавалось удовлетворять свои желания.

Богатая, избалованная поклонением наиболее знаменитых щеголей и богатых патрициев, она увидела Спартака во всем блеске его красоты, храбрости, отваги, победителем в кровопролитной схватке на арене цирка, как раз в тот момент, когда ничто в жизни уже не прельщало ее и она изверилась в возможности счастья. Эвтибида увидела Спартака и увлеклась им; ей казалось, что она без особого труда сможет удовлетворить свой каприз. А может быть, это была и любовь — Эвтибида на первых порах сама не знала и не понимала того чувства, которое почти помимо воли влекло ее к этому храброму гладиатору.

Когда же возникли непредвиденные препятствия, когда она убедилась, что Спартак равнодушен к ее чарам, которые покорили столько сердец, когда она узнала, что другая женщина оспаривает у нее власть над любимым человеком, безумная ревность воспламенила воображение гречанки, кровь забурлила в ее жилах, сердце затрепетало, как еще никогда не трепетало, и, как мы уже видели, ее каприз превратился в безудержную страсть; страсть этой испорченной, полной энергии и решительной женщины вскоре достигла наивысшей своей точки.

Она хотела забыть этого человека, но ничто не могло вытеснить Спартака из ее сердца. Эвтибида отправилась путешествовать, побывала в родной Греции, поразила своей красотой Коринф и Афины, но неразделенная страсть сопутствовала ей повсюду, мешала жить. Тогда она решила снова попытаться овладеть душой гладиатора, ставшего теперь грозной силой, исполином, поднявшим знамя борьбы угнетенных против владычества Рима.

Прошло четыре года. Спартак мог забыть Валерию. И Эвтибида подумала, что теперь пришло время, когда она может всецело предаться своей любви к фракийцу. Гречанка продала все свои драгоценности, собрала все свои богатства и отправилась в лагерь гладиаторов. Она решила с безграничной преданностью восточной рабыни посвятить себя служению человеку, который зажег в ее душе такую сильную любовь.

Если бы Спартак ответил на ее чувство, она была бы счастлива и — кто знает? — может быть, стала бы добродетельной женщиной. Она чувствовала себя способной на любой честный и смелый поступок, лишь бы снискать любовь человека, который в ее глазах принял теперь блистательный образ полубога.