Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич. Страница 42

— Слева отряд. Движется навстречу, — передает Костюк по колонне.

— Ложись! К бою! Без сигнала не стрелять! — передаются команды. Напряженная тишина. Кажется, никто не дышит. Отряд проходит мимо. Там, где он движется, слышен шум шагов, хруст веток, редкие голоса.

После этого мы продвинулись к югу еще на километр.

И вот вся наша группа уже соседствует с фашистскими блокировщиками. Они — на Долгоруковской яйле, в двухстах метрах от опушки; тут же находимся и мы, только со стороны леса.

Обходим с Егоровым наше войско. Говорим вполголоса — больше глазами да жестами: не шуметь, глядеть в оба, быть готовыми к броску.

Задерживаемся возле матери с ребенком. Ксения Антоновна Братко — симферопольская подпольщица. Предупрежденная о готовящемся аресте, она пришла к нам вместе с малолетней дочкой.

— Зина! — берет девочку Мироныч. — Я все забываю, сколько тебе лет?

— Тли годика.

— О, уже большая. Фашистов, конечно, не боишься.

— Боюсь. Мама боится, и я боюсь.

Зина тянет ручонки к матери и, очутившись на ее руках, жмется к ней худеньким тельцем.

— Мама не боится, — успокаивает комиссар ребенка. — Ксения Антоновна, правда, вы не боитесь?

— Нет, конечно.

— Ну, а тебе, Зина, дадим защитника. А ты не шуми, чтоб фашисты не нашли нас. Ладно?

«Защитником» назначаем Васю Буряка. Снимаем его с обороны и поручаем носить ребенка при переходах, беречь в случае боя.

Возле Пети Ильина хлопочут медики.

— Три тяжелые раны, — сообщает врач. — Много крови потерял. Стрелял, говорит, после ранения. Потом, отходя, нес убитого Казачкова, пока хватило сил…

Густым мелколесьем пробираемся к краю опушки. С пригорка яйла видна, как на ладони. Прямо перед нами, совсем близко — немцы. Стоят колонны грузовиков. Вокруг машин толпы солдат.

Беспокойное соседство. Двинутся эти резервы в лес или пойдет сюда кто-нибудь — столкновения не избежать. Но вражеские стрелки жмутся к машинам: лес пугает их.

К горе Колан-Баир то и дело подлетают самолеты связи. Они сбрасывают вымпел за вымпелом. Туда же, к горной вершине, торопливо шагают пешие связные, тянутся провода полевых телефонов. Сомнения нет: на вершине Колан-Баира вражеский командный пункт.

А над Бурмой взлетают ракеты. Видны они и над Бурульчой. Поисковиков в лесу становится все больше. В этой обстановке к облюбованному тайнику спроста не проберешься.

— А что, если прижаться к немецкому капэ! — шепчет Мирон. — Искать партизан под носом у командующего никому и в голову не взбредет.

Эта дерзкая мысль не выходит из головы.

Дождались темноты. Немцы выставили заставы, и те, как всегда, стали беспорядочно стрелять и пускать ракеты. Обходим шумных охранников и проникаем к подножию Колан- Баира. До немецкого командного пункта рукой подать — полкилометра, не больше. Теперь он «охраняет» нас с запада. С востока таким «прикрытием» служит крупный подвижной отряд врага, расположившийся на ночевку на берегах Бурульчи. С севера и юга мы тоже имеем подобную «защиту». Чем не ночлег? Только бы не шуметь. Но с полной тишиной у нас не получается.

— Товарищ комиссар, поздравляем! — слышится в темноте с трудом сдерживаемый голос радиста Николая Григорьяна. Егоров бросается к нему:

— Ты что, у тещи в гостях? Наступи на язык!

Григорьян переключается на шепот:

— Простите, на радостях забыл.

— Какие радости? — смягчается Мироныч.

— Ваша родная Макеевка освобождена!

Взволнованный комиссар стиснул в объятиях радиста.

С этой минуты до самого рассвета никто не сомкнул глаз и не нарушил тишины. Огромная радость, прилетевшая с Большой земли, переживается молча.

С рассветом враг возобновил передвижение, занимая все новые рубежи. Дозорные сообщили, что отряд гитлеровцев, ночевавший в Бурульче, поднимается к Колан-Баиру. Это хорошо. Нам открывается путь к партизанскому тайнику.

Подбегает Федоренко:

— Давайте стукнем? — глаза Федора, красные от бессонницы, горят нетерпением.

— Я тебе стукну! Иди лучше вперед. А как только противник пройдет мимо, спустимся к месту ночевки вражеской колонны у Бурульчи. Понял?

Движемся к Бурульче по дороге, только что протоптанной неприятельской колонной.

Бурульча, как всегда, шумит. Тянет прохладой. На берегах речки среди камней еще тлеют костры. Повсюду консервные банки, обрывки бумаг, окурки.

Не задерживаясь, идем к цели. И через полчаса, достигнув скрытого места, располагаемся на отдых. Подкрепляемся всухомятку. Пусть каратели собирают силы туда, где вчера был бой, пусть ищут там партизан. Мы же отдыхаем у себя дома. Нас надежно укрывают густые заросли могучего леса и резко пересеченная местность. Чувствуем себя еще увереннее, чем вчера.

Пригревает солнце. Дрема прямо-таки одолевает. Но спать никому нельзя. И я, проверив посты, достаю из планшета дневник.

«Происходящее сейчас в блокированном врагами лесу удивляет. Офицеры Енекке и Клейста обрушивают на головы своих горных стрелков тысячи проклятий, но поднять их в атаку против горстки партизан не могут. А мы с Миронычем с трудом сдерживаем нашу горстку людей от схватки с восьмитысячной оравой»…

Этой же мыслью делюсь и с присевшим рядом комиссаром Егоровым.

— Что, Мироныч, политико-моральное состояние личного состава на уровне?!

— Выше всякого уровня, — с серьезной озабоченностью отвечает он. — Федоренко наш маневр окрестил «перемирием с немцами».

Собираем командиров и комиссаров отрядов. Обсуждаем вместе: ввязываться в бой с врагами или нет?

— В чем состоит задача противника? Обнаружить партизан, зажать и разгромить их. И если в лесу находится только командное ядро бригады, то уничтожить это ядро. Так?

Молчание.

— А в чем, в таком случае, состоит наша задача? Очевидно, никак не в том, чтобы подставить это ядро под удар. Вчера мы пошумели, привлекли силы противника, а сами переметнулись в противоположный сектор. А что дальше? Обнаружить себя и тут? Дать еще бой и затем вновь маневрировать? Или строго придерживаться принятого нами плана: на день-два исчезнуть, потом, когда каратели обшарят район аэродрома и расползутся вновь по всему массиву, второй раз обнаружить себя в том же месте, где дали им первый бой? Пусть опять стягивают туда силы и переворачивают там землю.

Кажется, подействовало. Разошлись. О «перемирии с немцами» ничего не слышно. Но утром вновь является Федор.

— Я не помню, как там по вашему плану, когда опять нам шуметь, но думаю, что сегодня уже пора. Поручите мне, — просит он.

Сдержать его невозможно. Принимаем предложение и разрабатываем задачи. Первое: вывести из леса Гузия с Островской, Владимира Сидорова и других разведчиков, идущих в города и села. Второе. Наступает время возвращения минеров с рельсовой операции. А в лесу прочес. Поэтому надо расставить по тайникам парные посты — «маяки», которые будут встречать наших минеров.

Третье. В «почтовых ящиках» оставить новые задания и пачки листовок для подпольщиков, чтобы те разъяснили населению, что партизаны не разбиты. Только после этого дать новый бой противнику в районе аэродрома.

Силы, которыми будут выполняться эти задачи, стоят в одной шеренге. Малы они до невероятности. В дневнике появляется новая запись: «Пришлось досрочно посылать второй отряд. В его составе: командир отряда Федор Федоренко, комиссар Сергей Черкез, начальник штаба Николай Сорока, начальник разведки Николай Колпаков, политруки групп Дмитрий Косушко и Николай Клемпарский, пулеметчик Михаил Капшук и бойцы: Василий Тоцкий, Григорий Чебота, Петр Помощник. Шесть начальников и четыре бойца. Седьмым начальником пошел Семен Осовский, новый заместитель командира бригады по разведке».

В полдень они уходят. А у нас, в тайнике, который еще больше обезлюдел, время проходит в томительной неизвестности.

Похоже, что нас не найдут. Но как обойдется у минеров? Беспокоит и судьба отряда Федоренко, разведчиков и «маяков». Ведь лес запружен войсками противника.