За краем небес (СИ) - Сурикова Марьяна. Страница 12

— Сейчас оступился, а как женой стану, сколько раз оступаться начнет? Что ты за него вступаешься?

— Потому как вижу наперед, чем твое сумасбродство закончится! Останешься девой старой сидеть, ни детей ни мужа!

— А оно мне надо, сидеть с детьми да при таком муже?

— Ну, Мирка! Я ей слово, она мне два! Ты когда научишься старших уважать? Никто тебе не указ? Я тебе время помыслить даю, а ты препираешься? Я о твоем благе думаю…

— Да кабы о моем благе думал, за Лика не сватал бы! Что тебе вообще обо мне печься? Я у тебя дите не законное, не рожденное, со стороны прижитое. Что ты сам за всю жисть сделал? Хвалиться то есть чем? Все то у брата позабирал: и жену, и избу, только сына и нажил. Зато теперь мою судьбу вершишь? Не бывать этому!

Крикнула и замолчала, потому как дядька побагровел, а матушка побелела будто снег, ладони ко рту прижала, а едва дядька ко мне рванулся, кинулась наперерез, за плечи схватила.

— Агнатушка, не прибей!

После ее слов меня словно ветром из избы выдуло. Ой, кажется лишку хватила. Что же я ему сейчас наговорила то? Святые небеса, за что вы меня таким нравом дурным наделили? Завсегда ведь, что думаю, то и говорю. Что теперь будет-то?

Пришлось мне за сараем схорониться, пока дядька из дому выскочил да вокруг дома бегал, злость свою вымещал. Сам, небось, поймать меня боялся, иначе бы сотворил что недоброе. Потом уж, когда все стихло, я к окошку подкралась, затаилась под ним, а там дядька с матушкой разговор вели:

— Да не серчай ты так, Агнатушка, молода она еще, жизни не знает.

— Завсегда ты ее, Юляша, баловала. Для кого такую королевишну растила? Вон погляди, до чего девку довела — кроме себя никого слушать не желает, обид никому прощать не умеет.

— Да ее же не обижали никогда, Агнатушка.

— Вот то-то и оно. Никогда по-настоящему ей дурного не делали, а она черной неблагодарностью за добро платит. Не я ли ее маленькую в дочки взял, на руках носил да воспитывал. Да неужто с родным дитем больше бы возился? А она, ишь ты, что заявила, будто бы я дом этот да тебя у брата украл. Так скоро и в братоубийстве меня обвинит. А то, что я избу собственными руками строить помогал, для тебя старался, чтобы тебе здесь жилось хорошо, а то что всю жизнь по тебе убивался и до сих пор счастью своему поверить боюсь, это ей невдомек? И что после такого я дочь брата кровного и супружницы любимой за чернавку держать буду? Мозги то есть у нее, ты мне скажи?

— Да забудь, забудь. Чего со злости-то не скажешь?

— Пускай погуляет там, побесится. А дурь пора из нее выбивать.

— Неужто руку подымешь?

— Отдам я ее за Лика и весь разговор. Она его любит и дураку понятно. Погорюет для начала немного, а он за ней как побитая собака бегать станет, потом и ее сердце оттает. Простит она его, а после и счастье свое узнает. Что для женщины важнее мужа да семьи? Смирится девка, еще потом меня благодарить начнет.

Сидела я под окошком точно мышка и слушала его слова. Стыдно мне было, очень стыдно, и прощения просить хотелось, да только если каяться пойду, то к завтрему утру уже у Лика в супругах окажусь. Не пойдет мне такая жизнь. Я его за предательство никогда не прощу, чтобы дядька ни говорил. Ну а коли он меня неволить собирается, то и в деревне не останусь. Помнится, воин что-то о долге жизни вещал, вот и пришла пора долг тот с него стребовать.

Поднялась я тихонько на ноги и отправилась в клеть.

Воин лежал на лавке, закинув руки за голову. Заметив меня, даже не пошевелился, подмигнул только.

— Собрался никак?

— Завтра на заре ухожу. Попрощаться зашла? — хмыкнул он.

— Меня с собой возьми.

— Чего?

Тинар на лавке сел и на меня уставился, ну точно на малахольную какую-то.

— Ты чего, девка, головой где приложилась?

— Из дома уйду, понятно. А одной по лесам бродить не след. Ты меня с собой в форт возьмешь, я у них лучницей останусь.

Воин макушку почесал:

— Всерьез что ли собралась? И какая беда тебя из дома гонит?

— Мое то дело.

— Я тут намедни сватов во дворе видел, — прищурился воин хитро. — Против воли значит замуж отдают? Чай допекла дядьку совсем?

Я насупилась и в стену уставилась. Вот ведь ясновидец нашелся, обо всем-то он догадался.

— Косой али рябой? — продолжал допытываться Тинар, — пьянчуга подзаборный али старик?

— Не косой не рябой, — разозлилась я, — красивый он, мастеровой, только по праздникам во хмелю и видела, летами молод.

— Мдааа, — протянул воин, — так чего тебе, девке, еще надобно? Я было подумал, что дядька взаправду за все отыграться решил. А может противен тебе суженый?

— Люб он мне! — рявкнула я на всю клеть и добавила шепотом, — любодей окаянный. — А потом склонила голову и опять слезы из глаз полились, чай не все выплакала.

Тинар лишь вздохнул, ничего не сказал. Помолчали так, пока я реветь не перестала, а после воин промолвил:

— Дурная затея. Ты девка себя в зеркало видела? В форт к мужикам податься решила?

— А ты на что? Защитишь меня.

— Я там на всю жизнь оставаться не собираюсь.

— Так ведь не сразу уйдешь. А мне того времени хватит, пообвыкнусь, да и ко мне люди привыкнут.

— Ты в деревне своей всю жизнь обвыкаешься, а все людям с тобой непривычно. Все, кончен разговор. Останешься здесь у родных под крылом и не забивай дурью голову.

— Я тебе жизнь спасла, ты мне должен.

— Вон оно как! — Тинар поднял голову, посмотрел на меня устало. — Все без толку с тобой беседы вести. Ну коли сама так пожелала, то завтра жду тебя за околицей, пока не рассвело. Собери, что в пути пригодится. Я молча кивнула и вышла из клети. Подкралась к окошку своему и влезла в комнату. Осмотрелась кругом, такая тоска вдруг за сердце взяла, только решения своего я менять не собиралась.

Впервые в жизни, кралась я по дому, будто тать ночной. Неслышно, стараясь не шуметь, брала в дорогу съестное, прятала в берестяной короб, туда же положила одежу, что могла сгодиться вдали от дома, скрепя сердце взяла несколько монет и подарок от мамы с дядькой — колесо серебряное, солнечный диск, его я повесила на грудь, запрятала под теплой рубахой, пусть греет меня вдали от родных. Села потом в комнатке за стол, открыла окошко, впуская лунный свет, и нарисовала, как могла, матушке записку. Рисунок совсем корявый вышел, но вроде как понятно, что ушла потому, как за Лика замуж не желаю, а внизу листа одно единственное слово приписала: ‘Вернусь’, - его матушка моя знала, я порой такие записки ей оставляла, когда в лес надолго уходила, а рядом еще солнечный круг рисовала, чтобы понятнее было, в какое время домой приду. На последней букве рука дрогнула и пара слезинок капнула вниз, промочила бумагу. Я вытерла лицо рукавом, оставила лист на столе, а потом неслышно покинула комнату. Не скоро рассвет, но не могу в доме оставаться, заночую у воина в клети, а после вместе пойдем.

Далеко отошли мы от деревни, когда первые лучи солнца показались над горизонтом. Лес светлел, птицы весело гомонили в листве, все вокруг радовалось новому дню, одна только я понуро брела вслед за молчаливым воином. Тинар говорить со мной не желал, только и сказал, что дурная, а потом молча плащ на плечи накинул, меч в ножны вставил и пошел впереди, а я за ним. Уже несколько часов шагали, живот бурчал надсадно, еду требовал, а я в кои-то веки заробела, не решалась просить о привале.

После полудня Тинар вдруг бросил заплечный мешок под большим деревом и уселся на траву.

— Доставай, что там у тебя есть.

Я быстренько вынула припасы, протянула ему половину хлебного каравая, соль, яйца вареные, кусок мяса и овощи, какие собрала в потемках, заодно и флягу с водой подала.

Тинар жевал молча, поглядывал вдаль, щурился на солнце.

Я как раз доедала свой кусочек мяса, когда воин поднялся на ноги, колени от крошек отряхнул и мешок снова на плечи набросил.

— Идем что ли.

— Так всего ничего посидели-то, — жалобно молвила я, нехотя поднимаясь с ласковой землицы.