За краем небес (СИ) - Сурикова Марьяна. Страница 9

Устала я их слушать, ссыпала оставшуюся ягоду в холстяной мешочек, подвесила на крючок над печкой и выскользнула на улицу, да по пути прихватила непочатую бутылку настойки. Староста немало их принес и все бутыли возле печки составил. Сегодня точно допоздна втроем засидятся, все выпьют, а наутро дядька начнет на голову жаловаться, будет чем ему боль унять.

Хотела я к себе пойти, да только тягостно было на душе. Разбередила Ситка раны мои, хоть и клялась, что не будет их солью посыпать. Пошла я на пригорок, возле березы уселась, крышку вытащила из бутылки, принюхалась. Ароматно так настойка пахла, вкусно. Приложила я горлышко к губам, сделала маленький глоточек, а настойка будто сок сладкий, который жажду не утоляет, а только пробуждает, я даже не заметила, как осушила бутылку на треть. Присмотрелась, поняла, что скоро ничего для дядьки не останется и пробку обратно засунула, прислонила бутыль к березе, всмотрелась вдаль будто впервые увидела.

Береза наша на пригорке росла, а он вниз сбегал к самому ручейку, что под луной серебрился, а дальше другие дома стояли. Лучики лунные так по крышам и плясали, а может это в глазах моих все кружилось. За домами поле виднелось, а ещё подальше излучина реки изгибалась среди берегов, а уж за ней лес густой и высокие горы там вдалеке.

‘Красиво’, - вздохнула я. Мирно так покойно, а мне вот все тоскливей. И ведь как себя ни уговаривай, а хочется предателя этого увидеть, сердце по нему тоскует. Я глаза закрыла, а перед глазами он стоит и шепчет мне: ‘Мирушка’. Вот ведь подлец как в сердце врос, будто корнями, и чем его оттуда выкорчевать? Обхватила я голову ладонями, виски сдавила немного, подождала, пока звезды перестанут хоровод перед глазами водить и ухватилась за берёзу руками, стала подниматься, только ноги держать меня прямо отказывались, пришлось к стволу прислониться. Стояла я так и думала, как теперь до дома дойти, когда голос позади услыхала:

— Мира.

Кое-как стон на губах удержала. Да неужто и вправду под окнами караулит? Привалилась к березе спиной, голову подняла, а он рядом стоит, смотрит:

— Ты что тут, отчего не дома?

— А тебе д-дело какое? С-сам что тут делаешь?

Проговорила и сама поняла, что едва языком ворочаю. Стыд-то какой! Ведь мысли ясные, а ноги не идут и речь меня не слушается.

А этот, который кобель плешивый, еще и глаза вниз опустил и бутылку у березы приметил, только ничего про то не сказал. Глаза будто в сторону отвел, вздохнул и на вопрос мой ответил:

— Я каждый вечер под окнами твоими дежурю, все ждал, что с тобой увидеться доведется, поговорить хотел.

— А не буду я с т-тобой разговаривать, — отрезала я и шагнула к дому. Шагнула, а настойка коварная ноги подкосила. Качнуло меня в сторону и прямо Лику в руки повело. Он за плечи обхватил, в лицо вглядывается.

— Мира, ты что тут пила?

— Р-руки прочь…

— Постой. Успеешь еще обругать. Раз уж сама уйти не можешь, то сперва меня послушай, поговорим немного, а потом помогу тебе до окна дойти и в комнату забраться, иначе дядька увидит тебя и отходит хворостиной.

— Д-дурак ты, Лик, он с-сейчас сам себя в зеркало не узнает, какое там х-хворостиной…

— Садись, — меня вдруг дальше слушать не стали, а усадили на пригорок рядом с собой. Хоть за плечи обнимать не полез, а то бы я ему все волосы повыдергала, если бы ухватила, конечно.

— Ты ведь не простишь меня, Мира? Характер у тебя такой, что впору одними сладкими ягодами кормить, да другой еды кроме них не давать. Гордая ты больно, сама за себя все решаешь, нет в тебе девичьей ласки и слабости, вот только все равно в душу запала. Я каждый день о тебе только и думал, а как себя в руках рядом с тобой держал, даже сказать сложно. Мне и сейчас без тебя тягостно, а сердце будто раздвоилось. Я понять не могу, что происходит.

— Не с-сердце у тебя раздвоилось, а пох-хоть напала. С меня не получил, а с другой с-стребовал.

— Ничего я не требовал, сама предложила. Она такая… мимо проходит, взглядом одарит, а в груди жар разливается.

Я голову в сторону отвернула, чтобы гада этого не видеть. Он что же думает, мое сердце каменное? К чему говорит все это?

— Я не знаю, как прощение у тебя вымолить, как объяснить все. Может не надо так прямо рассказывать, только врать я тебе не умею. Сердце едва не разорвалось, когда ты с обрыва упала. Плохо мне без тебя, жалею, что с собой совладать не смог, что порушил все.

— А т-ты не жалей. П-пользуйся, пока дают.

— Отчего ты такая? Другая бы все мне высказала, ударила бы, в волосы вцепилась, хоть что-то сотворила в отместку, чтобы самой легче стало, а ты, как изо льда сделана! Будто просто так со мной на свидания ходила потому, что другие не звали.

— Что? Да ты…, да ты, козлина безрогий! — от бешенства даже с речью совладала и бутылку с настойкой ухватить смогла. Размахнулась посильнее, чтобы о башку его безмозглую разбить, а он, гад ползучий, увернулся, и вся настойка коре древесной досталась, только осколками его осыпало.

— Я не знаю, как прощение у тебя вымолить, как объяснить все. Может не надо так прямо рассказывать, только врать я тебе не умею. Сердце в груди едва не разорвалось, когда ты с обрыва упала! Плохо мне без тебя, жалею, что с собой совладать не смог, что порушил все.

— А т-ты не жалей. П-пользуйся, пока дают.

— Отчего ты такая? Другая бы все мне высказала, ударила бы, в волосы вцепилась, хоть что-то сотворила в отместку, чтобы самой легче стало, а ты, как изо льда сделана! Будто просто так со мной на свидания ходила потому, что другие не звали.

— Что? Да ты…, да ты, козлина безрогий! — от бешенства даже с речью совладала и бутылку с настойкой ухватить смогла. Размахнулась посильнее, чтобы о башку его безмозглую разбить, а он, гад ползучий, увернулся, и вся настойка коре древесной досталась, только осколками его осыпало.

— Полегчало хоть? — спросил Лик.

Куда там полегчало! Если б не увернулся, глядишь, и полегче стало бы, а так… Отвернулась я в сторону, даже глядеть на него не захотела.

— Не получится у нас разговора, — вздохнул мой жених бывший и поднялся. Осколки отряхнул, ко мне склонился, руку подал. — Пойдем, помогу до дома дойти.

Вот ничего отвечать не хотелось, а тем более помощи от него принимать. Скрестила руки на коленях, на него не гляжу. Не дождется он от меня ни слова больше.

— Не хочешь? Ну и небеса с тобой!

Пнул от злости камушек на земле так, что тот шагов за тридцать улетел, развернулся и ушел, а я так и просидела у березы, пока не замерзла совсем. Не то, чтобы уйти не могла, добралась бы как-нибудь, хмель уж отступил, но меня обида душила, да так сильно, что боялась, разнесу что-нибудь в избе или того хуже с пьяным дядькой сцеплюсь. Едва-едва с собой совладать смогла, поднялась тогда на ноги и, пошатываясь, к дому направилась. Когда к калитке подходила, то шаг замедлила — воин возле нее стоял. Облокотился на плетень и вдаль смотрит, а как меня заметил, так голову опустил, улыбнулся вроде даже.

— На свидание бегала?

“А выговор сельский куда-то из речи пропал”, — мелькнула в голове мысль.

— Не свидание это, — буркнула в ответ. Зашла в калитку, притворила ее и по дорожке идти хотела.

— Да ты постой, — окликнул воин, — составь компанию.

— Что составить?

— Со мной тут постой, говорю.

— Что мне с тобой стоять?

— А почему нет? Я давно уже с девками красивыми не разговаривал.

Я присмотрелась к нему. Пьяный что ли совсем? Не иначе сейчас приставать начнет.

— Не бойся, приставать не буду, — ответил воин, словно мысли мои прочитал. — Так просто поговорить охота немного, узнать кое-что. Меня кстати Тинаром зовут.

— Я тебе мало что рассказать могу.

— А мне много не надо. Скажи лучше, письма ты никакого в моей одежде не находила?

— Находила.

— И где оно?

— У себя схоронила.

— А что в письме том уразумела?

— Нет. Мы в нашей деревне грамоте не обучены.

Ответила, а воину будто полегчало, даже плечи расправил.