За краем небес (СИ) - Сурикова Марьяна. Страница 8

— А что мне за таким гоняться? Небось, наиграется, сам за мной бегать начнет, прощение вымаливать. Хорошие девки на дороге не валяются, не за тобой же пойдет в самом деле.

— А ты у нас краса расписная, что парни у тебя прощения молить должны? Вы слышали, девчата? Гордая какая, ты смотри, как нос задрала, может коса у тебя больно длинная да тяжелая стала, голову перевешивает?

— Это твою пустую голову коса перевесить может, а в моей мозгов хватает.

— Ах так, — вскрикнула Рося и кинулась ко мне, а я… я взяла да плеснула ей подмором в лицо. Ох и заорала же Рося на всю улицу, девки за ней кинувшиеся обидчице косу рвать, аж остановились, а я сейчас только вспомнила, что у Роси от укуса пчелиного все лицо опухает. Вот и сейчас прямо на глазах моих стало оно раздуваться, не иначе подмор в рот попал, а в нем же и яд пчелиный есть.

— Ты фто сотфолила… — только и смогла промычать ненавистница моя. А девки уж осерчали вконец за ее спиной.

— А это заклинание такое, вот плеснула в тебя настойкой, чтобы глаза застлать, а сама заклинание прошептала, которому отшельник научил. Теперь всегда так ходить будешь, пока прощения у меня не попросишь. — сказала и сама стою, жду, поверит али нет.

А Рося поверила и подружки ее тоже. Заголосила во все горло, а девчонки ее даже назад отступили, никто боле поддержать подругу свою закадычную не решился.

— Пвости, пвости, — голосила Рося, а меня уж смех разбирать начинал, еле сдерживалась.

— Ладно, добрая я сегодня, на этот раз прощу, так и быть. Идем со мной домой, там прошепчу другое заклинание, но только делать это нужно, чтобы никто не видал, иначе не подействует.

Повернулась и отправилась к дому. Рося в охотку за мной припустила, только и слышала позади, как она громко носом хлюпает. Повезло, что матушка намедни как раз петрушку измельчила да кипятком залила, снимется у Роси опухоль, зато про случай этот не забудет и трогать меня поостережется, а подмор я Гленне позже занесу.

Воин очнулся лишь на следующий день. Я как раз в клеть заскочила, проверить. Не удержалась и пока мать надо мной не стояла, принялась щекотать розовые шрамы и дощекоталась. Он все вздрагивал, вздрагивал, а потом вдруг глаза раскрыл, а я как завизжу на всю клеть: ‘Ааа!’ — и за дверь выскочила.

Кинулась прямо в дом и давай с порога звать:

— Матушка, матушка, он очнулся!

Мама из-за печи выглянула, руки от муки отряхнула, меня оглядела и говорит:

— Так что ты бегаешь, как оглашенная? Обратно ступай, воды ему поднеси, а я сейчас приду, заодно Агната кликну.

Я взяла ковш с водой и понесла в клеть, а руки знай себе потрясываются. Приотворила дверь, протиснулась в щелку осторожно и замерла у порога, на чужой взгляд натолкнувшись. Странные глаза у него были, янтарные, иначе не скажешь, золотистые, словно смола сосновая. И смотрел он так изучающе, немного удивленно. Потом рот открыл и прохрипел:

— Ты кто будешь?

— Я это… Мира я, вот, возьми, — подошла бочком к лежанке и ковш протянула. Воин на локоть оперся, взял ковш ладонью широкой и в несколько глотков осушил, а потом сел на лавке. Сел, а покрывало вниз сползло, а он ведь под тем покрывалом голый совсем. Я, конечно, все, что не надо, рассмотрела уже, но тогда ведь воин без сознания лежал еще и болезный совсем был, а теперь вот сидит, покрывало не подхватывает. Я в сторонку отвернулась, ковш в ладони раскачиваю, молчу, а он тоже молчит, так и молчали оба, пока ковш из руки не выскочил и воину промеж ног не залетел.

Ох, и наслушалась я тогда всякой отборной речи, и не то, чтобы прямо в мою сторону, но в целом, по девичьему роду не сладко прошелся, зато хоть покрывалом накрылся.

— Ты, Мира, мне скажи, — наконец прохрипел воин, — кто меня сюда принес и где я нахожусь?

— Так у нас в деревне. Я тебя в лесу возле поляны нашла, пока ягоду собирала.

— А где у вас в деревне?

— Как где? Ну… от границы недалеко.

— Какой границы?

— Кажись, северной.

— Северной? Неужто забрался так далеко! Сработал портал-таки, повезло, не иначе!

— Что там сработало?

Воин промолчал, что-то обдумывая, а потом подниматься стал, а про покрывало опять позабыл. Я назад отскочила и глаза ладонью прикрыла.

— Ты чего шарахаешься, я девок не трогаю.

— Ты бы оделся сперва, а потом уж не трогал, — кивнула я ему на штаны и рубаху, что сама вчера на край лавки сложила.

Пока он к лавке отвернулся, я ладонь опустила, а тут и дверь отворилась и матушка с дядькой зашли.

— Эй, — окликнул Агнат, — ты чего перед девкой голым задом светишь? А ты, Мирка, глаза куда пялишь бесстыжие?

— Да что я там не видела, чтобы нарочно глаза пялить?

— Ты мне поговори! Совсем распоясалась! Где это ты голых мужиков видела?

— Да хоть когда ты, дядя, из бани в озеро бежал.

— Агнат, — матушка положила на плечо дяди руку, прерывая наш спор, — уймись, она же мне с больными частенько помогает, что ты право слово?

Пока мы тут перепалку устраивали, воин уже натянул рубаху и штаны, а теперь снова на лавку уселся и нас рассматривал. Причем смотрел так, будто это не у он нас в гостях, а мы к нему без спроса заявились.

— А ты, мил человек, кто будешь? — вымолвил он, на дядьку глядя.

— Хозяин я. В моем доме тебя приютили да выходили.

— В твоем? Что же, благодарствую.

— Меня не благодари, Юляша вот тебя выхаживала да Мирка эта несносная. Иди сюда, заноза. В дом старосты сейчас ступай, позови его к нам вечером, скажи, что гость наш уже очнулся.

Я кивнула, на воина еще разок взглянула и побежала за дверь, чтобы поскорее старосте новости снести.

Пока до старосты бежала по дороге на Ситку наткнулась, хотела было мимо пройти да она меня сама окликнула:

— Эй, Мира, постой.

Этой-то чего надо? Тоже зубоскалить начнет?

— Ну чего тебе?

— Идешь-то куда?

— К старосте.

— Можно с тобой?

— А что тебе со мной ходить?

— Поговорить хотела.

Не иначе как о Лике разговор пойдет. Я еще с говорин помню, как она с него глаз не спускала, что теперь от меня только нужно, не пойму.

— Ну говори, коли хотела, — и пошла я дальше по дороге, а она рядом пристроилась.

— Я слышала, что у вас с Ликом случилось, — сразу перешла к делу девчонка.

— Не мудрено дело услышать.

— Ты не бойся, я раны твои солью посыпать не буду.

— О каких ранах говоришь? Весело с ним было, а теперь забыла, что мне о таком тужить?

— Зря ты так Мира. Ну нет его в том вины. Я же знаю, что он только на тебя смотрел, других вокруг и не замечал вовсе.

— Ты что же, выгораживаешь его? — всю мою показную браваду как рукой сняло.

— Правду я говорю. А та другая соблазнила его, он же ни с кем не миловался с тех пор, как с тобой встречаться начал.

— Да какое мне дело до других, если он с этой миловался, пока я от него привета ждала? — выпалила и язык прикусила, вот теперь еще до Лика донесет, как муторно мне на душе от его предательства.

— Любит он тебя, а то слабость была сиюминутная.

— Ты зачем мне это говоришь?

— Люб он мне.

— Что?

— А то! Люблю его, а ему ты нужна, а мне его счастье дороже собственного.

Я после такого даже с шагу сбилась. Повернулась к ней, а она стоит и прямо в глаза мне смотрит.

— Да за что ты его любишь-то? Почто саму себя мучаешь?

— А ты за что?

— Да сдался мне этот кобель плешивый, с чего решила, что люб мне?

— А будто и так не видно, из-за нелюбимых с обрыва не кидаются.

— А я не кидалась, нога у меня подвернулась тогда.

— А он под твоими окнами все ночи проводит.

— Что?

— Ничего. Пойду я. Все что хотела, уже сказала. — Развернулась и ушла.

Я поглядела ей вслед, но догонять не стала.

К вечеру староста явился, да не просто так пришел, а с настойкой сливовой. Нашу-то мы всю с матушкой поизвели, а как мужикам общий язык находить ежели без настойки за стол садиться? Мы вдвоем наготовили снеди, весь стол для них уставили, а сами ушли в сторонку, чтобы не мешать. Матушка Басютку в комнату унесла, а я за занавеской с ягодой сушеной разбиралась. Воин наш ел за троих, чай вконец оголодал, пока без сознания лежал. Впрочем, дядя со старостой не намного ему уступали. Мне все послушать хотелось, кто он такой, откуда явился, что за письмо вез, а он не говорил. Его конечно расспрашивали, а он так ловко от ответа уходил, что будто бы ответил, но только ничего не понятно. Вконец запутал мужиков наших, у тех к концу вечера у самих языки развязались, стали баб глупых поминать, про урожай заговорили, про лошадей языки почесали, а воин знай себе пьет, поддакивает, а про себя молчком.