Проект "Плеяда" 2.0 (СИ) - Каминский Андрей Игоревич. Страница 55

За утесом продолжалось ущелье, по дну которого бежал ручей, вытекавший из озерца. С первых же шагов здесь ноздри Илты уловили хорошо знакомый запах — сладковато-тошнотворный, усиливающийся, казалось с каждой секундой. За ее спиной послышался взволнованный шепот — не учуять этого было невозможно. Вскоре послышалось и неумолчное, равномерное гудение, тоже усиливающееся с каждым шагом.

Еще поворот — и перед ними открылся большой заболоченный луг, отделявший горы от стены леса. Здесь «их» ручей сливался со множеством иных, точно таких же, весело журча сбегающих с гор. Чем дальше они отходили от скал, тем больше замедлялось их течение и струи чистой воды постепенно растворялись в застоявшихся лужицах и озерцах полных жидкости — слишком густой и слишком красной, для того, чтобы быть простой водой.

С неожиданным равнодушием смотрела Илта на сцену ужасной бойни. Заболоченный луг был переполнен загустевшей, кровью. Каждая травинка, каждая кувшинка, казалось, теперь навеки окрасится в красный цвет, напитавшись жизнью множества убитых. Здесь же валялись и тела, вернее останки погибших, растерзанные в клочья, оторванные руки и ноги, вырванные внутренности. Многие обгрызены до костей, здесь же разжеванные, размозженные позвонки с высосанным костным мозгом. Завороженная сценой ужасающей бойни Илта делает несколько шагов вперед, не замечая, что ее сапоги уже почти по щиколотку в кровавой грязи.

— Илта глянь! — куноити оглянулась на отклик, — надо же у ее людей еще сохранилось достаточно самообладания, чтобы начать осматривать останки погибших. Хотя что удивляться — как-никак, все тертые волки, на войне и не такое видали. Огромный медведь был страшен именно своей неизвестностью, невозможностью, а вот следы его деятельности выглядели вполне привычно.

— Перекушена, — финн протягивал ей вытащенную из ближайшей лужи винтовку Мосина. На ней были следы огромных зубов, с легкостью прокусивших металл в месте затвора, так что пришедшее в полную негодность оружие держалось на нескольких полосках стали. Теперь Илта заметила множество металлических обломков, рассеянных меж ошметков человеческой плоти, обрывков формы, ремней, какой-то еще мелочи. Ранее всего этого хватило бы, чтобы обмундировать и вооружить, по меньшей мере, роту.

На выступающей из воды кочке лежал труп, которому «повезло» остаться целее остальных. Вернее осталась верхняя половина — нижнюю просто отхватили огромные челюсти и, наверное, проглотили на ходу. Оставшийся обрубок был почти целым — можно было даже разглядеть искаженное ужасом скуластое лицо. Рядом в воде плавала фуражка с красной звездой.

— Узнаешь, — Илта обернулась к Мирских. Тот кивнул, не сводя глаз с трупа.

— Два года назад, — медленно сказал он, явно подбирая слова, — окружил нас Кузнецов Вовка, под Каларом. Нас было двадцать, а их двести, почти всех наших там и положили. Мне повезло, пуля наискось прошла, только царапнула. Да еще и руку он мне прострелил, сука. Повязали и повели на расстрел — вот тут я его и хорошо запомнил. Если бы сам Гамов тогда со своими молодцами не накрыл их — там бы и остался в горах, а так сумел удрать в суматохе. Сам Вовка тоже с половиной банды ушел тогда, а потом к нему и новые людишки набежали, — он усмехнулся в лицо мертвецу, — ну что антихрист, не думал, что в следующий раз вот так свидеться придется?

Ночевали на вершине лесистого холма, подальше от заболоченного луга, превратившегося в Поляну Смерти. Перекусывали остатками копченой баранины, запивая обнаружившимся где-то у Мирских ханшином. Теперь в выпивке никого не ограничивали — после всего сегодня увиденного было необходимо хоть так снять напряжение.

— Почему он не напал на нас? — спрашивал подвыпивший Свицкий у Илты, — он стольких людей разорвал, ему с нами справится раз плюнуть. Это твое колдовство, да? Но почему ты не спасла им Акиру?

— Колдовство, — горько усмехнулась Илта, — я не Бэлигте хар-боо, чтобы бороться с «медвежьим онгоном». Если бы он хотел нашей смерти, мы бы не дожили до ночи. Но «бабаган-онгон» удовлетворился тем, что растерзал бандитов Кузнецова, осквернивших его логово. Ну что же, теперь бамбуйцы отомщены.

— Нам тоже повезло, что это случилось, — подал голос финн, — если бы не этот — как ты его называешь, «бабаган»? — мы выскочили бы прямо на них.

— Так тут и золотишко, наверное, где-то валяется, — возбужденно поднялся Мирских, — может пошукаем. На обратном пути, тогда…

— Вот на обратном пути и будем думать, — отрезала Илта, — некогда нам по этой чаще рыскать. Матти верно говорит, повезло нам, что «медвежий онгон» убрал с пути красных.

— Странно это, — задумчиво протянул якут, — они сидели как раз на выходе из ущелья, будто ждали нас. Место-то для лагеря не самое подходящее.

— Угу, не самое, — кивнула Илта, — и все же сидели. Может и вправду — ждали.

— Да ну, ерунда, — махнул рукой кержак, — откуда они могли знать?

Илта покачала головой. Вообще-то некоторые подозрения насчет того «откуда» роились у нее в голове, но четких оснований у нее не было.

— Все это хорошо, — вмешался в разговор украинец, — только вот меня больше эта зверюга беспокоит. Кто это вообще — бог, демон, дух лесной? И как ты Илта с ним договорилась.

Куноити покачала головой, глядя в пышущее перед ней пламя костра.

— Буряты рассказывают, — начала она, — в старые времена жил один большой черный шаман, который после смерти сделался заяном. Раньше ему приносили человеческие жертвы, но потом Хормуста, небесный владыка, черного шамана обратил в медведя и запретил принимать жертвоприношения человеком. После этого у бурят появился «бабаган-онгон», «медвежий онгон», дух-покровитель.

— Что-то тот медведь не похож на безобидного мишку, — хмыкнул Мирских, — я тоже слышал эту легенду. В ней говорится, что онгон с тех пор стал просто сосать лапу зимой и питаться смородиной. А этот зверюга…

— Те, кто рассказывают эту легенду, знают не все, — усмехнулась Илта, — . После запрета Хормусты, бывший шаман пришел к Эрлэн-хану — это ведь он создал медведя. Владыка закона облегчил наказание Хормусты — теперь бабаган-онгон принимает человеческие жертвы — но только в благодарность за те дела, что он совершает во имя Эрлэн-хана. Ну, вот, — Илта сделала неопределенный жест рукой, — собственно деяние.

— Так что же Акира, получается и стал этой жертвой? — Мирских с опаской посмотрел на Илту, — за то, чтобы тут этих красных замочили? Цена не велика ли?

— По-твоему было лучше, если бы красные нас тут всех положили? — жестко глянула на него Илта, — Акира самурай и был готов умереть. А он еще и стрелял в «медвежьего онгона», не признав его сразу. А как понял свой грех — так и осознал, что иной дороги нет, что иначе мы бы все не вышли из этого ущелья. Там куда он попадет, ему зачтется.

— Погоди, какой грех? — недоумевающе спросил Василь, — Акира же не бурят, чтобы верить в монгольских духов? Знаю я, как японцы относятся ко всем местным суевериям.

— Он японец по отцу самураю, — кивнула Илта, — потомку обнищавшего рода, переселившегося на Хоккайдо после революции Мэйдзи. А его мать — айнка, тоже из рода каких-то тамошних вождей. Акира айнские легенды знал неплохо, всех их богов и духов. Айны медведей почитают за первопредков, а в «бабаган-онгоне» Акира признал Цуриканда-камуя, злого бога, в обличье медведя-людоеда. И понял, что если он сам не отдаст себя в жертву — Цуриканда-камуй нас всех вслед за краснюками растерзает.