Огромный бриллиант (ЛП) - Блэйкли Лорен. Страница 21

— Конечно.

— Как насчет сегодня вечером? — говорю я, опять-таки повышая ставку. Я собираюсь взорвать свой собственный мозг, демонстрируя, насколько хорошими друзьями мы можем быть.

— Хорошо.

— У меня дома? — удваиваю я ставку.

Следует долгая пауза.

— Серьезно? — она выгибает бровь. — Ты действительно хочешь просто потусоваться?

— Конечно. Мы говорили вчера вечером, что должны.

Она кивает головой, и я не уверен, согласие это или такой вид отказа. Она вздыхает, поправляет волосы в хвосте и пожимает плечами.

— Хорошо, друзья не позволяют друг другу поедать мармеладных мишек в одиночестве. Я принесу мишек.

— Ради тебя я буду есть исключительно зеленых.

Она вздрагивает.

— Ненавижу зеленых.

— И принесу вина. Если мне не изменяет память, с мармеладными мишками ты предпочитаешь шардоне?

— Совершенно верно, но, может быть, сегодня вместо вина «Маргарита»?

Я с размаху бросаю салфетку на стол.

— Зацепила меня сразу, — говорю я снова и, кажется, нужно было дважды подумать, прежде чем произнести эти слова.

К счастью, подходит официантка.

— Вот ваша яичница, — говорит она и ставит тарелки, — хорошо прожаренная. Как вы и просили.

Эти последние слова эхом раздаются в голове, когда я понимаю, что натворил. То, что я попросил и озвучил своим дерзким ртом. Моя грандиозная идея. Мое «я могу выключить все чувства».

Я просто пригласил Шарлотту сегодня вечером к себе домой. Во всей Вселенной не хватит потных баскетболистов, чтобы они помогли мне справиться с этой проблемой.

Вторая половина завтрака проходит за планированием недельного меню в «Лаки Спот». Никто из нас не произносит ни слова о сегодняшнем и вчерашнем вечере или о наших фиктивных отношениях. Потом мы заезжаем в бар и проводим несколько часов за работой, пока во второй половине дня не заступает на свою воскресную смену Дженни — и прежде, чем отправиться в музей, наши отношения снова плавно возвращаются к дружеским и партнерски-деловым, словно прошлой ночи вовсе и не было.

Но как только мы заходим в музей, что-то словно меняется.

Та раскованная Шарлотта исчезает. Конечно, она все еще играет мою невесту, но уже не так вживается в роль, как было ночью. Понятия не имею, что скажут мама или мисс Офферман, но, когда мы смотрим на картины Эдварда Хоппера, я прилагаю все усилия, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Картина прекрасна, — говорит миссис Офферман.

— Совершенно согласен, — поддакиваю я.

Я обнимаю за талию свою фальшивую невесту, оставляю быстрый поцелуй на ее щеке и говорю:

— Прямо как ты. Кстати, я говорил, как чудесно ты выглядишь сегодня?

Шарлотта напрягается, но благодарит меня.

Моя мама смотрит на нас и улыбается.

Но не Эмили. Ее, кажется, вообще не интересует искусство, хотя именно этим она планирует заниматься.

Все в порядке. Я возвращаюсь к начальному плану. Играю. Пока мы бродим мимо Шагала и Матиса, я оставляю остроумные комментарии, и все женщины смеются, в том числе и Шарлотта. К тому моменту, когда доходим до сада скульптур, я уверен, что мы с Шарлоттой в одной упряжке и играем достаточно убедительно.

До тех пор, пока Эмили не поворачивается к ней.

— Как давно ты влюблена в Спенсера?

Шарлотта застывает, и ее щеки вспыхивают.

— Я имею в виду, тебя влекло к нему до того, как вы начали встречаться? — продолжает Эмили. — Ведь вы были друзьями, не так ли? Так что был ли это один из…

— Эмили, дорогая. Это слишком личное, — говорит миссис Офферман, резко обрывая ее.

Девушка пожимает плечами, как будто это ничего не значит.

— Мне просто интересно. Они вместе ходили в колледж. Ничего странного в том, что мне интересно, были ли они влюблены друг в друга еще тогда.

Шарлотта поднимает подбородок.

— Мы всегда были друзьями, — говорит она, а затем прижимает руку ко лбу. — Извините.

Моя мама смотрит на меня, и первая возникшая в голове мысль — она знает. Взглядом она следит за Шарлоттой, выходящей через стеклянные двери из музея, и подзывает меня. Я подхожу. Она говорит шепотом:

— Она чем-то расстроена. Иди за ней. Утешь ее.

Конечно, так и должно быть. Супержених спешит на помощь. Мамы всегда знают, как лучше.

Я выбегаю через двери за Шарлоттой и устремляюсь по коридору, догоняя ее возле дамской комнаты и окликая по имени, но она хватается за ручку двери и толкает ее.

Дверь открывается, закрывается, и я останавливаюсь.

На секунду.

В коридоре тихо, что так не свойственно для обычно оживленного музея. Я толкаю дверь и следую за ней. Она стоит у раковины и брызгает воду на лицо.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, подходя к ней. Здесь три кабинки, и все они пустуют. Эхо чьих-то шагов затихает в коридоре.

Она качает головой. Я подхожу, кладу руку ей на поясницу и аккуратно поглаживаю. Она вздрагивает.

— Ты плохо себя чувствуешь? Болит голова из-за вчерашней ночи, или что?

Раздается скрип двери, и мы замираем. Дверь снова закрывается, но я не слышал, чтобы кто-то вошел. В дамской комнате тихо, тут только мы.

Она разворачивается, хватает меня за рубашку и тащит в кабинку.

— Я не могу больше притворяться.

Я опускаю плечи. Мои конечности наливаются тяжестью. Видимо, я отказал ей слишком грубо.

— Ты о помолвке?

— Нет. С ней все в порядке. Фиктивная помолвка — не проблема, — говорит она, глядя на меня.

Я никогда не видел в ее карих глазах столько напряжения, будто она собирается штурмовать отвесную стену. Она даже не моргает.

Я морщу лоб.

— Тогда в чем проблема? — мне действительно любопытно, потому что если речь идет не о наших фиктивных отношениях, то у меня нет ни малейшего понятия, о чем она.

Ее хватка на моей рубашке усиливается. Челюсть сжата. Она выдыхает через нос. Я никогда не видел Шарлотту такой.

— Что я сделал не так?

— Прошлая. Ночь, — бормочет она, произнося каждое слово отдельно.

— Что прошлая ночь?

Выглядя огорченной, она закрывает глаза, но, сделав глубокий вдох, снова открывает их. Кажется, ее резкость немного поутихла.

— Ты просто притворяешься, что ничего не произошло.

— Нет, — говорю я быстро, пытаясь защитить себя, — я этого не делаю.

Но на самом деле именно этим я и занимаюсь весь день. И прилагаю для этого все усилия.

— Ты делаешь именно это. За завтраком ты вел себя именно так. Мы просто делаем вид, что ничего не замечаем, но я так не могу, — говорит она довольно жестко, и это одно из того многого, что меня восхищает в Шарлотте — ее упорство и сила воли. — Ты не дал мне высказаться, но я должна кое-что знать. Я говорила тебе, что из меня хреновая лгунья, и это на самом деле так. Я абсолютно ужасный врун. Даже вчера вечером, когда я сказала, что мой отец был медбратом — это все-таки было правдой.

Вот и еще одна черта, которую я люблю в ней — она чертовски честная.

— Ладно, что ты хочешь знать? — спрашиваю я, и по коже пробегает нервная дрожь. Гребаные нервные мурашки скачут по мне, как обезьяны.

Словно могло быть иначе.

Она закатывает глаза.

— Серьезно, Спенсер?

Я вытаскиваю руки из карманов.

— Видимо, да. Почему бы тебе просто не объяснить мне? Что ты хочешь знать?

Она скручивает ткань моей рубашки в руке, притягивая меня ближе, и в доли секунды расстояние между нами уменьшается. До этого нас разделял целый метр — достаточно, чтобы гормоны оставались спящими. Теперь они проснулись, захватывая в свою вихревую воронку. Повышая температуру еще на несколько градусов.

— Я тебя не привлекаю?

Моя челюсть падает. В голове звенит. Должно быть, она сумасшедшая.

— Ты серьезно?

Она кивает.

— Отвечай на вопрос, Холидей. Это твое «давай просто сосредоточимся на том, чтобы остаться друзьями». Дело в этом, да?

— Ты великолепная. Прекрасная. Потрясающая, — говорю я, рассыпая комплименты, словно уличный торговец, — и да, я не хочу разрушить нашу дружбу. Она слишком важна для меня.