Товарищи китайские бойцы - Новогрудский Герцель Самойлович. Страница 33

Женщина сообщила в ЧК. Конторщика задержали. Сначала он пытался отпереться, потом признался: да, он не конторщик, а кадровый царский офицер, бывший штабс-капитан. Но политикой не занимался и не занимается, к белогвардейцам никакого отношения не имеет, единственное, к чему стремится, — это к тихой мирной жизни обывателя. Поэтому и приехал из Тифлиса сюда. В Тифлисе — меньшевики-националисты, там русскому человеку неуютно. А здесь легко дышится. Он просто в восторге от Владикавказа.

Осмотр немудрящего багажа бывшего штабс-капитана ничего не дал. Угневенко (такова была фамилия любителя спокойной жизни) собирались отпустить.

О том, как случилось, что его все же не отпустили, рассказал нам Павел Иосифович Кобаидзе.

После работы комиссаром в 1-м Красногвардейском полку он был комиссаром автоброневого отряда, а позже перешел на работу во Владикавказскую Чрезвычайную комиссию. Потому-то и знает он все о деле Угневенко из первых рук, со слов тогдашнего председателя ЧК Кетэ Цинцадзе.

Было так.

Цинцадзе пришел с докладом к чрезвычайному комиссару. Среди прочих текущих дел сообщил и о решении освободить Угневенко.

— Правильно. Если чистый человек, — держать не надо, — подтвердил Орджоникидзе. — Обыск что-нибудь показал?

— Ничего. Все, что было на нем, тщательно осмотрели. Вещи тоже. Но их почти нет: маленький чемодан, несколько пар белья, разная мелочь и две или три коробки папиросных гильз. В общем, пустяки, смотреть не на что.

— Гильзы? — оживился комиссар. — Вы их проверили?

— Проверили.

— Как?

— Открыли коробки, высыпали содержимое. Только гильзы. Ничего другого.

— А в гильзах?

Цинцадзе смутился.

— В гильзы не заглядывали. Как-то не пришло в голову…

— Эх вы, дети наивные… — усмехнулся Серго. — Это ведь азы конспиративной науки — держать важные документы в мундштуках папирос или в гильзах… А ну, распорядитесь доставить сюда чемодан вашего штабс-капитана, да и его самого заодно.

Когда Угневенко усадили в кабинете чрезвычайного комиссара на стул, а его коробки с гильзами выложили на стол, можно было заметить, как в глазах офицера блеснул беспокойный огонек.

Серго раскрыл коробку и стал надламывать гильзы одну за другой. Десятая… двадцатая… тридцатая… Горка пустых гильз росла, занятие казалось бесполезным, но Орджоникидзе терпеливо и методично продолжал свою работу. И вот — сто десятая или сто двадцатая гильза. Она поддается туже других, сломалась не сразу. Серго разворачивает мундштук. Внутри — свернутая трубочкой узкая полоска тончайшей шелковистой бумаги, сверху донизу густо исписанная микроскопически мелким почерком. Впрочем, лупа позволяет разглядеть: текст английский, полоска — только часть письма, фразы обрываются на полуслове.

— Была бы часть — целое найдется, — говорит Серго и берется за очередную гильзу.

Скоро на столе чрезвычайного комиссара с одной стороны высилась куча сломанных гильз, с другой — десятка два свернутых в трубочки узких полосок тонкой бумаги.

Одна из них представляла собой не часть, а целое. Это было удостоверение генерального штаба добровольческой армии. В нем черным по белому говорилось: капитан Угневенко Григорий Нестерович «командируется в расположение противника». Всем антибольшевистским организациям предлагается оказывать ему всяческое содействие.

Угневенко сидел бледный, как полотно.

Но штабс-капитан был сравнительно мелкой сошкой. В письмах фигурировали имена покрупнее. Под одним, адресованным английской миссии, стояла подпись Локкарта — того, кто организовал покушение на Ленина, под другим в тот же адрес — подпись видного монархиста — Шульгина. Содержание писем не оставляло сомнений: Владикавказская миссия — гнездо шпионажа и контрреволюции. Были и еще документы. Но они касались уже не английской миссии во Владикавказе, а французской в Баку.

Значение документов, обнаруженных у засланного к нам белогвардейского агента, было таково, что Орджоникидзе 12 октября 1918 года телеграфировал Ленину:

«Во Владикавказе арестована английская миссия, уличенная в сношениях и связи с добровольческой армией Алексеева и с контрреволюционным Моздокским Советом. Задержано письмо Локкарта председателю английской миссии полковнику Пайку, а также письмо Шульгина с просьбой установить связь Алексеева с союзниками.» Другая телеграмма Г. К. Орджоникидзе, посланная 19 октября 1918 года В. И. Ленину и Г. В. Чичерину, гласила: «Обыск английской миссии дал неопровержимые документы о связи с контрреволюцией. Миссия под домашним арестом. Прошу о дальнейшем. Можно выслать только через Тифлис».

— Все, что потом было, я уже не со слов Цинцадзе знаю, а своими собственными глазами видел, — рассказывал Кобаидзе. — В наш автоброневой отряд пришел приказ выслать броневик на Лорис-Меликовскую, к английской миссии. Поехал с бойцами. Приехали, смотрим: возле дома — красноармейцы, небольшое подразделение, в дверях, загораживая вход, стоит взволнованный и протестующий майор англичанин. Он не позволит войти в миссию, он не позволит никаких обысков. В его распоряжении есть нанятая миссией охрана — сто человек горцев. Они во дворе. Он им прикажет открыть огонь.

«Ах так, — говорит наш командир. — Только попробуйте, откроем ответный огонь. Даю вам десять минут на размышление».

Проходит Минут пять, и ворота вдруг раскрываются, на улицу с гиканьем высыпают люди в черкесках. Ну, думаю, сейчас начнется свалка. «Приготовиться!» — кричу пулеметчикам.

Но никакой свалки не произошло. Английская охрана просто решила, что нет смысла из-за денег рисковать своей шкурой, и пустилась наутек.

Мы их не задерживали.

Тут с крыши особняка заговорил пулемет англичан. Два красноармейца упали.

Тогда и мы открыли огонь. Но дом солидный, стены метровые, такую крепость пулями не взять.

А англичане чешут и чешут. Из пулемета, из винтовок, из револьверов… Со стороны послушать — большой бой.

Мы подвязали к булыжнику записку и бросили во двор. В записке говорилось: если не прекратите безобразий, подвезем гаубицу, начнем обстрел прямой наводкой. В том, что не остановимся перед этим, можете, дескать, не сомневаться.

Смотрим, револьверы затихли, потом — винтовки, потом — пулемет. Потом из трубы повалил дым. Ага, понятно, бумаги жгут. Еще через какое-то время двери открылись.

Когда мы вошли в гостиную, меня что поразило: камин. В камине куча тлеющего пепла, остатки недогоревщих бумаг и среди них обугленные уголки николаевских пятирублевок. Вот, думаю, до чего спаниковали: даже деньги со страху сожгли.

Но дело было не в панике. В камине горели не настоящие, а фальшивые пятирублевки. Их, оказывается, изготовляли в подвале миссии. Там же при обыске и клише нашли [12].

* * *

Пока мы слушали повествование Павла Иосифовича Кобаидзе о драматических событиях, связанных с особняком на тихой Лорис-Меликовской улице, мысль сработала, что называется, обратным ходом. Вспомнился Шоу Чжен-вуан и его неприятности из-за фальшивой пятирублевки. Так вот, оказывается, откуда тянутся корни базарной истории! Захотелось разузнать подробности о Шоу и его злоключениях с николаевкой. Но ни Ли Чен-тун, ни Ча Ян-чи о бойце с такой фамилией ничего рассказать не могли. Здесь опять сказывалась разница в звучании китайских имен по-русски и по-китайски. Дежурный комендант в своей служебной записке написал, вероятно, фамилию задержанного бойца так, что понять, о ком идет речь, наши китайские друзья были не в состоянии.

Однако веками проверенное правило — «ищите и обрящете» снова и снова оправдало себя. Кто-то сказал нам: в Беслане живет китаец Син-ли, человек здешний, коренной. Его генерал Фидаров еще с японской войны сюда привез…

Син-ли из Беслана нас заинтересовал. Мальчик китаец, привезенный на Кавказ осетинским генералом… Русско-японская война… Все это почти в точности повторяло то, что рассказывали нам о Пау Ти-сане. Нет ли между ними связи? Места те же, судьба та же: как знать, не раскроет ли бывший воспитанник бывшего генерала историю юности нашего героя?