Куклу зовут Рейзл - Матлин Владимир. Страница 50

После первой публикации последовали другие. Молодого, подающего надежды поэта 3.Рыбникова стали упоминать литературные обозрения. Потом наступил следующий этап: его стихи стали включать в сборники молодых поэтов. И наконец одно частное издательство (они тогда только начали появляться) решило издать индивидуальный, личный, отдельный сборник его стихов под названием «Судьба на заре». Выход сборника совпал с окончанием школы. И сборник открыл ему дорогу в Литературный институт.

Годы, проведенные в Литературном институте, были лучшим временем в жизни Зиновия. Из тихого, неприметного еврейского мальчика в перешитых штанах, над которым посмеивались соученики, он как-то сразу превратился в популярного, подающего надежды поэта, с которым все ищут дружбы и перед которым заискивают. Его литературные дела шли как нельзя лучше. Стихи Рыбникова стали появляться в самых уважаемых толстых журналах, и все отклики неизменно бывали положительными, если не хвалебными. Он завёл знакомства в журнально-издательском мире, и ему стали давать разную внештатную работу — отзывы, внутренние рецензии и тому подобное: работёнка непыльная и приносящая какие-то деньги.

Теперь главной проблемой было время — его катастрофически не хватало. С утра в институте, потом по редакциям, потом встречи с разными людьми… Домой он попадал только к вечеру. Но как бы ни было поздно и как бы ни устал за день, он садился к столу, загибал край синей клеёнки и начинал работать. Сидел долго, почти до утра. Мама тяжело дышала во сне, бабушка за занавеской охала и бормотала что-то на непонятном языке, а он напряжённо писал, обдумывая каждое слово, по многу раз зачёркивая и переписывая. «Стихи не очень трудные дела», — сказал однажды Есенин. Зиновий так не считал. С рассветом он ложился на диван, моментально засыпал, но и во сне продолжал искать рифмы и вылизывать каждую строчку. Он хронически недосыпал, дремал в институте на занятиях. Хорошо, что молодой организм кое-как справлялся с недостатком сна.

В институте его мэтром-наставником был назначен некий Василий Фомич Попрыкин, малоизвестный поэт, живший тем, что в своё время на его слова был написан «Марш подводников», получивший Сталинскую (ныне Государственную) премию. Благодаря этим подводникам Попрыкин держался на поверхности по сей день. К Зиновию он относился сдержанно: не расточал похвал, но и не критиковал особенно — всё вроде бы нормально, ну и ладно… И тем не менее он сыграл в жизни Зиновия важную роль.

В начале третьего года обучения в институте Зиновий с группой студентов побывал на экскурсии в Суздале. Архитектура старинных церквей и вся атмосфера древнерусского города произвели на него сильнейшее впечатление. Как обычно, натура требовала перевести эмоции в слова, и он засел за стихи. Через неделю-другую был готов цикл из пяти стихотворений, который Зиновий назвал просто: «Суздаль». Уверенный в успехе, он отнёс стихи в редакцию толстого литературного журнала, где его знал и где он раньше уже публиковался. Через несколько дней он получил ответ по почте, что было странно: обычно редактор, встретив его в коридоре, хлопал по спине, провозглашая: «Молодец! пойдёт!» А тут в официальном конверте за подписью завотделом поэзии Е.Т.Сысоева отказ без объяснения причин, если не считать за таковое: «Стихи не могут быть опубликованы по причинам художественного характера».

Зиновий был поражён. Он никогда ещё не получал отказов из редакций, а главное, не понимал, в чём дело: стихи были совсем недурны, ничуть не хуже прежних, опубликованных в том же журнале. Первым побуждением было пойти для объяснений к Сысоеву. Но он не успел осуществить это намерение. На следующий день в институте с ним неожиданно заговорил Попрыкин:

— Я слышал, у вас неприятности. Ваши стихи про Суздаль отклонили, — сказал он своим тихим голосом без интонаций.

Собственно, ничего удивительного не было в том, что Попрыкин оказался в курсе редакционных дел: профессиональный мир поэтов довольно тесен, а Попрыкин к тому же дружил с Сысоевым, их не раз видели за одним столиком в ресторане Дома литераторов.

— Да, отклонили, я письмо получил. Не понятно, по каким причинам. Разрешите я покажу вам, может быть, вы догадаетесь, в чём дело.

Попрыкин пожал плечами и вместо ответа пригласил Зяму в пустую аудиторию.

— Давайте поговорим. Нет, стихи не показывайте, я их читал. Внимательно читал. Да вы присаживайтесь, разговор будет не короткий.

Они уселись на неудобных стульях друг против друга. Попрыкин прокашлялся и начал:

— Я прочёл стихи и скажу честно: публиковать бы их не стал. Написаны они хорошо, в том смысле, что гладко, умело, складно, но о чём? Об архитектурных красотах, и всё. Это Суздаль? Пропорции церквей, соотношение купола и барабана… Поэту больше нечего сказать о Суздале? Ну знаете… Это оскорбительно для русского слуха, так скажу вам. Для нас, русских, Суздаль — это один из великих национальных символов, это торжество национального духа, которое выразилось, в том числе, в церквях и их пропорциях. Вы понимаете, что я говорю?

Зиновий пошёл малиновыми пятнами:

— Вы хотите сказать, что раз я не русский по национальности, я не могу понять смысла и красоты Суздаля? Вы это хотите сказать?

— Только давайте спокойно, без этих выходок… — Попрыкин брезгливо поморщился. — Я этого не говорил. Я не считаю, что люди нерусской национальности не могут понимать Россию и её народ. Дело не в происхождении, не в крови. Посмотрите на факты. Сколько людей нерусского происхождения прекрасно выразили русский дух. Фет, Тютчев, Блок были из немцев, Пастернак вообще… из вашей национальности. Но они — великие русские поэты, исполненные русского духа. А суть русского духа непостижима без православия. Вот в чём дело. Почитайте, что об этом думал тот же Пастернак.

Они не виделись почти два года, и оба были рады встрече.

— Вы очень изменились, Зиновий. Повзрослели… нет, возмужали — так правильнее.

Они сидели в редакционном кабинете Грыдловой: она — за столом, он — напротив, в кресле.

— Я в курсе ваших дел, все публикации видела. Замечательно! Искренне говорю… зачем я буду льстить? Особенно последняя подборка в «Новом мире».

Зяма приложил руку к груди:

— Спасибо, Лариса Витальевна. Я никогда не забуду, благодаря кому это началось.

Она тряхнула белокурыми прядями:

— Не преувеличивайте мои заслуги. Такой талант затеряться не может, замечен будет… А вы в самом деле повзрослели. Смотрите — не юноша, но муж…

Свою просьбу — очень необычную, но чрезвычайно важную для него — он изложил кратко, по-деловому, и добавил:

— Я, право, не знаю, может быть, моя просьба бестактна. Если вам по каким-то причинам это неудобно, я всё пойму и забуду о сегодняшнем разговоре. Так что, пожалуйста…

— Что вы, что вы, Зиновий! Это для меня радость, большая радость. Когда-нибудь моё имя будет упомянуто в вашей биографии.

Она прослезилась, полезла в сумочку, долго там копалась, но платок так и не нашла.

— Мой муж тоже с удовольствием согласится, можете не сомневаться. Я просто счастлива, что вы приняли такое решение. Я завтра же пойду в нашу церковь и переговорю с отцом Кириллом. Всё будет как полагается.

Уже прощаясь в дверях, она неожиданно спросила:

— А девушка у вас есть?

— Есть. Катей зовут, — ответил Зиновий и даже не успел покраснеть.

— Вот и превосходно. В том смысле, что нормально. Много лучше, чем влюбляться в пожилых дам с ломким профилем…

Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

Не нужно думать, что крещение открыло перед Зиновием какие-то ранее закрытые двери. Злополучные стихи о Суздале как лежали в папке, так и продолжали лежать, никто не собирался их печатать. Происходило другое. У Зиновия появилась новая тема:

Открылся смысл моей судьбы.

Как путь к Нему, из мрака к свету.