Куклу зовут Рейзл - Матлин Владимир. Страница 64

Ещё три дня провел Джино Чайкин в больнице, и каждый день они встречались с Крисом в курилке и подолгу разговаривали. Дела у парня обстояли неважно: повреждён позвоночник, трещина в черепе, перелом руки, не говоря уже о всяких поверхностных ранах и ушибах. Полностью восстановить трудоспособность он уже не надеялся, но хотя бы приходить каждый день в мастерскую и вести дела… Этого врачи тоже не обещали.

Между тем в нью-йоркских газетах появились статьи, гневно осуждающие избиение мирных демонстрантов в кампусе. Публицисты требовали привлечь к суду капитана, командовавшего отрядом национальных гвардейцев, и возбудить процесс импичмента против губернатора, пославшего на кампус национальную гвардию. Ректор университета поспешил сам подать в отставку.

— Зачем ты пошёл в национальную гвардию, это же добровольное дело? — спросил Джино на второй день их разговоров.

— Конечно, добровольно. Мы должны защищать страну от таких ребят, как вы. Иначе вы такую диктатуру пролетариата здесь устроите… Я знаю, что говорю, я воевал в Корее, повидал там…

«Вот они, плоды антикоммунистической пропаганды, — подумал Джино. — Засорили им мозги, запугали, они и впрямь думают, что мы хотим установить фашистский режим, вроде франкистского. Как объяснить этим людям, что мы и есть подлинные демократы, что только нас волнует благополучие народных масс?»

Но как ни странно, они почти не спорили. Крис рассказывал о своей семье, о корейской войне, на которой провоевал почти два года, о том, как трудно было набрать денег на авторемонтную мастерскую. Джино, в свою очередь, рассказал о Большом пожаре на швейной фабрике, в котором едва не погиб его отец, об организации производственных профсоюзов и их борьбе за права трудящихся. На этом месте Крис его перебил:

— Я не потерплю никаких профсоюзов у себя в мастерской. Где-нибудь на больших заводах они, может быть, и нужны, а в маленьких заведениях, вроде моего… Я сам слежу, чтобы всё было нормально, никого не обижаю. А если кому не нравится — скатертью дорога, ищи работу в другом месте. Никто ещё, между прочим, от меня не уходил.

В другой раз, когда Джино пытался разъяснить программу студенческой организации за демократию, Крис сказал:

— Это я всё слышал: бедность, расовая дискриминация, неравенство… Про это всё время говорят. А вот я хочу задать тебе такой вопрос… ну между нами. Чем объяснить, что в ваших организациях, которые беспорядки устраивают и хотят всё перевернуть, чем объяснить, что у вас столько евреев? Нет, правда. Посмотри список руководителей — сплошь они: Абби Хофман, Майкл Спигел, Марк Радд, Джерри Рубин… И эта стерва, которая в кампусе факелом размахивала… Почему?

Джино густо покраснел и стал думать, что ответить. Он с детства привык к тому, что вокруг отца, в руководстве профсоюза швейников, было много евреев. Но и рабочих тоже было много евреев, так что всё правильно. Потом он пошёл в университет. И там концентрация евреев в революционных организациях казалась ему объяснимой и нормальной. Ведь большинство студентов были детьми богатых родителей из солидных, хорошо устроенных в этой жизни протестантских семей, и по окончании университетов их ожидали хорошие карьеры и тёплые места в семейном бизнесе. А евреи, дети недавних эмигрантов, из бедных семей без всяких связей и знакомств, аутсайдеры, пришлые чужаки, естественно, хотели всё перетрясти, изменить, переделать. Так понятно. В конце концов, общественное бытие определяет общественное сознание, Маркс прав. Но вот как всё это объяснить ему, Крису Мариано? Ведь он тоже из бедной семьи, без положения и связей, а сознание у него совсем, совсем другое…

Джино так и не нашелся, что ответить. И ещё ему очень не хотелось, чтобы Крис догадался, что он еврей…

На следующий день с утра в палате появилась Берта:

— Хватит прохлаждаться, выписывайся. Дело есть. Тут такое заваривается…

Её глаза горели революционным огнём.

8

Три мотка мохера

Валя ещё раз взглянула на календарь и вздохнула. До зарплаты мужа оставалось четыре дня, а в кошельке оставался один рубль и одиннадцать копеек. Все бутылки и банки были сданы, все карманы пальто и сумочка обшарены… Квартплату можно внести и в будущем месяце, пусть даже придется заплатить пени. («Как будто в будущем месяце ты станешь богаче», — шепнул ехидный внутренний голос.) Но как прожить эти четыре дня? У Василия проездной билет, и на еду он денег не берет, «некогда», говорит, только на пачку сигарет. Но придёт с работы — надо покормить. И, само собой, завтрак, и ей с Машей среди дня — ну хотя бы молока с хлебом…

Валя прошлась по комнате, взглянула в окно. Унылый, мокрый от дождя двор, голые деревья с безвольно опущенными ветвями. Она снова прошлась по комнате, постояла над Машиной кроваткой. Девочка посапывала во сне. Не от насморка ли? Ещё немного и кроватка станет ей мала — новые расходы…

Но это в будущем, пусть недалёком, но будущем, а как сейчас дожить до зарплаты? Валя вспомнила, что сосед, инвалид Кукуев, должен был ей три рубля, но разве с него получишь? И ведь когда одалживала, прекрасно понимала, что не отдаст, но вот как-то не удержалась, жалко его стало, старого, больного, без ноги. «Христом-Богом прошу, Валентина Ивановна…» Не удержалась, пожалела. А вот теперь…

Она всё же решила попытаться. Без всякой надежды на успех постучала в соседскую дверь. Когда в начале хрущёвской эры строили этот дом, разговоры были об отдельных квартирах: каждой семье, мол, отдельную квартиру. А потом, когда стали распределять, решили, что малосемейным больно жирно будет — по квартире. Это что ж — одинокому инвалиду отдельную квартиру? Или женщине с ребёнком — квартиру? А молодой паре тоже не положено на двоих — пусть у них будет комната побольше, восемнадцать метров, и хватит с них. И начали заселять по три семьи в квартиру. Ничего страшного, всю жизнь, небось, прожили в коммуналках, поживут ещё. Зато с горячей водой и газом. Так и получилось, что в квартире, где жили Рабочевы, инвалид Кукуев и одинокая женщина Таисия с ребенком, двери в двух комнатах были застеклённые: раз будет жить одна семья, от кого прятаться? Василий свою дверь переделал: поставил деревянные филёнки вместо стёкол. А инвалид сказал, что ему всё равно, пусть подглядывают, если кому интересно. И вот теперь Валя постучала и увидела сквозь стекло, как инвалид Кукуев повернулся на своей кровати, приоткрыл глаза и что-то проговорил — слышно не было.

— Это я, Валентина, соседка. Можно зайти?

Он опять что-то сказал, и Валентина ступила в кукуевское жилище. Она хотела было поздороваться, но в нос шибанул такой дух винного перегара и грязного тела, что она закашлялась.

— Чего тебе? — спросил хозяин тоном, лишённым всякого оттенка любезности, и отвернулся к стенке.

— Долг с вас причитается, три рубля. Не забыли? Мне бы сейчас очень кстати, Маше на молоко.

Он посопел и хрипло сказал:

— Я не отказываюсь, что должен. Но только нет у меня. Вон посмотри там на столе. Я вчера бутылок сдал на рубль с лишком, немного потратил, колбаски взял, но там еще осталось. Бери, сколько найдёшь, остальное будет за мной.

— Здесь пятьдесят пять копеек. — Валя смела монетки со стола и зажала в кулаке. — Два сорок пять за вами, не забывайте.

— Бери, бери. Остальное после как-нибудь отдам. Зато пока всё не отдам, просить снова в долг не буду. Тебе же выгодней…

Валя вернулась в свою комнату. Маша всё так же посапывала в кроватке. Рубль и шестьдесят шесть копеек, пересчитала Валентина. Да, не разгуляешься… Буханка хлеба — двадцать восемь копеек, две бутылки молока — шестьдесят восемь, картошки нужно — двадцать копеек, лук и морковка, в суп положить — ещё, считай, двадцать. Но ведь нужно для Васи хоть кусок колбасы пожарить, или пельменей пачку сварить… А манная каша для девочки! И это только на один день… Нет, четыре дня им не продержаться.

Валя выросла в деревне, в голодные послевоенные годы, и нищета, самая настоящая, когда в доме нет еды, не была для нее новостью. Но все-таки хотелось бы понять, как это у других получается, как это люди ухитряются прожить на зарплату? Ведь у Васи зарплата совсем не плохая, выше средней. Со сверхурочными выходит до ста семидесяти. Почти у всех, кого она знает, зарплаты меньше. Но дело в том, что работают в семье двое, муж и жена, две зарплаты. Она бы с готовностью пошла работать тоже, как-никак инженер-строитель со стажем, но с кем Машу оставить, вот проблема. У Василия на работе обещают место в детском саду, но очередь дойдет через полгода, не раньше. Тогда она начнет работать и жить станет легче… Да, но как пока дожить до зарплаты?