Мгновения жизни - Коббольд Марика. Страница 13

— Нет, я, наверное, оставлю это при себе как маленькую тайну.

Медсестра выглядела чрезвычайно довольной и даже ободряюще похлопала Грейс по плечу.

— Я надеюсь, наша маленькая беседа окажется для тебя полезной.

Грейс решила, что свой ответ она прибережет как очередную маленькую тайну.

Через пару недель она пришла для повторного разговора на ту же тему.

— Твоя мать…

— Мачеха.

— …твоя мачеха рассказала мне, что после нашей маленькой беседы ты вела себя намного лучше и даже никого не расстроила… чрезмерно. Я воспринимаю это как свидетельство того, что ты начала полагаться на свой здравый смысл. Это хорошо. — Медсестра улыбнулась, довольная собой. — И ведь не случилось ничего плохого, правда?

— Умерла моя собака, — ответила Грейс.

Джефферсону Макгроу она показалась крутой девчонкой. Так что, может быть, ей лучше сохранить в качестве своей маленькой тайны и то, что она в действительности делала на демонстрации.

— Я провожу вас, если не возражаете, хорошо?

— Конечно, — кивнула Грейс и отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

— О чем ты думаешь, Грейс? За весь вечер не произнесла ни слова. — Тетя Кэтлин смотрела на нее так, словно пыталась прочесть написанное мелким шрифтом руководство.

— Грейс не проявляет совершенно никакого интереса к мальчикам, — пожаловалась как-то миссис Шилд отцу Грейс. — Это ненормально. Девочки в ее возрасте должны влюбляться.

Габриэль пробормотал в ответ что-то неразборчивое, но потом не преминул поинтересоваться у дочери, когда же она приведет домой приятного молодого человека, чтобы он мог с ним познакомиться.

— Когда найду, тогда и приведу, — заверила она его.

— Видишь, она, как всегда, увиливает от обсуждения этого вопроса, — вновь запричитала миссис Шилд, хотя не хуже Грейс знала, что подобное положение вещей устраивает Габриэля как нельзя лучше. В последнее время отец утратил свой лоск и потерял вкус к жизни. Вернувшись в Англию, он обнаружил, что жизнь там с новой женой ничем не отличается от жизни в Америке с первой женой. Он по-прежнему делал то, чего от него ожидали другие, выполнял работу, которая ему наскучила, ужинал с людьми, разговаривать с которыми не хотелось, подстригал лужайку по субботам и мыл автомобиль по воскресеньям, хотя у него была аллергия на траву, а на вокзал он ездил на велосипеде. Отец как-то сказал Грейс:

— Как только ты поймешь, что делать со своей жизнью, немедленно начинай делать это и не позволяй, чтобы кто-нибудь или что-нибудь тебе помешало.

Грейс встревожилась, ей почудилось, будто она слышит тяжелые вздохи, сопровождавшие каждое слово.

— А что ты хотел сделать?

Габриэль посмотрел на нее, склонив голову набок.

— Послушай, только не смейся над своим стариком отцом, но я хотел выступать на сцене.

Как часто бывало в последнее время, улыбаясь, он выглядел особенно грустным, и Грейс не испытывала ни малейшего желания смеяться.

— И я почти добился своего. — Он покачал головой, словно не веря самому себе. — Меня пригласили в театральную труппу — работать на гастролях. Руководил ею один человек, который каждую ночь вместо подушки клал под голову томик с трагедиями Шекспира, но я отказался. У меня были другие обязанности.

— Для чего? — спросила Грейс. — Почему он предпочитал спать таким странным образом?

— Чтобы никогда не забывать о том, что великое искусство постигается через страдание. — И здесь они вдвоем рассмеялись. Один грустный взгляд встретился с другим. — Ох, Грейси, мы с тобой совершенно одинаковые, ты и я.

Габриэль, которому так и не удалось убежать от себя самого, начал ценить покой превыше всего остального. На его примере Грейс научилась тому, что надо держаться за свои мечты. В разговорах и беседах слова ее отца скользили по поверхности, подобно водомеркам на воде. Он говорил, что ему нравится приятное окружение. Приятное окружение означало, что все должны быть милыми и приветливыми, ни в коем случае нельзя нервничать, спорить, раздражаться и следует соглашаться друг с другом. Соглашаться друг с другом значило, что ни за что нельзя заводить речь о вещах, способных привести к несогласию. Не заводить речь о вещах, способных привести к несогласию, надо было понимать так, что ваше поведение ни в коем случае не должно быть вздорным, то есть всегда быть милым и приятным. А всегда быть милым и приятным очень утомительно. Грейс привыкла молчать. Но бедная миссис Шилд не могла с этим смириться. Когда по ее настоянию речь заходила о том, что у ее приемной дочери совсем нет кавалеров, и в ответ она получала лишь невразумительные отговорки, она так сердилась, что однажды заявила что-то вроде того, что Грейс, возможно, предпочитает девочек. Грейс же ничего не имела против. Она начинала думать, что стремление оставаться милой и приятной иногда может завести слишком далеко. Когда ее отец, расстроенный, выскочил из комнаты, она мягко объяснила миссис Шилд, что, поскольку никогда не целовалась с девочками, не говоря уже о том, чтобы спать с ними, она не может быть абсолютно уверена в своих предпочтениях, тем не менее все-таки думает, что ей нравятся мальчики. Миссис Шилд извинилась — она просто не понимает, что на нее нашло. Грейс ответила, что все это пустяки; стремление быть милыми и приятными отрицательно сказывалось на каждом из них.

К тому времени, когда умер ее отец, Грейс так и не сподобилась привести домой милого мальчика или девочку, если уж на то пошло. У нее были друзья и подруги, а вот влюбиться не получалось; она решила, что это не для нее. Кроме того, ей и так было чем заняться.

На следующее утро, едва только пробило восемь часов, в дверь спальни Грейс постучала тетя Кэтлин и сообщила, что внизу ее ожидает «этот парнишка Макгроу». Тетя Кэтлин неодобрительно относилась к гостям, приходящим утром до девяти часов или вечером после девяти. До и после этого времени она накручивала волосы на бигуди, ходила в домашнем халате и не желала, чтобы ей докучали; об этом знали все.

Оставшись наедине, они вдруг стали стеснительными и робкими. Он смотрел себе под ноги, нервничал, не знал, куда девать руки, и вообще вел себя как десятилетний мальчуган. Грейс внезапно стало жарко, она вспотела, хотя в доме было достаточно прохладно.

— Я подумал, что, может, вы захотите прогуляться или что-нибудь в этом роде. Я мог бы показать вам город.

На ступеньках лестницы появилась тетя Кэтлин.

— Грейс здесь уже две недели, — заявила она. — Я уверена, что она повидала все, что нужно.

— Совсем нет, — решительно возразила Грейс, даже не покраснев. — У меня напрочь отсутствует чувство направления, и вообще я плохо ориентируюсь. — Когда дело доходило до лжи, она могла дать сто очков вперед кому угодно.

Много позже тетя Кэтлин призналась ей, что в то утро она наблюдала, как они вдвоем шли по дорожке и вышли за ворота. После этого она отправилась в ванную, где брился дядя Лесли, и заявила ему:

— Мне кажется, весьма скоро эти двое решат, что любят друг друга. Они молоды, красивы, да и погода благоприятствует. — Она беспокоилась о том, что Джефферсон еще не пришел в себя после расставания с Черри Джоунс, которая бросила его и уехала весной в Европу. Но она держала свои волнения при себе, поскольку считала, что негативная мысль, высказанная вслух, может зажить самостоятельной жизнью, и все непременно сбудется.

Они лежали в густой траве и глядели в небо. На нем были только старые, обрезанные до колен джинсы — его вылинявшая футболка висела на нижней ветке клена, а под ней на земле валялись грязные кеды. Грейс, одетая в шорты цвета хаки и белую хлопчатобумажную рубашку, задумчиво жевала травинку. Он повернулся к ней, взял за руку, приподнялся на локте и склонился над ней, словно собираясь поцеловать. Но вместо этого сказал:

— Сделай это еще раз.

— Сделать что?