Штурм Берлина (Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин) - Герасимов Евгений Николаевич. Страница 58

Когда я был уже на той стороне, чьи-то сильные руки схватили меня за плечи, я повернул голову и увидел смеющееся лицо нашего двадцатидвухлетнего комбата майора Макоева.

— Тише, тише, — говорит он, — а то на такой скорости последнюю стенку проломаешь головой.

Неудобно мне стало, подумает еще, что я струсил.

— Товарищ майор, — спросил я, — куда прикажете доставить продукты и боеприпасы, они вон в том подъезде.

— Сюда, в подвал этого дома, только не по этой улице, а то вас тут перещёлкают, возьмите правее, около горящего дома, метров тридцать— сорок пройдёте двором, а потом через улицу в наш дом. И торопитесь: через час тридцать начнём работу.

— Слушаюсь, товарищ майор, — ответил я и направился по указанному направлению.

Минут через тридцать бойцы батальона уже ели горячую пищу: жирный борщ с мясом, отварные макароны со сливочным маслом, потом выпили по кружке сладкого чая. Главное — чай, его больше всего просили тогда и бойцы, и офицеры. Приятно мне было услышать: «Спасибо, старшина, покушали и попили хорошо».

Насытившись, солдаты легли отдохнуть и сейчас же заснули крепким сном перед работой, до которой осталось минут двадцать.

На пороге появился майор Макоев, за ним в подвал вошли командиры рот из приданных батальону средств усиления. Батальон должен был овладеть домом, из которого немцы вели обстрел перекрёстка улиц. Майор поставил задачу каждому офицеру и за десять минут до начала штурма поднялся и, выходя из подвала, позвал меня:

— Идём, старшина, посмотрим, как наши работают.

Я вышел за ним и не мог поверить своим глазам: безлюдная улица, по которой час назад я летел турманом, сейчас была полна машин, орудий и солдат. Слева через улицу, в двух-трёх метрах от горящего дома, стояли три танка «ИС»; передний грозно водил стволом своей пушки. Справа стояли две самоходки, за бронёй которых расчёты готовились к бою. Артиллеристы выкатывали на руках пушку к самому перекрёстку. Гул моторов заглушал трескотню немецких пулемётов и свист пуль; видно было только, как пули щёлкают по стенам. И вот по общему сигналу танки, самоходки, пушка открыли огонь по дому, в котором сидели немцы. По частоте выстрелов можно было подумать, что огонь ведётся не из шести стволов, а по крайней мере из пятнадцати — двадцати. Через несколько минут дом уже горел, стены были разрушены, но немцы всё-таки ещё стреляли из него. Противник засел в подвальном помещении. Надо выкурить его и оттуда. Позади меня раздаётся команда:

— Все в подвал.

Вбежав в подвал, я увидел, что все ищут места, где своды покрепче. Один связист, смеясь, говорит мне:

— Ну, держись, старшина, начинается.

Не успел он сказать это, как весь дом затрясся, всё зашаталось, посыпалась штукатурка. Начали раздаваться сильные взрывы, один за другим. Все стояли, заткнув пальцами уши и раскрыв рты.

— Теперь можно наступать, гвардейцы-миномётчики поработали крепко, — сказал старший адъютант капитан Воробьёв.

По батальону даётся приказ: «Вперёд!» Мы выскочили из подвала. От мрачного многоэтажного дома, который несколько минут назад стоял, как грозная крепость, остались только объятые пламенем развалины. К нему, используя все укрытия, через проломы в стенах двигалась пехота, за ней по мостовой танки и самоходки. Дом молчал. Немцы вели огонь из других точек.

Из дневников и писем. 28 апреля

Меня послали на передовую; приказано было доставить продукты в первый огневой взвод, поехавший в Берлин для стрельбы прямой наводкой. Когда я проезжал окраинами города, солнца не было, я думал, что пойдёт дождь, и жалел, что не захватил шинели. Меня пробирал озноб, но когда я приблизился к центру, стало жарко. По обеим сторонам улицы горели пятиэтажные дома. Солнце появилось, но оно выглядело как маленькое красное пятнышко, так как над городом висел толстый слой дыма. Наша гаубица стояла посреди улицы. Взглянул на любимую, и сердце заныло от жалости. На поле она выглядит такой грозной, а тут, в пыли, среди груд разбитого кирпича и громадных, ещё целых домов, она кажется совсем крошечной.

Красноармеец Т. КОВАЛЬ.

Ещё до Вислы я мечтал сделать артиллерийскую фотопанораму Берлина.

На Висле я удачно сфотографировал весь передний край противника и расшифровал все цели. Когда оборона противника была прорвана, я проверил данные мною цели и установил, что они были точно подавлены. На Одере я дал пять фотопанорам по фронту. Результат ещё более воодушевил меня. Мне очень хотелось дать такую панораму, которая помогла бы накрыть все основные огневые средства противника.

Наш командир взвода предупредил меня:

— Смотрите, товарищ Пузырёв, приберегите для Берлина самый качественный материал. Там будет очень жарко.

— Есть, приберечь! — ответил я, а сам подумал, что можно было и не предупреждать. Мы со старшим сержантом Мыскиным заранее припасли для Берлина лучшие фотоматериалы и химикаты, а также привели в полный порядок аппаратуру.

И вот мы на окраине Берлина.

Перед решительным ударом по врагу созваны были коммунисты. На вопрос, кто желает драться на улицах Берлина в первых рядах пехоты, все коммунисты выразили желание. А я и говорю командиру взвода:

— Если речь о разведке, то я жду задачи.

Он отвечает:

— Не пойдёте же вы на съёмку ночью.

— Хорошо бы, — говорю, — скрытно подобраться ночью, а с рассветом приступить к работе.

Но командир взвода решил сначала поговорить об этом с начальником разведки.

Между тем развернуты были на позициях батареи, уже велась пристрелка. Я поинтересовался, куда бьют наши пушки. Командир взвода разъяснил обстановку, и мы поняли, что наша артиллерия уже обстреливает центр Берлина, откуда ведут интенсивный огонь немцы. Как раз удобный момент для разведки панорамной съёмкой огневых средств и укреплений противника! И такой момент пришлось упустить…

Но на другой день командир взвода огорчил меня ещё больше. Я-то всю ночь не спал, всё соображал, откуда и как бы получше сделать съёмку. А мне говорят, что наши боевые порядки меняют позиции, переходят поближе к центру. Стало быть, отсюда уже снимать нет надобности. «Что ж, — думаю, — ближе так ближе, ещё лучше фотографировать будем». Но в 12 часов дня командир взвода объявил, что наши батареи ведут огонь по целям, которые дали уже с нового рубежа. Съёмку же производить нельзя, так как наши всё время продвигаются, и авиация висит в воздухе. Весь Берлин в огне и дыму, заслоняющем объекты съёмки!

Что я мог сделать?

— Был в Берлине? — спросят меня.

Был, — отвечу.

— А какое участие принял в сражении?

Вот тут-то мне и нечего будет ответить… Вдруг появляется командир взвода и поручает мне и двум другим старшим сержантам обследовать только что захваченный нами рубеж обороны противника и дать характеристику работы наших батарей.

Мы отправились. Я рад был хоть этому делу. Приходим — и видим, что наши батареи уже ставят пушки на захваченном рубеже. Вот это была работа! Противник крепко беспокоил батарейцев, но разве можно удержать нашу гвардию! Мы ещё выполняли своё задание, а герои-артиллеристы уже производили пристрелку.

Что мы обнаружили? Каждый дом немцы стремились сделать неприступной крепостью. Надо сказать, что укрепили они дома очень основательно. Но точность и сила нашего огня оказались такие, что эти дома были разнесены буквально в куски, а огневые средства противника разгромлены и не только на позициях, но и на пути отступления. Тут же у орудий валялась перебитая прислуга.

Только теперь моя обида начала униматься. Хоть мне и не пришлось сделать панораму Берлина, — всё же фрицам легче от этого не стало!

Гвардии старший сержант И. ПУЗЫРЕВ.

Ведём очень тяжёлый бой за типографию. В один напряжённый момент бойцов воодушевил парторг пятой роты старший сержант Санжаров. Он крикнул: