Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес". Страница 136

Его охватило мучительное чувство собственной ненужности, но тут волшебница поманила его рукой, и это отвлекло его внимание.

— Она говорит, что мне пора возвращаться, Хайнэ, — пытался сказать Хатори, тыкаясь клювом в его шею. — Мне придётся тебя оставить…

Но Хайнэ молчал и только продолжал гладить его одной рукой.

Неведомая сила влекла Хатори вперёд, и он, вздохнув, подчинился ей. Расправил тяжёлые, большие крылья, не имея ни малейшего понятия о том, как летать… на мгновение ему показалось, что он сейчас неуклюже рухнет вниз, но что-то словно подхватило его, и он вдруг обнаружил себя уже в воздухе.

И в этот момент он вспомнил — вспомнил не разумом, но телом, ту свободу, которой пользовался когда-то давно, умея бегать быстрее ветра и прыгать с огромной высоты.

Это было так же просто и естественно, как естественно для птицы взлететь, даже если она расправляет крылья в первый раз в жизни.

Это было — легко.

Хатори-птица полетел к волшебнице, раскрывшей навстречу ему руки, и сел к ней на плечо. Он хотел было оглянуться, чтобы посмотреть как там Хайнэ, но почему-то заныла шея, не желавшая привычно изгибаться.

Стиснув зубы, Хатори попытался ещё раз — и очнулся на сыром полу подземелья.

Тело болело так, как будто ему всю ночь приходилось таскать и ворочать глыбы камня.

Он приподнялся, пытаясь понять: приснилось? померещилось? произошло на самом деле?

Но тельца мёртвой птицы, зарытого в солому, больше не было…

Или это жрицы забрали труп из камеры, предварительно опоив узника сонным зельем?

«Когда-нибудь я это узнаю, — решил Хатори. — Когда выберусь отсюда».

Где-то далеко вверху зазвонил гонг, который возвещал полдень.

Ещё через какое-то время — по внутреннему отсчёту Хатори, через полчаса — прибежала, запыхавшись Иннин.

— Всё будет в порядке, — сообщила она дрожащим голосом. — Я не сумела устроить, чтобы мы смогли бежать, но всё будет хорошо… должно быть так. Они попытаются тебя сжечь, но огонь не подействует, и им придётся принять это как желание Великой Богини. Не бойся.

— Да я и не боюсь, — улыбнулся Хатори, взяв её за руку. — По-моему, ты сама боишься куда больше.

Иннин как-то жалко улыбнулась и опустила голову.

Она была очень напряжена.

Нежность, которую испытывал к ней Хатори, была немного другой, чем к Хайнэ, но также сильной. Тот мир, в котором она будет его женой, а он — их общим любимым братом, почти что ребёнком, казался ему отвечающим всем его желаниям и чувствам.

— Я тебя люблю, — сказал он неожиданно для себя.

— И я тебя, — пробормотала Иннин, сжимая его пальцы.

Не сказав больше ничего, она исчезла, а Хатори вновь сел на пол камеры и приготовился ждать, когда за ним придут.

***

— Рано или поздно вы всё равно добьётесь полнейшего и окончательного краха семьи Санья. Нет никакого смысла торопить события и казнить калеку сейчас, когда у нас нет безоговорочных доказательств его вероотступничества,  — вкрадчиво прошептала госпожа Агайя на ухо Императрице.

Та молчала, уставившись потемневшим от злости взглядом в стену.

— Твой брат обещал мне достать доказательства его вины, — проговорила она, наконец. — Только на этом основании я и позволила ему быть обвинителем!

— Мой брат — просто глупый самонадеянный мальчишка, — бледные губы госпожи Агайи искривились. — Все мужчины таковы, уж мы-то с вами это знаем. Презренные, недостойные, низшие существа.

Таик прикрыла глаза; на мгновение ей показалось, что кто-то когда-то уже говорил ей эти слова.

Но кто? Мать?

— Знаете, я расскажу вам смешное, — продолжила, тем временем, её наставница. — Мой брат влюблён в одну из жриц, но та отказывала ему, прикрываясь клятвой жрицы, в то время как сама давно спала с другим мужчиной. Так вот мой брат сходит с ума и ради того, чтобы заслужить её благосклонность, и затеял весь этот процесс. Как глупо, не правда ли?

Как ни зла была Таик, но это известие заставило её криво усмехнуться.

— Да… и в самом деле, — медленно и с презрением проговорила она. — Мужчина — это павлин. Всё, на что он способен — горделиво распушать хвост перед избранницей и ходить вокруг неё, пытаясь заслужить расположение.

— Женщины не таковы, — сказала Агайя, обнимая ей одной рукой за плечо. — Только женщина способна на настоящую любовь.

— Помассируй мне плечи, — приказала Императрица, приспуская верхнюю накидку.

«Да, это правда, — думала она, пока умелые руки наставницы растирали её затёкшие мышцы. — Я могла бы дать ему настоящую любовь, если бы он этого пожелал. Но он отказался, потому что презирает меня. Что ж, пусть продолжает презирать и дальше, я постараюсь сделать так, чтобы у него было для этого достаточно поводов. Надеюсь, эта казнь послужит ещё одним из них. Он ведь просил за брата своего калеки. Пусть видит, что мне наплевать на его просьбы».

Императрица поднялась на ноги.

Боль в мышцах прошла благодаря массажу, однако как будто бы переместилась из шеи в виски; от мучительных приступов головной боли не помогали и лучшие средства жриц.

Окончательно разочаровавшись в их искусстве, Императрица не торопилась снова звать мужа в свою постель.

А что если и хвалёный любовный напиток окажется так же бесполезен?

После такого унижения ей придётся казнить и собственного мужа, и всех жриц разом — а на это Императрица, при всех её учащавшихся приступах бесконтрольной злобы, пойти не могла.

Что ж, оставалось удовлетворяться мелкой местью — вроде казни этого рыжего мальчишки, который не был урождённым Саньей, и на которого Таик было, в общем-то, глубоко наплевать, как и на веру в Великую Богиню, во имя которой обвиняемого  приговорили к смерти.

Что ж, по крайней мере, это зрелище развлечёт её.

По-хорошему подобное «торжество правосудия» должно было проводиться на центральной площади, так, чтобы отовсюду стеклись толпы зрителей, и чтобы было их не меньше, чем в тот день, когда Онхонто и его будущая жена проехали по улицам города, но в глубине души Таик сомневалась.

Станет ли казнь приёмного сына госпожи Санья тем актом устрашения, которого жаждала Императрица, чтобы приструнить подданных?

Или народ только порадуется тому, что на костёр попал знатный человек, а знать, в то же время, отвернётся от неё?

И перейдёт под знамёна Эсер, тянущей, тянущей свою призрачную длань к столице из своего приморского благодатного рая…

При одной мысли об этом Таик задрожала, и по спине у неё скатились капли ледяного пота.

«Если я всё же ошибаюсь, и Ты где-то есть, то сделай так, чтобы я смогла увидеть, как эту гадину четвертуют, — с невыразимой злостью подумала она. — Хочу увидеть, как из её могучего, драконьего тела вытекает вся кровь, до последней капли. Хочу убить её своими руками!»

— Ускорьте приготовления, — приказала Императрица, с трудом сдерживая ярость в голосе. — Пусть вероотступник будет предан огненной смерти возле Павильона Скорби.

Когда снаружи начало темнеть, она спустилась в сад в окружении небольшого числа прислужниц.

Возле Павильона Скорби уже успела собраться большая толпа людей, хотя о казни не было объявлено официально.

Часть из них — в основном, женщины, служившие во дворце, но не имевшие отношения к жрицам — выглядели расстроенными и то и дело прижимали носовые платки к глазам.

«Чувствительные дуры, — с ненавистью подумала Таик. — Для них это ещё одно развлечение — предаться жалости к красивому молодому мужчине, погибающему во цвете лет».

Подданные при её появлении рухнули на колени, но все эти жесты покорности и уважения, которых ещё совсем недавно так жаждала принцесса, теперь не доставляли ей никакого удовольствия.

«Всё равно в глубине души они ненавидят и презирают меня, — думала она и тряслась от злости. — Как только я прохожу мимо, они поднимаются с колен и смеются у меня за спиной!»

Она обвела собравшихся глазами и не увидела Онхонто.