Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес". Страница 140

И, вроде бы, Иннин уже указала этому призраку прошлого на надлежащее ему место, но ушла она, так ни разу и не дотронувшись до Хатори.

И только потом, когда она уже оказалась в своей комнате, и при воспоминании о его поцелуях накатил жар, она поняла, какую глупость совершила.

Она упала на постель, изнемогая от желания, протянула руки к его воображаемому образу.

— Любимый, — зачем-то прошептала Иннин и закусила губу.

«Не смогу, — вынесла она вердикт самой себе. — Никогда не смогу ему этого сказать».

Хайнэ, тем временем, закончил со сборами, несколько отвлекавшими его от тягостных мыслей, и тяжесть эта вернулась с силой, прямо пропорциональной лёгкости, которую он недолго испытывал ранним утром после представления, устроенного господином Маньюсарьей.

«Что он подумал? — думал Хайнэ, мучаясь, хотя чуть раньше запретил себе задаваться этим вопросом. — Что я не выдержал того страха, который обрушился на меня за последние дни, и решил сбежать из дворца подальше? Конечно, это самый простой и логичный вывод, который пришёл бы на ум любому обычному человеку… Но ведь он…»

Он измождённо прислонился к стене.

Разве мог он хотя бы представить, насколько это будет тяжело?

«Вы ведь знаете, что больше всего на свете я хочу остаться рядом с вами!..  — мысленно воскликнул Хайнэ, обращаясь уже к Онхонто в слабой надежде, что эти исступлённые мысли долетят до него.  — Но я не могу. Помните, что вы мне сказали про разлуку? Так вот вы правы, разлука неизбежна, но ведь говорят же, что разлука предвещает встречу… Я ухожу, чтобы вернуться, вернуться другим, более достойным вас. Вернуться тогда, когда я уже не буду этим жалким существом, которое показал мне Манью, и смогу хоть что-то вам дать. Изменить себя непросто, но страдания помогают в этом. Когда внутри такая боль, то ничего другого не остаётся, кроме того, как стараться стать лучше и добрее, ведь это единственное, что может привести меня обратно к вам. Вы понимаете? Вы должны это знать…»

Хайнэ и сам не знал, почему не мог сказать всё это лично Онхонто, но в чём-то это походило на самобичевание — ещё больше боли, ещё больше страданий, мучиться не только от разлуки, но и от того, что в глазах Онхонто всё это может выглядеть как безразличие.

Безразличие, какая дикая ирония…

Хайнэ закрыл глаза и, забравшись в тёмный угол комнаты, прикрытый расписной ширмой, немного поплакал.

В последнее время его всё чаще тянуло куда-то прятаться, но не так, как раньше, скрывая своё уродство, а из каких-то инстинктивных целей, оберегая то новое и хрупкое, что появилось в нём, и желая скрыть ото всех свои страдания — хотя, скорее всего, никто и не замечал вовсе, что в нём что-то изменилось.

Пролитые слёзы помогли Хайнэ вернуть себе остатки сил.

Он, как и Иннин, не виделся с Хатори со дня казни, но по другой причине: его сжигало чувство стыда перед братом. Временами ему казалось, что он начинает его ненавидеть — за то, что сам задумал вернуться к нему, посчитав это своим долгом, за то, что Хатори стал косвенной причиной разлуки с Онхонто, хотя решение о возвращении домой Хайнэ принял сам.

Хорошо же он собрался воздавать брату за всё то, что тот для него сделал, за то, что не побоялся умереть ради него на костре!

«Я должен суметь быть для него хорошим братом, — твердил себе Хайнэ. — Должен отдать ему долг. Без этого я тоже не смогу вернуться…»

В очередной раз повторив про себя всё это, он позвал прислужников, чтобы одеться в зимнюю одежду, и спустился с их помощью в сад.

Хатори ждал его возле павильона.

Какое-то время Хайнэ не мог ни сказать ему что-то, ни даже просто поглядеть посмотреть ему в глаза.

Брат ведь не знал, что он действительно собирался признать свою вину, и сделал бы это, если бы Астанико не пообещал ему, что казни не случится… и не узнает никогда. Что он должен о нём думать?

Но Хатори вряд ли что-то думал — по крайней мере, осуждения в его взгляде не было.

— Ну что, домой? — просто спросил он, приблизившись к Хайнэ и привычно подхватив брата на руки во всех его тяжёлых многослойных зимних одеяниях.

Хайнэ судорожно вздохнул, уткнувшись ему в шею.

Он испытал усталое облегчение: нет, всё то, что он напридумывал себе за ночь, воображая, что ненавидит теперь Хатори, оказалось всё-таки неправдой. Хатори по-прежнему был его самым близким и родным человеком — не так, как Онхонто, но по-другому — братом. И с ним было хорошо, у него на руках было спокойно.

— Да, — пробормотал он. — Домой.

Хатори собрался нести его к воротам, но тут вдруг Хайнэ встрепенулся.

— Нет, подожди, — остановил брата он. — Мне ещё нужно кое-что сделать.

Он попросил Хатори опустить его на землю и побежал — метафорически, конечно, выражаясь, потому что Хайнэ Санья мог только ковылять или ползти — к Онхонто, вдруг разом наплевав на все свои прежние соображения.

«Что, если ему так же плохо, как и мне? — впервые пришла ему в голову эта мысль. — Что, если ему больно от того, что я вот так его бросаю, даже не объяснив причин? Великая Богиня, а я-то, свинья, думаю только о своих страданиях…»

И он поледенел от ужаса при мысли, что он вот так вот и ушёл бы, если бы что-то не остановило его в последний момент.

Доковыляв до покоев Онхонто с такой быстротой, на который только были способны его больные, искривлённые ноги, Хайнэ распахнул двери — и в самый же первый момент понял, что ошибся.

Онхонто даже не требовалось ничего говорить, Хайнэ увидел всё в его взгляде — увидел, что тот всё понимает, поддерживает его, и ничуть не печалится о предстоящей разлуке.

Раненое самолюбие взвыло; другая часть, чей голос был намного тише, смиренно порадовалась тому, что любимое существо избавлено от страданий.

— Я написал вам письмо… — только и смог пробормотать Хайнэ.

Онхонто положил руки ему на плечи.

— Я всё понимать, Хайнэ, — сказал он. — После того, что случиться, вы не можете не быть со своим братом. Это правильно. Я рад, что вы прийти к такому решению, к тому же и я быть сейчас слишком занят, чтобы уделять вам достаточно внимания. Так что всё к лучшему.

«Ему совсем не жаль, что я покидаю его, — подумал Хайнэ, пытаясь преодолеть отчаяние. — Ходят слухи, что он помирился с Госпожой и проводит всё время с ней. В любом случае, у него, пусть и запертого во дворце, как в клетке, свои дела, своя жизнь, и я — лишь ничтожная её часть. В то время как он для меня — сама жизнь и есть… Как смириться с тем, что я имею для него столь малое значение?»

— Вы ведь будете иногда навещать меня? — ласково спросил Онхонто.

У Хайнэ возникло искушение злобно ответить: нет, не буду. Зачем это вам, ведь я вам совсем не нужен, вы просто по-доброму ко мне относитесь, точно так же, как ко всем другим, кто встречается вам на пути!

Когда-то Онхонто понравился его рассказ, но теперь он больше ничего не пишет, Энсенте Халии не существует, и Онхонто, видимо, почувствовав это, совсем потерял к нему интерес.

Хайнэ опустил голову, борясь с собой.

«А разве может что-то во мне представлять для него интерес? — подумал он, пытаясь усмирить гордость. — Кто он, и кто я. Естественно, что ему достаточно нескольких встреч со мной в год. Это я желаю видеть его каждый день, каждый час, каждое мгновение, потому что мне хочется получить от него побольше любви, и он с лёгкостью её даёт, а я не могу ему ничего толком дать, и это я уже понял. Какое я имею право обижаться? Я вернусь тогда, когда мне не будет стыдно ни перед ним, ни перед собой, когда мне не придётся опускать глаза, и когда моё самолюбие уже не будет страдать от того, что я не так уж много для него значу…»

— Я преисполнен решительной готовности изменить всё в своей жизни, — проговорил Хайнэ, вскинув голову и через силу улыбаясь. — И я стану делать это с вашим именем, надеюсь, вы будете не очень против. И цветы я обязательно посажу, как только наступит весна. Помните, однажды вы предложили мне это сделать?