Кровь и туман (СИ) - "nastiel". Страница 99

Дверь справа от меня приоткрывается. Поначалу я решаю игнорировать это и подхожу к другой, у противоположной стены, но что-то тянет меня обратно. И я срезаюсь на праздном любопытстве и возвращаюсь, притормаживая лишь для того, чтобы открыть дверь нараспашку.

Раз – темнота передо мной.

Два – я уже её часть.

И остаётся только закрыть глаза. Иногда вещи становятся менее значительными, когда ты на них не смотришь.

***

Приземляюсь на ноги. Больно, приходится упереться руками в место приземления, чтобы не свалиться на колени. Прежде чем открыть глаза, я ощупываю поверхность. Землистая. Наконец смелости хватает, чтобы снова взглянуть вокруг себя. Полумрак. Освещают помещение, напоминающее подвал, только несколько свечей, расставленных на деревянном столе. Пахнет химикатами. Запах удушающий и едкий настолько, что слезятся глаза.

Я поднимаюсь, выпрямляюсь. Бегло осматриваю себя: цела ли, нет ли повреждений. Кажется, порядок. Тогда иду дальше, прикрывая рот и нос ладонью. Подвал небольшой, и мне хватает пары шагов, чтобы дальше, там, куда добирается пламя свечей, различить отблеск металлических решёток.

Я долго вглядываюсь в них и в то, что за ними скрывается, пока до меня наконец не доходит, и я теряюсь, не зная, плакать или смеяться.

Подземная лаборатория Христофа . Если не один в один, то словно лучшая в мире инсталляция. На ватных ногах я подхожу к первой клетке. Ожидаю увидеть химеру. Кого-нибудь бледного, измученного, истощённого.

К этому зрелищу я готова. Но не к тому, что вижу.

Влас.

Я протягиваю руки между прутьев решётки, хватаю его за одежду и трясу, но Влас не реагирует на меня. Словно меня здесь нет или словно нет его. Влас не откликается ни на имя, ни на просьбы, ни на мои тщетные попытки его растормошить. Гипноз – вот, на что это похоже.

Так и не добившись своего, я кидаюсь к соседней клетке. На секунду мне кажется, что я разгадала план королевы, но в клетке с Власом соседствует Бен. И снова всё тоже самое: взгляд, поза и абсолютное игнорирование любых моих попыток заставить его подать хоть какой-то признак жизни.

За следующей решёткой стоит Лия. Дальше – Даня. Затем Ваня. Нина. Артур. Мама.

Я бросаюсь от металла к металлу как сумасшедшая, вцепляясь в прутья уставшими пальцами и прилагая все возможные усилия, чтобы освободить заключённых. Но любые мои попытки заканчиваются провалами. Это выбивает из колеи не хуже самого присутствия тех, кого здесь быть не должно. Я теряюсь. Мир передо мной превращается в карусель, и даже когда я останавливаюсь, казалось бы, плотно стоя на ногах, всё вокруг продолжает вращаться.

Света в подземелье вдруг становится больше, и вместе с запахом химикатов появляется и другой, не менее сильный и ядовитый. Гнилой. Тошнотворный. Голова кружится. Я хватаюсь за виски и сильно сжимаю череп.

Глазам верить нельзя. Это всё не по-настоящему.

Но как мне остановить то, чего на самом деле даже не существует?

Руки вдруг становится тяжело удерживать на весу. Моя одежда из защитной приобретает молочно-розовый цвет, а рукава куртки превращаются в шёлк.

– Что за…

– Привет, незнакомка.

Я вздрагиваю всем телом. Не мелкая дрожь от неожиданности услышать знакомый голос вне своей головы и своего сознания, а настоящий мощнейший разряд тока внутримышечно, когда каждую клеточку туго скручивает без возможности принять привычную форму.

– Подаришь мне танец?

Ноги не слушаются. Платье, возникшее на месте штанов и куртки, тяжестью в несколько тысяч тонн не даёт мне пошевелиться. Молодой юноша вперёд выходит сам, только вместо танца он вытягивает вперёд руку с пистолетом, дуло которого смотрит прямо мне в лоб.

Я могу закрыть глаза, как делаю это обычно, когда становится слишком страшно, чтобы жить, но сейчас не делаю этого. Больше, чем жалеть обо всём происходящем, я устала только бежать от этого.

Христоф взводит курок. Позади, там, где клетки с моими близкими, щелчок затвора возрождает ответную реакцию в виде того самого плача из туманного горизонта. Каждая следующая секунда тянется на тысячу световых лет дольше предыдущей. Плач забирается в подкорку мозга, становится белым шумом.

Я не понимаю, жива ли я или это и есть мой личный ад.

– Ты не боишься, – вдруг произносит Христоф.

Интонация полувопросительная, но даже несмотря на это я не планирую отвечать.

– Я полагаю, в твоём роду все такие… безотчётно кидающиеся в бой и не обращающие внимание на масштаб опасности и уж тем более никогда и ни при каких обстоятельствах не думающие о том, что будет, если вас вдруг не станет.

Его голос под конец речи срывается на несколько тембров выше. Надо было выбрать другую дверь, думаю я. Если только…

Нет никаких дверей, лишь одна видимость выбора.

Христоф жмёт на спусковой крючок.

Я не жду ни боли, ничего – только смерть и пустоту, но вместо этого чувствую, как горят лёгкие, а голова вот-вот взорвётся от вакуума внутри черепной коробки. Мои глаза внезапно закрыты. Я открываю их, когда поднимаю корпус и принимаюсь лихорадочно хватать ртом воздух.

Сижу на столе, едва ли возвышающемся над полом больше, чем на треть метра. В комнате ещё пять таких столов, и на каждом лежат мои товарищи по путешествую. Все: Влас, Ваня и пираты – они без сознания, но, кажется, в полном порядке.

Тем, что мешает мне дышать, оказываются трубки. Один их конец идёт от подвешенного сосуда с прозрачной жидкостью, а второй, по ощущениям, достаёт до самой моей носоглотки, проходя внутрь через ноздри.

Их я выдёргиваю резко. Мгновенная боль пронзает слизистую, раздражает её. Я несколько раз чихаю. Слёзы застилают глаза. Проходит быстро; несколько мгновений спустя всё, что я ощущаю – это остаточный зуд в носу.

– Удивительно! – восклицает женский голос. – Вы так похожи! Нет, на самом деле… Невероятно. Удивительно!

Его хозяйка появляется прямо перед моим лицом. Когда наши взгляды пересекаются, она клонит голову на бок и принимается напевать отдалённо знакомую мелодию.

Её волосы заплетены вокруг головы в толстую косу, обрамлённую жемчужинами разных цветов. Её тонкие и неестественно ровные для человека пальцы поглаживают оборку на вороте платья. Её греческий профиль ничуть не портит общее впечатление о ней, как об одной из самых прекрасных женщин, которых мне удалось повидать.

Кровь в жилах превращается в смолу, а сердце – в камень. Я узнаю и мелодию, и голос, и волосы, и пальцы. Я узнаю всё. Узнаю, да только глазам отказываюсь верить.

– К-клео? – губы дрожат, произнося это имя.

– Рада наконец встретиться с тобой, Ярослава.

Клео клонит голову вперёд, слегка приседает. Кланяется? Стены позади неё расходятся и открывают мне помещение гораздо больше. Посреди возвышается трон с фиолетовой бархатной обшивкой, крупными камнями на подлокотниках и ведущими к нему ступенями. У дальней стены водопад. Вода в нём красного цвета, и она кипит, обрушиваясь в маленький резервуар, окружённый покрытыми мхом камнями, неестественно белой пеной. Чуть дальше – винтажная клетка с птицами. На стенах висят картины, меняющие свои полотна каждый раз, когда я моргаю, и фотопортреты, которые остаются неизменными, и, кажется, являются самой древней частью убранства, потому что краска на их рамках давно пошла шелухой.

И много, слишком много, буквально во всём: в оттенках, в ароматах, в мелком и крупном декоре, в свете и даже каким-то невероятным образом в музыке – везде присутствует лаванда.

– Добро пожаловать в мой дворец, – говорит Клео. Она взмахивает рукой, образно демонстрируя мне свои владения. – Чувствуй себя как дома.

Я оборачиваюсь, но теперь вместо Власа, Вани и пиратов, я натыкаюсь на стену. Протягиваю руку, не веря своим глазам, чтобы коснуться кирпичной кладки, но та, едва нас разделяют не больше сантиметра, разваливается и идёт волнами, превращаясь в целые клубки змей. Едва сдерживая вздох отвращения, я соскакиваю со стола, на котором всё ещё сижу, и прыгаю в сторону.