Дорога на Ксанаду - Штайнер Вильфрид. Страница 38

Но тем не менее описание их первой встречи пронизано нежностью, смягчающей сухость в конце каждого абзаца. Вот так описывает Хэзлитт лицо своего бывшего друга:

«Его лоб, высокий, широкий и светлый, казался вырезанным из слоновой кости. Под длинными выгнутыми бровями вращались глаза, подобные океану с приглушенным блеском… Рот грубый, чувственный, открытый и красноречивый. Подбородок — Красивый и округлый, а вот нос — руль его лица, показатель поли — маленький и слабый, ничто по сравнению с тем, что он творил».

He считая последней фразы, которой рулевой Хэзлитт так резко повернул лодку, в его пассаже меня повеселила та безапелляционность, с которой он сравнивал нос человека с силой воли. Я увидел такую картину: нос самого Хэзлитта — длинный, острый, поднимающийся кверху. Следуя его же теории, он должен был стать священником. А нос Вильяма Вордсворта — огромный ястребиный клюв, занимающий на портретах треть профиля, словно его голова была всего лишь надстройкой к бастиону его силы воли. А нос Анны, этот… нет, забудем. Я наконец-то вскарабкался наверх, откуда смог обозревать всю местность.

Крутые глыбы скал, отвесные стены, почти вертикально упирающиеся в море; у подножия бездны — черный песок с обломками горной породы, показавшейся мне остатками вулканических извержений, за песком виднеются входы в пещеры, врезавшиеся в утесы, measureless to man. [131] Пенные брызги напоминают гирлянды, написанные белилами на голубой бумаге. На западе стоит еще гора, похожая на ту, где стоял я, только с красными ранами песчаника, нанесенными зеленой плоти горы огромным хищником. Между двумя этими горами находилась расселина, куда я не отваживался заглянуть. А чайки с криком опускались в нее и снова взвивались в небо. Ветер на свой лад дул мне в уши так, что я понял, почему Колридж в тот вечер оставил шляпу в пабе.

Меня совсем не удивляло, что это место так возбуждало фантазию местных жителей. После обеда старый житель Линтона рассказал мне о том, что странная дыра в горной породе была названа «Белой леди»: ее контуры напоминали фигуру женщины в шляпе, если смотреть на нее с определенного места. И именно то место когда-то являлось языческим местом жертвоприношений.

— Каждую осень, — сказал старик тоном ведущего серии кошмарных новелл, — там, наверху, проливается кровь короля.

Колридж однажды пожаловался Хэзлитту на то, что Вордсворт воспринимает все истории про духов этой местности, как мистификацию. Вордсворта такие вещи абсолютно не вдохновляли, и поэтому его стихам присущи некая скованность и сухая передача фактов. Но, находясь в самом центре таких огромных обломков, на самом деле очень трудно не поверить в существование духов.

В одном из своих произведений Колридж переносит место действия в долину гор. Но сначала он все же снимает кожу с пейзажа, оставляя всего лишь скалы, песок и бездну. «The Wanderings of Cain» [132] — так называется часть уцелевшей прозы, чьи зрительные образы навеяли поэту тайны его детства и юности. Здесь он напоминает мне ствол, обвитый виноградными листьями, посаженный самим Дионисом среди скал, вокруг которого его слуги танцуют танец воспоминаний.

Сама тема произведения всего лишь приток реки, которую поэт назвал «Источником зла» и по которой он так и не проследовал к устью.

В семь лет поэт напал на одного из девяти своих старших братьев с ножом, когда тот хотел украсть у матери порцию сыра. Только благодаря присутствию духа матери не произошло самое страшное. Самюэль близко к сердцу принял то, что мать не дала ему заколоть собственного брата, и убежал в лес. На берегу реки Оттер будущий поэт провел всю ночь, дрожа от страха. Ночью разразилась ужасная гроза, а маленький мальчик сидел в надежде — вот-вот придет его мать и скажет, что ее сердце принадлежит только ему. Остальным девяти детям нет места в ее сердце, а весь сыр принадлежит только ему.

К сожалению, судьба не заменила Колриджу девятерых злых братьев на одного доброго — Вордсворта, поэтому эта тема снова возникла, на этот раз в ноябре 1797 года. Только теперь он не хотел держать в руках нож в одиночку. Это должна была быть совместная работа. Вильяма Колридж задумал использовать в первой части — убийство Авеля. Сам поэт должен был вступить во второй — странствие обремененного виной убийцы по пустыне. Тот, кто первым довел бы дело до конца, должен был набросать стихотворение и закончить его. Спустя почти тридцать лет Колридж описал, как он бежал на следующее утро после составления пакта из Стоуэй в Альфоксден. Готовая рукопись лежала у него в сумке, а встретивший его Вордсворт сидел перед белым листом бумаги и только улыбался. Но эта улыбка не означала отказ — на его губах играла обдуманная, разрушительная улыбка: он демонстрировал Колриджу, как он сам позже напишет, уже сохраняя спокойствие, «смехотворность всего плана». Старший брат снова победил его, подняв всю операцию на смех.

Только в 1826 году поэт смог побороть себя и опубликовать написанную им в ту ночь «одним росчерком пера» Песнь II. При этом в бесконечном предисловии поэт уничижительно подчеркнул — текст всего лишь пустяк, к тому же плохо написанный. Самым поразительным в этом кокетливом потоке извинений является тон — своего рода отстраненная печаль или стабильная меланхолия, — тон, к которому Колридж прибегал тогда, когда заговаривал о конце его вдохновляемого творчества. «Встречные ветры» прогнали его корабль со «счастливых островов» муз, и теперь другие, более значимые интересы управляют кораблем — бросить якорь в надежном порту.

Безжалостная улыбка Вильяма стала первым встречным дуновением, предвестником наступающих ураганов.

В Песни II «Путешествий Каина» герой блуждает по освещенному лунным светом ельнику вместе со своим сыном Эносом, который хочет привести его к тому месту, где он нашел хлеб и кувшин с водой. Громкие стенания пугают ребенка, но Каина нельзя ничем утешить. «Я хочу умереть, — кричит он в ночи, — потому что с неба облака смотрят на меня с ужасом». Энос убегает вперед, находит нужное место и зовет отца.

Когда Каин выходит из темноты, Эноса охватывает страх: некогда мощное тело Каина выглядит так, словно огонь опустошил его, а волосы вьются черными кудрями, как шерсть на лбу бизона.

Местность тоже перевоплощается. Перед ними лежит огромная пустыня, полная обнаженных осколков горной породы, и вокруг ни одного растения. В этой местности не видно смены времен года — снег ни разу не падал на раскаленные скалы и обожженную землю. Только огромные змеи и стервятники ведут здесь свои смертельные бои. И лишь изредка можно услышан, крик стервятника, издаваемый им в крепких объятиях шеи.

— Здесь я нашел кувшин и хлеб, — говорит Энос и показывает на место под огромной скалой. Каин видит там тень и слышит, как оттуда доносится голос и громкий плач.

— Мне больно, я не могу больше умирать. Но все же голод и жажда мучают меня.

Когда тень отступает, Каин падает от страха на колени: он видит перед собой своего мертвого брата Авеля.

— Я знаю, где находятся холодные источники, но я не могу пить. Почему ты украл у меня мой кувшин?

Каин отвечает:

— Разве ты не получил удовольствия в лице твоего Господа Бога?

Голос Авеля становится громче, и скалы начинают дрожать.

— Господь — Бог живых, а у мертвых есть свой Бог.

— Авель, брат мой, — отвечает Каин, — я бы молился за тебя, но моя душа исчезла, сгорела в огне агоний. Но я прошу тебя, расскажи, что ты знаешь. Кто он, Бог мертвых? Где он живет? Что приносят ему в жертву?

— Следуй за мной, сын Адама! И бери с собой свое дитя.

Тихо, как тени, трое бредут по белому песку и исчезают среди скал.

Здесь текст обрывается, но в наследство нам все же остался поразительный лист бумаги, полностью исписанный набросками третьей части.

«Полночь на Евфрате. Кедры, пальмы, пинии». Каин сидит на утесе. Вокруг ходят дикие звери. Вдруг Каин слышит крик женщины и ее детей — их окружили тигры. Каин ведет диалог сам с собой о том, должен ли он спасать их. «Он приближается, жаждет собственной смерти, но тигры отступают». Женщина оказывается его женой, а дети — его детьми. Она умоляет его бросить скитания, и Каин сдается.