Песня цветов аконита - Дильдина Светлана. Страница 42

— Я не могу. Я умею только подчиняться, но сейчас я боюсь слышать приказы.

Ёши положил руку ему на плечо, привлек к себе. Тот закрыл глаза, у него было такое лицо, словно он в храме отчаянно молит о чем-то какое-то божество.

— Попробуй ни о чем не думать. Я могу дать тебе средство, от которого ты сразу заснешь.

— А потом? Мне ведь придется проснуться.

Ёши не знал, как быть с этим внезапным доверием, этой искренностью, которую сам Йири навряд ли осознавал. Врач, он порою лечил не только тела, но и души — однако здесь чувствовал себя бессильным.

— Верь, что Сущий не оставит тебя своей милостью, — наконец сказал он.

Глава 10. ЯД

Их называли Детьми Облаков, этих, взявшихся ниоткуда, с голубыми глазами. Они спускаются на землю, когда демоны овладевают людьми, когда горят деревни, когда дождь идет красный и теплый, как кровь, — среди зимы. Они убивают нечисть и тех, у кого уже не осталось души. И не бывает гнева на лицах чистоты первого снега. Потом они поднимаются в горы, и одеяния цвета неба видны на опасной тропе — долог путь наверх. Там, где прошли голубоглазые воины, вырастают белые и голубые цветы. Лишь смелые и удачливые могут коснуться стеблей тех цветов — звезд, растущих на скалах.

"О, Сущий, как странно устроена жизнь! Еще год назад я даже не думала, что на Островке может что-то меняться, разве что несчастный случай произойдет с отцом, храни его Бестелесные. Однако теперь я сама себе удивляюсь — я чувствую гнев, когда при мне говорят об этой игрушке отца. Мне должно быть все равно, есть он или нет. А сейчас хочется запретить упоминание даже о тени его. Я ничего не понимаю. Повелитель, перед которым склоняются все, позволяет придорожному сорняку совсем уж немыслимое. То, что отец все время держит его при себе, понятно — многие питают слабость к красивым птицам. Но то, что произошло недавно в Храме? Узнаю отца. Он хочет что-то показать кому-то и выбрал такой необычный ход.

Я бы лишь посмеялась над тем, как всколыхнулся двор. Но он разрешает этому существу присутствовать при разговорах. Зачем? Отец ничего не делает просто так. Уж не затем ли, чтобы чему-то научить, как когда-то меня? Тот живет во Дворце-Раковине, и уже одно это, кажется, заставляет многих считать его довольно значимой личностью…

Я не поверю, что кто-то может оказывать влияние на отца, сколько бы мне ни намекали на это.

Неужели это простая ревность? Странно открыть в себе это чувство. Но у мальчишки есть все, чего лишена я — кроме происхождения. А подобное имеет значение лишь для таких, как я — фигурок большой игры, в которую ему не войти".

День был серебристым, и вечер лишь усилил цвет серебра. Острые листья садовой осоки казались темными, влажно блестели — недавно их сбрызнули водой. Цикады заливались на разные голоса — мелодичное потрескивание, звон и самое настоящее пение плыли над травой.

Пальцы гладили чеканку драгоценного кубка — тоже из серебра, черненого, звонкого, как вечер. Чеканная, мчалась охота, и глаза зверей были рубинами, а глаза коней — прозрачными, как роса.

Йири любил сидеть здесь вечерами.

Неподалеку шуршал фонтан. За высокой изгородью из кустов жасмина не было видно стен соседнего павильона — там могла бы играть музыка. Но Йири этого не хотел. Он больше любил слушать цикад.

Здесь он мог быть один. Впрочем, он часто бывал один — и теперь этим не тяготился. Только мальчишка-прислужник тенью таился где-то; достаточно умен и вышколен, чтобы не попадаться на глаза.

Вино было холодным и легким… и странный, едва уловимый привкус ржавчины тонул в нем…

Асаланта.

Он понял. Он не успел испугаться — но пальцы разжались, и к звону цикад добавился новый звон…

Инстинкт лесного зверька. Он не должен был догадаться, однако сумел — но, быть может, слишком поздно. Успел выпить всего глоток…

— Позови господина Ёши! — крикнул он мальчишке, белым пятном мелькнувшему слева — и сорвался с места.

Может быть, напрасно. Когда он влетел к себе, время кончилось. Он закричал и упал на колени перед кроватью. Попробовал встать — но тело свело судорогой, пальцы сжались на шелке покрывала.

Его не пожалели, он должен был умирать трудно.

Ёши, опытный врач, понял все, как только увидел его. Нельзя было коснуться — он заходился в крике. Только своего помощника Аташи допустил туда — и закрыл двери перед остальными.

— Тише… Пей, — горько: обжигает горло. Чьи-то руки держат за плечи. Ему кажется — он снова там, на дороге…

— Тише… Теперь все хорошо.

Как долго… Он знает — боль легко прекратить. Но попросить об этом не может: горло перехватило спазмом.

— Вот так. Поверни ему голову.

— Наставник, он справится?

— Возможно — ведь он жив до сих пор.

— А говорить-то сможет? Он так сорвет голос.

— Аташи, ты дурак.

— Но ведь Солнечный …

— Ты дважды дурак. Вот он сейчас меня слышит. И наверняка согласен со мной…

— Наставник…

— О, Сущий, о чем ты думаешь? О жизни человека или о починке игрушки? И это мой ученик!

— Но он…

— Помолчи и не отвлекай меня… Успокойся, дружок. Скоро будет легче…

Повелитель был занят беседой с Хисорэ, начальником гвардии Островка. Увидев растерянные глаза посыльного, прервал разговор, сам вышел в соседнюю комнату. Выслушал.

Ему не посмели сразу сказать, в чем дело — он понял только, что его любимцу плохо. Направился к Малым покоям — через полдворца, почитай — шел быстро, за ним едва поспевали. У дверей сопровождающих отослал. А миг спустя полог отдернулся — вышел Ёши, лучший врач Сиэ-Рэн. И сказал, не опуская глаз, все как есть — и не дал войти. Тогда Юкиро распорядился найти виновных.

Не сразу, но их нашли.

А пока два человека стояли в узком коридоре возле тяжелого темного занавеса — двухслойного зеленого шелка. И низший по званию смотрел в глаза повелителю — как страж на того, кто хочет пройти в запретное место.

— Он не умрет, если сил организма хватит, — медленно говорил Ёши. — Он сделал только глоток. Он молод. И успел позвать меня. Может быть, выдержит. Сильная встряска… Но я верю — он будет жить.

— Я хочу его видеть.

— Не стоит, мой повелитель. Он даже не поймет, что вы рядом.

— Все равно.

— Как угодно, мой господин. — Он с поклоном отошел, давая пройти. Благословенному послышалось в его голосе осуждение.

Лицо на плоской подушке серое, неживое. Губа прокушена — так ему больно. Волосы разметались сорванными стеблями травы. Ёши не хотел, чтобы он видел Йири таким? Юкиро склоняется к юноше и задумчиво трогает прядь волос.

Ёши видит, как повелитель что-то тихо говорит лежащему, и врачу кажется — это обещание.

Он поправлялся долго — почти неделю никто, кроме Ёши и помощников лекаря, к нему не входил. Был в сознании — но лицо безучастное. Ёши брал его за руку, разговаривал, гладил холодные пальцы. Йири молчал. Только сказал однажды:

— Снова меня не взяли…

В комнате было тепло и солнечно, блики бежали по голубому шелку — весенним занавесам, запах цветов долетал из сада. Окна были открыты — и там, где лежал он, и в соседних покоях. Только Ёши и помощников его — Аташи и немолодую круглолицую Хээлин — видел Йири.

Хээлин, говорливая, с детским голоском, окружила его трогательной заботой. Старалась вовсю — поправить что, принести, поддержать. Йири слегка уставал от нее. Аташи, десятью годами старше Йири, напротив, казался хмурым и молчаливым, но сердце имел доброе.

В этот раз было как-то особенно тихо. Он помедлил, открывая глаза, — не хотелось возвращаться из полусна. До сих пор было трудно дышать. Йири понимал — все равно бы узнали, что он умер от яда, поэтому не сочли нужным сделать его смерть легкой — или дать средство медленное, не заметное сразу.