Красный Царицын. Взгляд изнутри (Записки белого разведчика) - Носович Анатолий Леонидович. Страница 10

В Царицыне Трифонов пытался захватить власть в свои руки, но встретил энергичный отпор и повел интригу против северо-кавказского комиссариата, настойчиво требовавшего у него отчета в двадцати миллионах.

Неудача в Царицыне не сломила энергии и жажды власти в Трифонове, и он выехал к Подвойскому с новым проектом.

Трифонов решил создать в противовес большому войсковому кругу, пользовавшемуся авторитетом на Дону, походный войсковой круг при советских войсках. Попутно себя Трифонов выдвигал в председатели такого круга. Подвойский мечтал о победном шествии по улицам Новочеркасска, ему проект Трифонова понравился и стал заботиться о проведении его в жизнь.

Но к октябрю Дон был свободен от большевиков и необходимость такого круга стала под вопросом. А открытие круга должно было быть торжественным в присутствии самого Подвойского и других красных «генералов». Вторая неудача не остановила Трифонова, и в октябре он берется за организацию всей контр-разведки на юге России, разгоняет бывшую контрразведку и прочно оседает на новом месте.

Вероятно теперь, когда красные снова на Дону, Трифонов играет не малую роль и, быть может, воскрешает свой проект походного войскового круга. Тем более, что этот проект встречал в советских кругах большой интерес, как ловкий маневр к завоеванию казачьих умов.

От казаков-комиссаров перейдем к комиссарам вообще.

Очаровывал даже арестованных помощник комиссара по обороне юга России Вейсман.

Но горе было тому, кто попадался в мягкие лапы «помощника спасателя юга России»: чем ближе попавшийся знакомился с порядками группы «комиссара Вейсмана», тем меньше оставалось у него надежды и шансов на спасение его жизни и тем яснее он видел, что не только юг России, но и она вся не выдержит стараний такого «спасателя».

Главной задачей Вейсмана было выпытывать пойманного или задержанного подозрительного человека. И в этом деле, как потом пришлось убедиться, он соперников не имел. Придти к человеку, заочно приговоренному к расстрелу, убедить его, что он сейчас будет выпущен на свободу, добиться от него или не добиться своей цели, безразлично, но тут же вывести его к… стенке — это для Вейсмана было наслаждением, которого он не уступал никому.

В то время тактика вождей красной гвардии заключалась в занятии всех более или менее важных центров и разбойном в них поведении. Причем, как правило: старшим комиссаром занятого центра никогда не назначался местный житель.

Так, например, в городе Лебедине в это время свирепствовал комиссар Губин. Кто он и откуда было покрыто мраком неизвестности для горожан.

Ражий детина с копной черных волос из-под набекрень одетой матросской шапки с георгиевской лентой ужасающей длины. Матросская шапка и прочий грим, под матроса, были пущены для страха и почтения обывательского. Вооружен Губин был с ног до головы: маузер и шашка болтались с боков, короткий русский карабин плотно прилегал к спине, а в правой руке комиссара на коротком ремешке висел браунинг. Арсенал дополняла внушительных размеров нагайка. Четыреста человек красногвардейцев, которыми командовал Губин, носили громкое название «армии».

Утром пятого марта 1918 года жители Лебедина, выведенные из терпения поборами и насилиями Губина и его «армии», услышав, что в 25-ти верстах появились группы гайдамаков, подняли восстание. Восстание было совершенно не организовано и потому в первый же день потерпело неудачу. Тем не менее Губин и весь его штаб были взволнованы и решили принять особенные меры охранения.

Сам командующий расставлял посты охраны и непосредственно записывал старших на постах. В воздухе стояла неумолчная брань командующего: — Товарищи, кто уйдет с поста, того немедленно расстреляю. Сам убью, на месте, как собаку!.. Кто старшие? Подходи, расписывайся!..

Расстановка постов продолжалась очень долго и в течение всего времени Губин сыпал ругательствами, подкрепляя их для большей убедительности выразительными жестами правой руки, на которой болтался привязанный браунинг. Нагайка тоже не оставалась в бездействии и, несмотря на полнейшую свободу в обращении подчиненных со своим комиссаром и их частый глухой ропот, она частенько прохаживалась по спинам неповоротливых «товарищей».

Одному из арестованных Вейсманом удалось избегнуть смерти, чтобы попасть в лапы Губина. Были основательно очищены карманы, хотя и при непременном заверении, что все будет возвращено полностью. Понятно заверения остались только словами…

Много месяцев спустя, тому же удачливому «контрреволюционеру» посчастливилось обмануть красных и даже занять у них видный пост.

Губин оказался у него отчасти в подчиненном положении.

Испытавший в марте прелести губинского обыска и потерявший во время его очень хорошие часы, узнав Губина и будучи им тоже узнан, решил испытать память комиссара.

— Товарищ-комиссар, будьте любезны сказать, который час? У вас, кажется, очень хорошие и верные часы?

— Не у меня, ей Богу, не у меня, — заторопился с оправданием Губин. Я сдал ваши часы в Харькове. Они, вероятно, там и пропали.

В конце марта один из контр-революционеров, по понятиям большевиков, отсидев положенное количество тюремного заключения и испытав на себе все прелести вывода «к стенке» и тому подобных современных удовольствий, случайно познакомился с комиссаром по эвакуации военных грузов Червовым.

Родом он из Сибири. Прибыв в Москву на какой-то большевистский съезд, он был оставлен при Подвойском, звезда которого только начинала тогда всходить. Сидели на вокзале в ожидании отправления поезда в Москву и мирно беседовали на злободневные темы.

— Но как вы попали из Киева в Харьков? — спросил комиссар только что счастливо избежавшего расстрела и выпущенного из тюрьмы «белогвардейца».

Спрошенный рассказал довольно подробно все свои мытарства. На глазах комиссара Червова он увидал неподдельные слезы сочувствия и соболезнования.

— Боже, сколько вам пришлось выстрадать, перенести и все это за что?

— Как за что? А идея величия Родины? А любовь к ней? А долг служения во имя ее славы?

Червов мгновенно преобразился. Куда девалось его сочувствие к страданиям, только что перенесенным говорящим. Глаза его высохли и зажглись недобрым огоньком.

— Вы говорите — родина. Кому нужна она, этот старый хлам. Нет никакой родины. Есть всемирный интернационал. Вот что должен видеть перед собой каждый человек…

Долго еще шли разговоры на эту тему, окончившиеся довольно неожиданным заключением Червова. Смысл его заключения был довольно ясен:

— Жаль, жаль, что вас не расстреляли, а то вы, вызвав у меня сострадание, только напрасно расстроили мне нервы, а мне это вредно.

Еще один.

Его задача состояла в мелких боевых командованиях. Кроме того на его плечах, лежала забота непосредственного охранения всякого рода и достоинства штабов тогдашних многочисленных командующих и главковерхов. Это комиссар Иванов, бывший моряк Черноморского флота, так приблизительно в чине прапорщика.

— Эй, товарищи, поднимайся. Сейчас шесть человек могилу копать, да винтовки взять, жлоба закопать надо. (Жлобом на юге в это время красногвардейцы звали всякого подозрительного человека).

«Эй-эй, хлопцы, там четыре в кожаных куртках (при штабе было таких четверо головорезов), вали живей, тут есть, кого порешить надо», — кричал своим подчиненным Иванов.

И хлопцы быстро валили, вскинув да плечи винтовки. Через короткое время раздавались выстрелы… Хлопцы приводили в исполнение приговор. А вслед за выстрелами раздавался звучный баритон комиссара Иванова, который прилично пел даже оперные отрывки…

— Онегин, я скрывать не стану, — напевал он после залпа хлопцев.

Описанные комиссары принадлежат к более низкой группе работающих на месте, так называемых местных выборных, но конечно их никто и никогда не выбирает, а они назначаются от партии коммунистов.

В Москве в самом скором времени пришлось встретиться с более высокой группой, она являлась контролирующим элементом действий только что разобранных типов, а вместе с тем и задающей тон всему советскому направлению в каждом округе.