Октябрь, который ноябрь (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 10

- Кончилось ваше время, господин бывший барин. Не раззевай пасть на народ. Не раззаевай!

А Вера молчала, когда торопливо шагали к дому, он все нагибался на ходу, тер грязные колени. Тщетно. Все кончено.

Он уехал из Савкино тотчас. Сменил брюки, схватил деньги. Разговаривать не мог, горло сжимало ледяными клещами, губы распухли. Кинулся к зеркалу, трясущимися руками сбрил бородку. Открылся непристойное голое лицо: бабий рот с лопнувшими губами, огромный красный нос с жирными запятыми ваты в ноздрях. Хотелось застрелиться немедля. Вера стояла у буфета, по-прежнему зажимая рот, а глаза старушечьи, с такими у паперти сидеть.

Он уехал, бежал, малодушно и торопливо, так и не сказав ни слова, оставив Веру без копейки. В поезде курил на площадке. Подошел господин в офицерской бекеше, попросил огоньку.

- Давно вы из госпиталя? - машинально спросил Алексей Иванович, обратив внимание на странную манеру незнакомца держать папиросу.

- Да уж давненько, - усмехнулся тот. - Что значит писательский глаз, мгновенно углядели.

- Нет здесь никаких писателей!

- Как угодно, Алексей Иванович. Узнать вас трудно, но я дважды видел вас в Москве, а память на лица у меня неплохая. Но как вам будет угодно, время для литературы не самое лучшее, тут не возразишь. Я вас об ином хотел спросить. В Москву направляетесь, так? Но судьба империи ведь не там решается...

Алексей Иванович понимал, что вербуют. Но это было спасение. Смыть позор, навсегда содрать с себя шкуру жертвенного агнца. Отомстить. И повернуть судьбу страны. Еще не поздно.

Запомнив легкий адрес и пароль, он ехал в Петербург. Надеясь... На что надеясь? Черт его знает. Стало легче - сразу и значительно. Конкретная цель - вот что нужно избитому и униженному русскому человеку...

- С добрым утром, дорогой вы наш Алексей Иванович! - приветствовал возившийся на кухне с примусом Шамонит. - Сейчас поставлю чай. Ах, нам бы денщика, а лучше горничную. Как вы думаете?

- Думаю, что сальности с утра - дурной тон, - вяло сообщил Алексей Иванович.

- Ну-ну, отчего вы так серьезно, - ухмыльнулся Петр Петрович. - Теперь нам отсиживаться неизвестно сколько, скучно же, честное слово. Кстати, Грант пулеметы еще ночью вычистил. Что значит конструктор - ни часа без винтов и отверток!

- Просто счастье, что вы как химик не лезете ковырять патроны, - молвил бывший писатель и направился в уборную.

Он брился, разглядывал в зеркале свое узкое, породистое лицо. Барское, нервное, мелкопоместное. Бритый подбородок еще оставался непривычен. Возможно, стоит отпустить эспаньолку по примеру Шамонита? Выглядит тот щегольски, с первого взгляда нравится женщинам. Что за глупейшие мысли?! Этак и к найму смазливых горничных перейдешь. Денег много, продукты берем не торгуясь. И это в голодном городе. Осталось только баб покупать. Мерзость какая! Война. Теперь и здесь, в столице война. Сколько мерзких жизней забрано сегодняшней ночью? Восемь, десять, дюжина, больше?

Бывший литератор, обладатель трех премии Императорской Петербургской Академии наук "за словесность", швырнул салфетку, взял флакон одеколона и крикнул в коридор:

- Петр Петрович, за газетами еще не посылали?

- Нет, дворник где-то шляется, распустился лакейский пролетариат.

* * *

Борька пулей слетел по короткой полуподвальной лестнице, ощупью забарабанил в дверь. Отперли, мальчишка ввалился из пахнущей кошками тьмы в сумрак, благоухающий получше - кашей и стружкой. Сорвал с крупной, стриженной ежиком головы картуз, бахнул им об пол:

- Постреляли! Гады! Военно-революционный комитет на Выборгском шоссе! Всех насмерть!

- Всех? - просипел Филимон. - Ты дух переведи, пары спусти, да кепку подбери. Вон - водицы попей. А газету давай сюда...

Пока Борька пил из здоровенного "ротного" чайника, норовившего вышибить носиком зубы, остальные подпольщики изучали газету. Статейка была не особо подробная - в редакции спешили успеть к выходу - но жуткая. Часть фамилий погибших широко известна.

- Ловко, - сказал Филимон, складывая газету. - Ишь, осмелела власть буржуйская, напрямки прет.

- Странно. Такие радикальные решения, не иначе пытаются опередить восстание, - Андрей по прозвищу Лев, тридцатилетний инженер, еще недавно работавший в воздухоплавательном расчетном бюро, подошел к окну, глянул на полоску серого света над тротуаром - по двору протопали чьи-то ноги в криво сношенных рыжих ботинках. - Сегодня-завтра все решится.

- Я и говорю! - Борька, отдуваясь, оторвался от увесистого поильника. - Забыли о нас. О чем Центр думает?! Может, и их уже... того?!

- Бориска, ты еще воды попей, - посоветовал Филимон. - Носишься как барбоска, панику паникуешь. "Весь комитет, весь комитет"... Не, с наскока они нас не возьмут.

- Нас, может и не возьмут, а вон чего творят...

Старшие товарищи не ответили. Филимон, постукивая деревяшкой протеза, подошел к верстаку, подвинул табурет, нацепил очки и вновь развернул газету. Инженер Лев продолжил разглядывать клочок двора. Думают они, понимаешь.

Борька скинул и повесил на гвоздь у двери пальтишко, стиснув зубы, бухнулся за заваленный чурбачками-заготовками стол. На свободном пятачке стоял чугунок с остатками каши.

- Верно, - одобрил, не отрываясь от газеты, Филимон. - Хлеба возьми да доешь. Наше дело солдатское: спи, жри, команды жди.

В мастерской подпольщики вполне обжились. Дощатые нары, тюфяки, печурка - топи стружкой и обрезками, тут на всю зиму хватит. По городу гуляй, диспозицию изучай. Филимон с инженером знали Петроград недурно, а для Борьки огромный город незнаком, если при серьезном деле заблудишься, прощения тебе не будет. Вот только когда эти серьезные дела опять начнутся?

Было серьезному, хотя и малость запальчивому человеку Борису Салькову тринадцать лет. Свято верил он в скорый приход светлого царства социализма, участвовал в двух серьезных делах: одно по изъятию средств на нужды революции, второе и вовсе боевое - со стрельбой. Положили в доме на 2-й Рождественской помощника министра с сыном и охранником. Прапорщик, министерский сынок, оказался резвым, успел револьвер выхватить. Но дергайся или не дергайся, когда к тебе боевики врываются - песенка спета.

Борька разогрел кашу - на вкус была неплоха, умел Филимон варить по-солдатски добротно. Вообще-то, инвалида-подпольщика требовалось называть по боевой кличке - Гаоляном. Но группа была мала, клички как-то не прижились. Борькин, так напряженно придумываемый и красивый псевдоним, небось, сразу и позабыли. Да и ладно - не для театральщины здесь собрались.

Люди в группе подобрались столь разные, что даже удивительно. Вот по каким признакам Центр боевую ячейку формировал? Образованный Андрей-Лев - конструктор, инженер, пусть и относительно молодой, но ведь всякие воздухоплавательные конструкции умнейше изобретал, до того как... Ну, не особо рассказывает, что понятно. Все равно видно: почти белая кость, хотя сам, своим умом к наукам пробивался.

Гаолян наоборот - три класса церковно-приходской, зато великие военно-боевые университеты. Стрелок, бомбардир, сапер - вояка на все руки, пусть и давненько то было. С япошками без броневиков, газов и дирижаблей обходились, но образование и революционную сознательность даже застарелая война дает, да еще как щедро. Особенно, если ногу до колена на тот кровавый опыт сменяешь. В свое время пил горькую, конечно, дядька Филимон по своему инвалидному делу, крепко пил. Дрался, безобразничал. В кутузку сажали, Георгиевского креста грозили лишить. Но спохватился ветеран: если жизнь разменивать, так уж точно не на водку.