Октябрь, который ноябрь (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 11

Серьезные люди. Себя Борька самокритично особо серьезным не считал. Опыта нет. Ненависти по уши, а с опытом пока не особо. Ну, в деле безжалостной борьбы за светлое будущее главное - твердость! Верно ведь?

Верил Борька, что мать выздоровеет. Твердо верил. Потому что если засомневаешься, руки так начинают трястись, что и башка в пляс идет. Прицел браунинга не видишь, не то, что точно стрелять браться.

В сентябре это было. С рынка шли мимо прудов, где, как известно, давным-давно хорошая рыба передохла, только скользких огольцов и выудишь. Овощи подешевели, оттого и нагрузила мать корзину так, что волоки, да только покряхтывай. До дома и оставалось всего ничего - мимо мостков пройти, и к улице подняться. Борька заметил стоящих впереди мужчин: один в штатском, другой в офицерской шинели, в золотых погонах, но по-походному, в ремнях. Чего им на берегу пруда понадобилось?

- Бориска, ты их обойди, - сказала засомневавшаяся мать. - Зацепишь корзиной, не дай бог...

- Чего я их буду цеплять, провиант только пачкать.

Офицер и его спутник не обратили на прохожих никакого внимания, разве что чуть посторонились, пропуская по узкой тропинке. Борька уж собирался переложить в другую руку корзину - едва все жилы не порвала, тяжеленная - как в спину сказали.

- Вот, извольте видеть - шествуют как мимо пустого места. Уже не существем-с... Свято полагают что революции и свободы все им позволили.

- Быдло учить и учить, - ответил офицер.

В следующий миг Борьку ударили в спину, да так, что мигом полетел на мягкую землю. Корзина выставить руки не дала - ткнулся мордой, носом влип. В изумлении дух не успел перевести, как на спину сели. Так тяжко, что хоть задыхайся и разом подыхай.

Очень жалел Борис Сальков что не задохнулся в ту минуту. Но голову словно нарочно на бок повернули, заставляя все видеть. Офицер бил мать, бил страшно: обдуманно и сильно взмахивая ножнами тяжелой шашки, пожевывал папироску, перебрасывал зубами из угла в угол рта, попыхивал и щурился. Мама почти сразу перестала кричать, лежала мертво, ноги заголились, отчетливо хрустели кости под ударами. Борис мычал, вопил в землю - рот забился пахнущей илом грязью, глаз залип, но второй все видел...

Исчезли оба незнакомца, словно и не было их в городке. Маму отнесли в больницу, доктор полагал, что в тот же день умрет, но, нет, жила. Борька утешал сестренку, слушал докторов. Маму в больнице хорошо знали - все же фельдшерица, потому лечили на совесть. А в городе, тихом, полном садов и церквей, жуткое происшествие напугало всех жителей. Снова и снова приходили из милиции, из училища, даже настоятель монастыря приперся, гудел тихим лживым басом.

Что толку? Что?! Ведь убивали за какую вину? За то, что не поклонились, не поприветствовали его благородие?! Или за что?

Мать ненадолго приходила в себя. Кости рук и ног у нее были раздроблены, переломов десятки. Кололи морфий. Смотреть на маму Борька не мог - у самого руки начинали трястись. Сам бы сдох, хоть десять раз, только бы не она.

Через четыре дня зашел вечером домой к Сальковым незнакомый человек в солдатской шинели. Был краток, передал денег "от комитета" на лечение, пожелал матери выздоровления. И спросил, что Борис делать думает. Старый мир, он ведь житья не даст. Решать дело нужно раз и навсегда. Сейчас всё в Петрограде решается. Надежные люди нужны, быстрые и чтоб внешне подозрений не вызывали. Деньги на проезд и житье будут. Да и лечение матери Центр оплатит...

Позже думал Борька - отчего именно к нему пришли? До Питера не ближний свет. Хотя где Центру найти более надежного человека? Жалости к старому миру у Бориса больше нет и не будет.

Не ошибся. Таких в группу и брали - безжалостных. Хоть и не обсуждалось, но догадывался Борька, что и у Андрея-Льва подобная история имелась, а у питерца-Гаоляна и вовсе понятно - инвалиду единственную дочь сломали. Не желал старый мир уходить, мстил трудовому народу по-волчьи изуверски, на реванш нацеливался. И нужно было эту ядовитую гадину добить любым средством.

Связник пришел к вечеру. Записка с приказом, краткие инструкции от курьера. Группа, истомившаяся бездельем, готовая до утра и не ждать, принялась готовиться.

- Не пойму чегой-то, - размышлял Филимон, протирая затвор. - Посыльный наш вроде как пораненный, в солдатском ходит, но на нижних чинов не похож. Ухватки не те.

- Возможно, из прапорщиков? - предположил Андрей-Лев. - Явно образованый, судя по акценту, не из столицы. Солдатскую шинель из конспирации носит. Из сочувствующих.

- Я, брат, прапорщиков как облупленных знаю. Да и калек навидался, - Гаолян усмехнулся, пристукну об пол своей деревяшкой. - Щас все ряженые, любое превосходительство норовит на себя солдатскую портянку навертеть. Вон - и Керенский в солдатской шинели щеголяет, прохиндей судейский. Но наш-то поводырь малость иное дело. Может, из поляков?

- Какая разница? Весь народ на нашей, революционной, стороне. Что поляки, что финны и татары, - Борька навскидку прицелился в фуганок из браунинга.

- Про татарву я не знаю, а ты заканчивай попусту курком щелкать, - Гаолян пристально глянул из-под косматых бровей. - Пойдешь завтра первым?

- Пойду! Сомневайтесь, что ли? - Борька почувствовал как загораются уши.

- Не в том дело. Злости в тебе вдосталь, хладнокровия маловато. А оно в нашем деле не на последнем месте, - спокойно пояснил Филимон. - Ежели, готов да уверен, тогда иное дело.

- Стоит ли? - буркнул Андрей, собирая пулемет. - Нет, я Борису доверяю целиком и полностью, но все же опыт и возраст важны. Да и сила не последнее дело. Я сделаю.

- Ты-то сделаешь. Но случай удобный, а Бориске тоже когда-то нужно самолично начинать. Если что, даст деру, мы все одно будем прикрывать. А что касается силы - ты на него сам глянь. Физиономия на все шестнадцать годков, загорелый, что цыган.

- Я не нарочно, - оправдался Борька. - Сделаю я дело. Вот честное слово, сделаю!

А на душе разом кошки заскребли - все ж страшно, вдруг опозоришься...

* * *

Английская набережная.

Восемь дней до дня Х.

От парадной трехэтажного доходного дома Николаевский мост просматривался недурно. Оттуда и должны прикатить. Борька дважды деловито прошелся по тротуару в сторону моста и обратно, примерился. Выбрал место у дома номер двадцать шесть. На разгон получалось шагов тридцать. Главное не поскользнуться, зацепиться и удержаться одной рукой. Надо, надо удержаться...

Скучающий парнишка топчется у дверей, смотрит на проезжую часть, на простор Невы, ждет кого-то. Физиономию нужно непременно скучающую скорчить, воротник поднять - ветер-то свеж. Облик "мещанский", только полупальто незаурядного горохового цвета. Колер и запомнят. Но морду прямо сейчас надлежит корчить непременно самую скучающую...

Борька почувствовал, как кисти рук начинают дрожать, засунул кулаки в карманы. В левом болтались насыпанные предусмотрительным Филимоном семечки, но грызть их едва ли выйдет - горло перехватило, разве что воды изловчишься глотнуть. Или водки. Говорят, в таких случаях водка помогает. Борька дома дважды "беленькую" пробовал - ну гадость же.

Пальцы принялись пересыпать в кармане семечки - ядреные, пузатенькие, без всякой горьковатой прелости. Дороги нынче семечки. Да и на все цены так и прыгнули, за хлебом хвосты длиной в крестный ход, хорошо хоть псалмы в очередях не гнусавят. Довели столицу, заморить голодом хотят - проверенный буржуйский маневр. С народом что хотят, то и творят. Да только шалишь, не выйдет...

Пальцы в правом кармане гладили рукоять браунинга. Подкладка кармана безжалостно прорезана, считай, в кобуре пистолет. Филимон заставил края прорехи прошить, чтоб не расползались. Самому ему, старому солдату, иглой орудовать, что дышать. Но ведь посадил "давай, Борька, учись амуницию вправлять, оно пригодится".