Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 275

Райн поднимает глаза к небу. Какое оно, всё-таки, красивое — высокое, чистое… Забавно — он так редко обращал своё внимание на это красоту, но когда обращал, никогда не мог оторваться… Он вряд ли когда-нибудь попадёт туда — на это высокое, безграничное, прекрасное небо… Туда попал после своей смерти Эдуард, должно быть, туда попала мама Миры, туда попадёт после своей смерти — ведь когда-нибудь, быть может, лет через шестьдесят-семьдесят это случится — и сама Мира Андреас… А Константин Райн не попадёт туда никогда… Он никогда не попадёт на небо. Своими поступками он скоро разгневает богов окончательно — если, конечно, не успел разгневать их до этого своими мыслями… Ему нравится это небо — такое высокое, чистое, синее-синее… Он бы смотрел на него бесконечно…

Этому бескрайнему, бесконечному, чудесному небу совершенно всё равно, какие проблемы внизу, у людей… Должно быть — там сейчас живут все те хорошие люди, которые когда-либо умерли… Стало быть — там сейчас живёт и Эдуард Райн. Быть может — он сейчас смотрит на своего непутёвого младшего братишку сверху и грустно-грустно улыбается. Качает головой, смотрит невесело, тянет к нему свои бледные тонкие руки… Самому Константину никогда не попасть на небо. Впрочем, ему так казалось даже в далёком детстве… Какое-то странное ощущение потерянного дома преследовала его даже тогда. Младшему из братьев Райнов никогда не вернуться на небо.

— Ненависть? — переспрашивает Константин, говорит он почти шёпотом, с каким-то придыханием, словно пробуя данное слово на вкус. — Ненависть — та же любовь. В извращённой форме.

Он медленно встаёт со скамейки и снова не спеша подходит к чугунной решётке моста. За ней — синяя-синяя, как никогда не бывает на далёком севере или на далёком юге, речка. Поистине несправедлива природа — лишать людей, что лишены удобных для жизни условий, ещё и красоты… Впрочем, жизнь в общем — не слишком любит справедливость. Так чего же возмущаться из-за одной-единственной речки? Подумаешь — речка… Есть вещи куда более несправедливые. Константин тяжело вздыхает — снова вспоминается день смерти Эдди… Впрочем, Райн никогда не мог забыть его. Этот день. День, когда его счастливая жизнь окончательно закончилась. За что небеса так карали его? И ладно его — за что они покарали вместе с ним и Эдуарда? Тот, уж точно, не был в чём-либо виноват. Константин не знает и не помнит тот проступок, за который его могли наказать — но он прекрасно знает, что этот проступок где-то имел место. В какой-то из прошлых жизней. Ведь они же были… Наверняка — были!

— Человек не может не любить! — выдыхает Мира. — Я не верю, что в мире есть хотя бы один человек, который бы…

Да, пожалуй… Любить кого-то — в человеческой природе. Любить — чаще всего того, кто этого меньше всего заслуживает, реже — того, кто заслуживает куда большего, куда более хорошего, светлого… Человек всегда стремится выбрать хоть кого-нибудь предметом своей любви. Кому-то везёт — есть хорошие родители, братья или сёстры, у Константина Райна всё было именно так, кому-то везёт не слишком — и этот человек плюёт на всех остальных и начинает любить только самого себя, кому-то совсем не везёт — и этот человек пускается на поиски того, кто мог бы его полюбить, влюбляется в самого недостойного, набивает шишек и, в лучшем случае, ненавидит потом…

В худшем же случае — любит всю оставшуюся жизнь.

Танатос… Легендарная личность, пожалуй… «Человек без сердца», «Человек без души», «Отступник», «Демон», «Грешник»… Сколько у него было прозвищ? И не сосчитаешь… И все одно другого краше. Танатос… Легендарная личность! Константин бы уважал кого-то такого, если бы в реальной жизни были такие люди. Или Драхомира — «Ренегата», «Предателя», легендарного «Ублюдка» по всем статьям… Так вот, на счёт Танатоса — говорили, что он никогда и никого не любил. Райн тихонько фыркает от смеха — быть может, Мира как раз из тех, кто разделял его точку зрения на счёт этого странного человека из древних сказочек.

Впрочем, плевать…

— Ты же любишь легенды! — усмехается Константин, опираясь на решётку локтями. — Вроде считается, что Танатос никого не любил…

Мира почему-то молчит. Возможно, пример с Грешником ей нравился не слишком. Впрочем… Кого ещё можно было привести в пример? Все любили кого-то. Или что-то. Как Ареселис, что любила свой город. Или как Инард, любивший свой народ. Все кого-то или что-то любили. Только про Танатоса говорили, что он не любил никого. Только про него. А вряд ли Константин знал хоть чей-то жизненный пример этого же…

— Я с этим не согласен, знаешь? — произносит Райн задумчиво через пару минут, понимая, что Андреас продолжает молчать. — Танатос любил самого себя. Это тоже любовь — самолюбие.

Девушка тоже встаёт со скамейки и подходит к нему. С той же самой большой фарфоровой куклой в руках, отчего кажется ещё младше своего возраста — она, и без этого, тоненькая и не слишком высокая, да ещё и со своими забавными кудряшками… Константину жаль её. Искренне жаль. Ему бы хотелось, чтобы никто больше в мире не чувствовал такой боли, которую ощущает он… Ему бы хотелось, чтобы никто больше не чувствовал себя так ужасно… И уж точно не эта забавная девчушка Андреас — кудрявая червовая королева, что выглядела в свои семнадцать лет на тринадцать или максимум на четырнадцать… Райну бы не хотелось, чтобы она чувствовала себя так же ужасно. Она слишком хороша для этого, пожалуй… Добрая, милая, очаровательная — совсем ребёнок. Она очень похожа на Эдуарда — такая же нежная, такая же ласковая… Если бы он только имел право полюбить кого-нибудь — это бы был кто-то вроде Миры Андреас. Кто-то такой же мягкий, кто-то такой же домашний и милый…

— Так ты читал? — удивляется Мира и почти сразу же спрашивает его радостно. — Ты, всё-таки, читал легенды?

Райн усмехается едва видно. Словно чему-то глупому. Девушка смотрит чуть обиженно, и трефовый туз как-то незаметно для самого себя немного расслабляется. Ему становится как-то совершенно неожиданно хорошо… Пожалуй, если всё будет идти именно так — он полюбит практику…

— Да, конечно, — странно мягко для себя самого соглашается Константин. — Они идут по школьной программе на литературе, а мне бы хотелось закончить Академию с лучшими результатами, на которые я только способен.

Он снова смотрит на небо — вот появляется небольшое белое облачко. Пожалуй, это облачко похоже на Миру — такое же крошечное, воздушное и светлое… А вот то — что зависло над ратушей — похоже, пожалуй, на Эдди… Константин усмехается самому себе — как малый ребёнок, честное слово, стал смотреть на небо и думать на счёт того, на кого именно похожи облака…

— И ты так и не выбрал героя, что был бы тебе по душе? — удивляется Андреас. — Книг и легенд очень много… Я не верю, что можно не иметь любимого персонажа.

Константин оборачивается к ней, смотрит на её осунувшееся за время после смерти матери личико, на светлые кудряшки, на едва заметные веснушки на светлом личике, на красивые глаза, светящиеся любопытством… Все мысли мгновенно вылетают из головы. Не остаётся ни одной — даже самой глупой. Требуется некоторое время для того, чтобы собраться с мыслями снова…

— Я больше люблю читать научную литературу, нежели художественную, — усмехается Райн, надеясь хоть как-нибудь прикрыть насмешливым тоном своё смущение. — Но, если ты настаиваешь…

Константин несколько мгновений думает. Ни одна легенда не приходит ему в голову в данный момент. Хотя парень не может сказать, что знает их слишком мало — напротив, он читал все из тех, что проходились в Академии. Но в голову сейчас не приходит ни одна из них. Через несколько секунд, правда, всплывает одна — легенда о той долгой войне между магами и вампирами… Больше не вспоминается ничего. Константин как можно быстрее старается перебрать всех персонажей той единственной легенды, за которую ему удалось «зацепиться взглядом»…

— Ареселис, пожалуй, — говорит парень, стараясь говорить как можно увереннее — в конце концов, он неплохой актёр, как он сумел выяснить за время учёбы, значит, и Миру обмануть у него сейчас точно получится. — Да, пожалуй, из всех персонажей легенд мне больше всего нравится Ареселис.