Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 276

Он сам усмехается своей удаче — Ареселис Вирджилисская именно тот человек, о котором, пожалуй, можно было много чего рассказать. Эта эльфийка не раз выручала его на экзаменах по литературе. Спорная личность. Очень спорная. Константин Райн любит спорных личностей. О них всегда есть что рассказать. С самых разных сторон. А эта эльфийская княгиня была именно такой.

— Вирджилисская цитадель… — усмехается Райн как-то задумчиво. — Подумай — насколько она была сильна… Она была очень сильной колдуньей.

Интересно, всё-таки, как к ней относится сама Андреас? Константину, пожалуй, княгиня Ареселис Вирджилисская интересна, он бы очень хотел с ней увидеться, поговорить, быть может, но… Она была слишком сильной женщиной. Как герцогиня Джулия Траонт, что иногда навещала Эйбиса. Поистине — цитадель. Никак не меньше. Не стоило недооценивать Джулию. А, следовательно, не стоило недооценивать и Ареселис. Эти две женщины — легендарная и настоящая — были весьма похожи. Пожалуй, зная такую женщину, какой была герцогиня Траонт, Константин мог бы поверить и в существование княгини Вирджилисской, что была сердцем той цитадели… Бросить вызов фальранскому королю Инарду и устоять — заслуживает уважения.

— Магом крови… — брезгливо морщится Мира. — Она убивала людей.

Вот оно — то же отвращение, то же презрение, тот же страх, который испытывают люди и перед оборотнями… Разве не легенды прививали его людям? Разве не из-за них они так боялись? Андреас тоже боялась. Тем более — не стоит рассказывать ей о том, кто он такой на самом деле. Тем более. Райну не следует лишний раз пугать её. Ради чего? Зачем ей нужно знать всё это? Они ведь даже не друзья…

— Магом крови… — с каким-то восторгом шепчет, соглашаясь, Константин. — Она имела право судить людей, а не просто убивала.

Райн отчего-то смеётся. Он сам не слишком понимает — чему именно. Своим ли неожиданным мыслям о том, что, пожалуй, кто-нибудь вроде него мог понравиться Андреас? Своим ли мыслям о том, что, быть может, после осуществления мести, у него будет жизнь… Он отвешивает червовой королеве шутливый поклон, на несколько минут чувствуя себя Йоханном, что едва сдерживается, чтобы не броситься целовать руки Елисавет…

— И, всё-таки, — шепчет Мира тихо, — я не согласна с тем, что любовь может быть плохой. Любовь — это всегда хорошо. Независимо от того, кто и кого любит.

Константин как-то болезненно усмехается. Он сам не понимает, почему всё выходит именно так — почему ему снова становится так больно. Трефовый туз не привык к этому — ему всегда бывало больно только потому, что шесть лет назад погиб его старший брат Эдуард. Но тут всё было совсем не поэтому.

— Значит, — произносит он задумчиво, — с твоей стороны это и будет так — светлая, чистая, большая любовь…

Он смотрит вдаль — на темнеющие верхушки синих елей, на тот лес, за которым, где-то не слишком уж далеко, находилась Академия магии. Ещё немного — и лес пожелтеет, а потом, и вовсе, сбросит свой наряд, готовясь к зиме… Пожалуй, это будет замечательное время — зима. Константин любит снег, любит холод, любит выходить на улицу в мороз и подолгу сидеть и смотреть на что-нибудь — как Эйбис и Эниф дурачатся и бросают друг в друга снежками, как князь Феликс и княжна Леонризес чинно лепят снеговика во дворе своего дома, как Мери, совсем уж закутанная, пытается перебежать от дома команды треф до учебного корпуса… Константин очень любит зиму… Пожалуй, это его любимое время года. К счастью, он никогда не мёрзнет, в отличие от многих. Поэтому, можно наслаждаться красотой этих морозных дней всласть…

— Но, поверь мне, глупо надеяться, что остальные люди такие.

Андреас вздрагивает от этих слов, смотрит несколько строго на него… Почти обиженно. Поправляет съехавшие на лицо кудри, заправляет их за ухо и смотрит всё так же любопытно. Как маленький ребёнок. Как смотрел бы Эдуард. Пожалуй, именно поэтому Константину так приятен это взгляд… Именно поэтому ему, пожалуй, нравится находиться рядом с ней… Он почти не чувствует рядом с червовой королевой той тоски, которая никогда не отпускала его за эти ужасные шесть лет…

— А ты? — спрашивает Мира. — Какой ты?

Странный вопрос, пожалуй. Странный после всего, о чём они сейчас говорили. Впрочем, ещё более странный после того, что именно Константин сейчас думал… Он… вряд ли на этот вопрос можно что-то ответить… Трефовый туз вздыхает тяжело, подхватывает Миру под руки и чуть-чуть приподнимает, смеётся и потом снова опускает на землю.

— Я не знаю, — пожимает плечами Райн, улыбаясь. — Иногда мне кажется, что…

Свою мысль он так и не договаривает. Ни сейчас, ни во время последующей прогулки по городу, ни когда они возвращаются в гостиницу, на две комнаты в которой у Константина кое-как хватило денег. Он не говорит этого. Лишь задумывается сам, сидя в маленькой комнатушке на жёсткой кровати, когда уже нужно спать…

— Что за глупые люди… — усмехается одними губами человек, стоящий под мостом. — Разве не понимают, что любви не существует?..

Он прислоняется к одному из камней, что являют собой основание моста, спиной, делает ещё одну затяжку и выбрасывает окурок от сигареты куда-то в сторону, поправляя съехавший в сторону длинный красный шарф на своей шее.

Комментарий к II. II. Глава четвёртая. Трефовый туз.

Спокойствие - тот самый залог успеха, которого обычно так хотят добиться.

Если человек может оставаться хладнокровным в любой момент - он уже победитель.

Если человек может сохранить своё лицо даже тогда, когда ему становится невыносимо больно - он уже победитель.

Если человек готов понять самого себя, познать тайны своей души и остаться при этом совершенно спокойным - он уже победитель.

Эмоции - именно они мешают победе.

Но что делать, когда гнев и боль - единственное, что осталось от твоей души?

Что делать, когда боль застилает глаза и помутняет рассудок?

Что делать тогда?

Что делать, когда умирает самый близкий тебе человек, которого ты всегда больше всего на свете боялся потерять?

Как сохранить свою душу тогда?

========== II. II. Глава пятая. Червовая восьмёрка. ==========

Voluit volare vellet fugere…

Voluit religionem versari in choro die…

Per singulas noctes lectum suum et respexit per fenestram prospiciens surgentibus astris.

Iactatos aequore singulas noctes lectum divertit, et non poterant adire ad somnum.

Omni nocte ad fenestram sedens clamitabat avis non fuit libera.

Omni nocte illa factus est tea cunctorum admonetur hominum et amisit dies.

Quae uoluit exaltatus fueris ut volare — et terra ambulare…

Voluit religionem versari in choro tempore — et iterum revertimini in fenestra per singulas noctes lectum sedere…

Ipsa vellet…

VII.

В тесной комнатушке душно. Солнце едва-едва проскальзывает в щель между стеной и теми тёмно-бурыми занавесками, которые когда-то, вероятно, были жёлтыми. В этом небольшом помещеньице помещаются лишь кровать да облезлый старый сундук. Старые потускневшие обои в некоторых местах отклеились, а ещё часть обоев покрыта плесенью… Нина стоит у окна в своём потрёпанном жёванном платьице и пытается как-то улыбнуться. Не выходит. Да и может ли выйти? У Нины осунувшееся лицо, поредевшие волосы, усталые глаза, а на тонких запястьях несколько синяков — и свежих, тёмно-фиолетовых, и уже старых, пожелтевших. Руки у неё дрожат — то ли от холода, очевидно, то старое платье, которое сейчас на ней, не спасает её от холода, то ли от нервных переживаний, что, конечно, больше смахивает на истину. В тесной комнатушке, в которой теперь живёт Нина, душно и сыро, и пахнет не слишком приятно. Сама Нина, конечно же, тоже замечает это — как не заметить. И она смотрит сейчас как-то слишком затравленно даже для самой себя. Она кажется слишком уставшей, слишком измождённой…

Сёстры Линдслей не виделись уже более двух лет.

За это время многое произошло, многое изменилось. Оделис уже шестнадцать, она уже не маленькая девочка, ничего не понимающая в жизни и в мире. А Нине двадцать два года, она за время их разлуки сильно похудела, а глаза её заметно потускнели… Они и раньше никогда особенно не ладили — никогда не враждовали, нет, отношения между ними всегда были весьма и весьма ровными, но никогда и не были особенно близки.