Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 286
— Моя смерть? — усмехается она. — Ты так уверен, что меня можно убить, да?
Она уже давно мертва, пожалуй… Такое впечатление, что умирала она уже когда-то давно… Не произошло ничего такого, из-за чего она бы могла считать себя таковой — в её жизни не умер никто из тех, чью смерть она бы перенесла с трудом, на её долю не выпали слишком тяжёлые, непосильные для неё испытания… Но она была мертва. Она когда-то давно умирала. И чувствовала сейчас это всем своим естеством. И, наверное, поэтому совершенно не боялась сейчас.
— Любого человека можно убить, — пожимает плечами мужчина и рывком бросается к ней, вонзает свой кинжал в её живот…
Боль пронзает её тело. Острая. Сильная. Она делает шаг назад, чуть шатаясь от внезапной слабости в ногах и сильной боли. Небо… Какое же оно невозможное, холодное, далёкое — это небо… Красивое… Она делает ещё несколько шагов по каменному полу балкона, упирается спиной в стену, хватается левой рукой за бортик, беспокойно смотрит вниз — на костёр, на людей, что находятся там, под самой крепостной стеной… Её забавляют эти люди. Она готова почти презирать их — за ту обыденность, за ту обыкновенность… Разве можно желать такой жизни? Спокойной. Размеренной. Правильной. Разве можно её хотеть? Разве им недоставало этой обыденности?
Её восхищает совсем другое… Её восхищают огромные корабли — фрегаты, бриги, шхуны, баркентины… И та печальная, протяжная песня, которую запевали, сидя прямо на песке и траве, цыганки, что казалась особенно таинственной и мистической — под этой большой круглой луной, под этим бескрайним тёмным небом… Её восхищали горящие замки, тлеющие развалины, пылающие костры…
Она смотрит вниз, оглядывает саму себя — с усмешкой, чуть презрительной к самой себе. У неё все руки были измазаны в крови… Ярко-алые капли стекают по её пальцам, капают на белоснежный мраморный пол… Мария лишь смеётся — ей почему-то становится до невозможности весело, словно и нету этой боли вовсе.
Она медленно и осторожно вытаскивает кинжал, обагрённый её кровью, из своего тела и с усмешкой глядит на него — она видит именно саму себя, не кого-то ещё… Ей — Марии Фаррел — смешно. Она не может глядеть на того человека без хохота. А он смотрит на неё как-то непонимающе и сам пятится назад. Напуган. Растерян. Не понимает. Боится. Что же… Это можно считать её маленькой победой сегодня, правда?
Мария снова открывает глаза. И снова оказывается в той же самой комнате, в которой и была до этого. Должно быть — это просто глупости… Эти необыкновенные, яркие, словно живые сны… Но к ним так тянет… Пожалуй, был бы здесь Хоффман, бывшая принцесса с радостью бы обсудила с ним это, но… В дверь чуть слышно стучат, и в комнату проскальзывает Мердоф. С подносом. Фаррел смотрит на него несколько удивлённо, а потом вспоминает, что сегодня они должны были наведаться к одной гадалке… Это не слишком её устраивает, если говорить честно, но… Ничего не поделаешь!
— Мы сегодня должны идти туда? — спрашивает Мария чуть недовольно. — Жаль… Мне бы хотелось ещё чуть-чуть посидеть здесь…
Айстеч кивает и как-то странно смотрит на неё. Бывшая принцесса встаёт с подоконника, подходит к другу… Ей почему-то жаль его. Пожалуй, даже очень. Наверное, ей стоило быть мягче, но… Ей никогда не нужно было делать это раньше. Мердоф же стоит, смотрит на неё как-то чуть ли не виновато, а потом просто молча подаёт ей чашку с какао и тарелку с яичницей. И уходит.
Мария усмехается чуть грустно и присаживается в кресло. Ей приходят в голову разные мысли… Странные мысли… Всего четыре секунды. Убить человека можно всего лишь за четыре секунды — лишь представить его лицо, закрыть глаза и спокойно сосчитать до четырёх. Главное только не дышать в этот момент. И всё. Она усмехается снова, закрывает глаза и представляет то старое, морщинистое лицо, те презрительные карие глаза… Она набирает полную грудь воздуха и…
Раз. Два.
Три… Четыре…
Комментарий к II. Глава тридцать первая. Сонм проклятий.
* Fleur – Я знаю, что ты знаешь
========== Бонусная глава. Рождественская сарабанда ==========
В краю средь гор и цветущих долин
Текла река, исчезая вдали.
Прекрасней не было страны,
Где рождались баллады и сны.
В дорогу звал глас таинственных гор.
Три сына там покидали свой дом.
Один был горд, другой — упрям,
А третий был сердцем смирён.
Слова Отца были грусти полны:
«В любви моей вы росли, как цветы.
Что ждёт вас там, в чужих краях?..
Да хранит вас молитва моя.»
И звучало в ответ
Эхо горных вершин:
«Сохраните богатство Души
И Любви нескончаемый Свет!»
Прошли года, затерялись вдали.
В краю средь гор и цветущих долин
Встречал отец своих детей
После долгих разлук и скорбей.
И первый сын возвратился домой:
«Гордись, отец, — я великий герой!
Вся власть моя, и в этом суть
На крови я построил свой путь!»
Второй привёз золотые дары:
«Смотри, отец, я могу все миры
Купить, продать и слёзы всех
Превратить в серебро и успех!»
И звучало в ответ
Эхо горных вершин:
«Разменяли богатство Души
Ради славы и блеска монет..»
А третий сын на коленях стоял:
«Прости, отец, я великим не стал.
Смиренным был, врагов прощал».
А отец с теплотой отвечал:
«Душа твоя и добра, и чиста.
И пусть богат ты и знатен не стал,
Но ты хранил любовь мою.
Я тебе свой престол отдаю!»
И звучало в ответ
Эхо горных вершин:
«Кроток сердцем и духом смирён,
Верный сын унаследовал трон!»*
Около года назад…
Морозный вечер. На улице — кругом лишь снег. На фонарях, на тротуарах, на проезжей части, на тонких ветвях деревьев, на подоконниках… Практически ровный белоснежный ковёр… За несколько дней до этого внезапно похолодало — до этого было совершенно тепло, совсем не было снега, а люди что-то ворчали о том, что такой тёплой зимы никогда не было. Забавно — пять или семь лет подряд до этого было куда теплее, и снег не выпадал вовсе, но люди всё равно ворчали. А сейчас они все ворчали из-за того, что стало холодно, скользко, что дети стали бегать по двору, лепили снежные крепости, бросались друг в друга снежками, что выход из дома теперь стоит расчищать…
Пару дней назад во дворце был дан бал по случаю шестьдесят восьмого дня рождения вдовствующей королевы Джейн, матери нынешнего анэзского короля Алана Двенадцатого, а так же, ещё двух сыновей и пятерых дочерей, что были принцами и принцессами крови. Празднество в честь Её Величества вдовствующей королевы Джейн получился достаточно пышным, достаточно роскошным — чего, впрочем, и следовало ожидать от события такого масштаба. Разумеется, герцогиня Алесия Хайнтс тоже присутствовала на этом балу, как и принц крови Феликс Кордле, как и граф Гораций Бейнот, как и герцог Делюжан, как и… Та странная и весьма амбициозная особа, Анна Истнорд, которая своим упорством искренне восхищала Георга Хоффмана. Эта Анна Истнорд… Пожалуй, стоило обратить на неё своё внимание — прекрасно образованная, весьма умная и начитанная, танцевала просто превосходно, немного пела и самую малость играла на рояле… Был бы её отец чуть богаче — эта девушка не знала бы недостатка в женихах. Но её семья не была богата. Анна, в отличие от двоих своих сестёр, не была красива — чертам её не доставало правильности, движениям — плавности. Она была несдержанна на язык, резка в своих суждениях, излишне самолюбива и слишком много смеялась. Но… Почему-то Хоффман бы вполне мог назвать её прелестной. Пожалуй, Анна Истнорд была… Впрочем, хватит о ней! Это была самая обыкновенная девица из обедневшего дворянского рода, которой несколько не доставало манер, красоты и, главное, денег. Самая обычная слезливая история о каком-нибудь предательстве близкого друга её отца, из-за которого он стал банкротом, не казалась в её случае какой-то сверхъестественной и преувеличенной. Для Анны Истнорд это было самое то — какая-нибудь слезливая история. У всех девушек её положения была какая-нибудь такая история. Георг Хоффман не знал ни одной, у которой такой истории бы не было. Вот даже у Алесии была — у этой бедной девочки, пытавшейся вырваться из своего золотого ада… Разве могло не быть такой истории у самой обыкновенной девицы Анны Истнорд — дочери какого-то бедного посла?