Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 283

Это были совершенно такие же сны, которые снились ей много лет подряд и раньше — с самого детства. Разве что раньше всё в этих снах расплывалось, она не слышала ни имён, ни названий местности, не видела ни лиц, ни обстановки — лишь чувствовала ту атмосферу, ту обстановку. И это казалось ей таким родным, таким нужным… Удивительно родным и нужным! Она не любила так ни Землю, ни тот сказочный мир Осмальлерд, не чувствовала их столь же родными и необходимыми — только те места, тех людей, которые были в её странных снах…

Так странно и необъяснимо нужны — словно бы когда-то у неё была совсем другая жизнь, а потом она просто взяла и переродилась, оказалась в этом теле, дочери Теодора Траонта и Кассандры Фаррел… Странное, необъяснимое чувство… И в то же время Мария не имела ни единой причины не верить в это.

Девушка присаживается на подоконник и тяжело вздыхает. Земля нисколько не была дорога ей. Это просто был один из тех миров, где она могла путешествовать, но… У неё никогда не было дома. И это, наверное, многие из людей сочтут страшным. Для неё же это страшным никогда не было. У неё просто никогда не было места, куда она бы всегда смогла вернуться. Это место не было уничтожено, с ним совершенно ничего не случилось — его просто никогда не существовало. Мария сама усмехается своим мыслям — должно быть, многим они казались странными, например, Алу эти мысли точно казались странными, о чём он всегда говорил, но для неё это было действительно так. Фаррел опирается спиной на стену и прикрывает глаза, чтобы снова увидеть те странные сны, которые уже казались для неё такими необходимыми…

Всё, что девушка могла увидеть сейчас, когда она закрыла глаза и погрузилась в ставший уже привычным ей сон — это то высокое застланное тучами серое небо… Она, пожалуй, обожала смотреть на это — на нечто холодное, недосягаемое, манящее… И скалы — неприступные, огромные, тёмные, словно таинственные великаны, что созданы самой природой… Здесь шумел ветер. Он словно бы врывался в то огромное пространство, в котором она сейчас находилась, словно дикий зверь завывал, бросался, почти кричал… Если бы на её голове был какой-то головной убор, он обязательно бы полетел в сторону… Порывы ветра словно накидывались на неё, будто бы пытаясь чего-то добиться… И скалы — эти темнеющие каменные глыбы — словно злорадствовали.

И это до сумасшествия нравилось ей — это злорадство, эта кичливость… Она чувствовала себя здесь абсолютно, совершенно, невозможно счастливой. Это было именно то место, которое ей нравилось, даже учитывая то, насколько оно было опасным для неё — вероятно, именно здесь она могла погибнуть… Это было одно из самых невозможных мест во всей вселенной. Наверное, именно это в нём и привлекало Марию…

И было как-то до невозможности тоскливо… и прекрасно. Темнеющие очертания могучих скал, местами тёмное, местами светлое серое небо, упрямый и сильный ветер, порывы которого ужасно мешали дышать… Мария чувствовала под своими ногами тёмные огромные камни, на которые она, вероятно, не так давно забралась — должно быть, это удавалось ей с трудом, она чувствует боль в подвёрнутой ноге, а оцарапанные руки её саднят… Волны бьются о скалы — порой, до неё долетают те капельки воды. Это было прекрасное ощущение — полной свободы, полной власти над самим собой, полного контроля… Накрапывал мелкий дождик, а она всё стояла, всё смотрела вдаль — на это бескрайнее суровое небо, на эти бушующие волны, чувствовала, как порывы ветра бьют в её лицо, как растрепались её волосы… Она чувствовала себя уставшей, измождённой, выпитой досуха, её руки были все исцарапанны и исколоты, её волосы грязными мокрыми прядями прилипали к лицу и шее, одежда была тяжёлой, драной и насквозь промокшей… Уставшие ноги ныли и едва держали её, а губы были разбиты. Она ещё никогда в жизни не чувствовала себя так ужасно, как в этом сне — сне, где болевшее её запястье было перемотано какой-то старой грязной тряпкой… Ветер завывал и бил её в лицо, волны шумели, разбиваясь о темнеющие скалы, а она просто стояла и смотрела на это грозное уставшее небо…

Ей чудилось, что какой-то человек сидел на этих тёмных камнях, с красивым тонким и умным лицом, с чёрными нечёсаными волосами, закутанный в какие-то жалкие тёмные и даже грязные тряпки… Он сидел на одном из этих огромных валунов, смотрел на недружелюбные волны, что бились о скалы совсем недалеко от них, и левой рукой, на безымянном пальце которой сверкал яркий алый, словно капли застывшей крови, перстень, перебирал струны странного музыкального инструмента, отдалённо напоминающего лютню, извлекая необыкновенные, ни на что непохожие мелодии… Она не знала этого человека и не видела его теперь — она не могла отвести глаз от того бескрайнего темнеющего и нависающего над нею неба… Но она совершенно точно знала, что он был излишне худ, что под глазами его залегли глубокие тени, что высокий лоб его пересекали морщины, что он с самого детства был хром на одну ногу, что пальцы его, так искусно извлекавшие мелодии из его странного деревянного музыкального инструмента, так же нередко держали лук, стрелы, меч, что голос у него был хриплый, сорванный, но при этом очень приятный… Она могла, вообще, многое рассказать о нём — о том, как он однажды играл и пел в одном из древних и красивых городов, спасая этим жизни своих друзей, о том, как любил музыку и поэзию, которые считал неразрывно связанными между собой, о том, что предпочитал коротать длинные зимние вечера в обществе легкомысленных девиц… Мария совершенно не могла понять, почему ей сейчас всё это то ли вспоминалось, то ли казалось — она просто смотрела на это прекрасное, необыкновенное небо…

Ей чудился звонкий мелодичный голос красивой девушки с бледным лицом, у которой на голове была сапфировая тиара и которая куталась в меха. Странно — Мария не видела ничего этого… Не видела этой девушки, но знала, что та была на редкость красива, что волосы у неё были иссиня чёрные и очень длинные, что на голове у неё сияла эта сапфировая тиара, что губы у неё были очень тонкие, тёмно-красные, почти всегда искусанные… Она, словно наяву, видела этот упрямый взгляд светлых глаз, эту горделивую осанку, этот насмешливый большой рот… Она видела те яркие букеты из маков и незабудок, которые эта девушка так часто держала в руках…

Ей чудились крики. Громкие. Яростные. Кто-то словно хотел пробиться сюда — в этот ничтожно маленький мирок… И девушка, которая тихо напевала какой-то похожий то ли на религиозный, то ли на народный мотив, каждый раз дёргалась, оглядывалась и с досадой снова отводила взгляд и принималась петь. А человек, который играл на странном инструменте, похожем на лютню, не обращал ни на что внимания. Он просто сидел и смотрел на небо и на море. А ей самой хотелось расхохотаться — чуть злорадствуя над тем, кто оставался за пределами этого места, кто был свободен, не обречён прозябать, как они втроём, свои последние дни в этой жуткой и прекрасной пустыне, с какими-то жалкими запасами продовольствия и воды… Сколько они протянут с этими жалкими остатками? И в то же время, почему-то, Марии было жутко жаль того, кто кричал там…

Человек, игравший на музыкальном инструменте, оборачивается к ней, смотрит на неё своими впалыми глазами. Он прекращает играть, поднимается на ноги, прихрамывая — как раз на ту ногу, как Фаррел и думала — подходит к ней, поправляет спадающие на глаза пряди тёмных слипшихся волос…

— Сколько мы здесь протянем? — обращается он к Марии устало. — Мы здесь с неделю и до сих пор не смогли ничего придумать.

Она сама так устала… Сколько они втроём прошли до этого? Много, очень много миль… Много миль — по лесу, по степи, по скалистому берегу моря… И ничего — ни единой зацепки. Ни одной, даже самой крошечной надежды на выход… Ни единого шанса выбраться. Хотелось выть, кричать от отчаяния, ломать себе руки, ноги, вывернуть себя наизнанку — но всё было совершенно бесполезно.

Хотелось плакать… Жутко хотелось… Нет! Не плакать — рыдать в голос. Рвать на себе волосы, кусать в кровь губы, разбивать костяшки, срывать голос в тщетной попытке докричаться до того, кто в силах был пробить этот чёртов барьер, кто, действительно, был достаточно силён для этого. Не она… Она была так слаба в этот момент… Так ничтожна… Какой удар по её гордыне — хотелось захохотать! О! Те палачи постарались на славу — она признавала своё поражение! Хотелось им аплодировать — постарались они, действительно, неплохо! Очень даже неплохо! Они молодцы! Но они не знают, кто такая Мария Фаррел. Мария Фаррел всегда найдёт выход. Всегда. В какую бы безвыходную ситуацию она не попала.