Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 313

И Теодор Траонт как-то выскальзывает из кабинета. Ал даже не сразу замечает — когда. Впрочем, Теодор не так важен. Как, наверное, почти ничто не важно. Альфонс с какой-то непонятной ему осторожностью проводит по стеклу. Он совершенно не боится, что стекло треснет, разобьётся. Нет — в конце концов, это теперь его дворец. Он может здесь делать всё, что только душе угодно.

— Короля ведь могут назвать великим, не правда ли? — как-то тяжело произносит Альфонс, зная или скорее надеясь, что его никто не слышит. — Я хочу, чтобы меня помнили.

Он закрывает глаза. Снова. Чтобы увидеть те странные видения, которые преследовали его после того покушения. Видения, полные боли и холода, но в которых не было страха. Алу нравится видеть их. Нравится чувствовать себя тем человеком из своих снов. Храбрым, сильным, умным, прекрасно понимающем, как действовать… Альфонс Браун хочет быть им… Хочет стать человеком, который сможет разобраться во всех тонкостях этой треклятой политики. Хочет стать человеком, который станет достоин править этим королевством…

Женщина в золотом одеянии сидит на троне. У неё светлые волосы, заплетённые в косу, а на голове корона. Сами волосы у неё словно бы золотые. А на пальце золотой перстень с жёлтым камнем. Она и сама будто слеплена из янтаря и золота. И в отделке зала тоже преобладает жёлтый цвет. Жёлтые камни, оранжевые камни — сапфиры, бериллы, топазы. Позолота везде, где это только было возможно. Жёлтые, оранжевые, белые ковры, тяжёлые оранжевые занавески. И солнце. Как же много было солнца… Оно лезло сюда из каждого окна, из каждой щели.

В тронном зале здесь всё сверкало. Каждая поверхность, которую только можно было отполировать, была отполирована, каждый предмет, который только можно было позолотить, был позолочен… Солнце отражалось отовсюду. Слепило глаза, заставляло щуриться, закрываться от себя рукой.

Играет весёлая музыка. Но совсем не такая, какая звучала в Имештфорде. Даже в весёлой фальранской музыке то и дело звучали мотивы войны, оружия, страданий. Народ изголодался по войне даже тогда, когда война уже так давно велась… Это было странно, но император старался никогда об этом не думать. В конце концов, не всё ли равно, что там думают люди, если она поддерживают его начинания, признают его своим императором? Нет, совершенно не важно. В Зжане же в музыке нет отголосков идущей войны. Да и откуда им тут взяться? Эльфийский город находился ужасно далеко от империи магов. Они и о войне-то только слышали… В этих песнях нет ничего тяжёлого, ничего трагичного… В Фальрании даже в самой весёлой песни сквозила эта трагичность. Император привык к тем песням, к тем сказкам… Он родился, когда война была уже в разгаре. И он практически её окончил — лишь несколько королевств ещё не признавали его владычества над землями, что южнее Гайтонберга.

В Фальрании никогда не было столько солнца — около половины года там, вообще, была постоянно ночь, а когда другую половину года был день, солнце никогда не светило так ярко. В Зжане всё иначе. Здесь даже не спрятанный где-то в лесах Вирджилис. Император не привык к солнцу. Он привык к темноте, обжигающему блеску огня и леденящему блеску снегов.

Золото. Золото… Золото! От его обилия уже начинало тошнить. Его было так много, что от него рябило в глазах. Казалось, будто бы ты попал в сокровищницу, а не в тронный зал. Император не привык к золоту. Привык к стали, к серебру, к алмазам, но не к золоту.

Королева Зара как-то слишком приторно улыбается. Но император старается не обращать на это внимания. От её имени его тоже коробит. И он бы, наверное, постарался как можно скорее покинуть это место, если бы не являлся правителем Фальрании. Ему хочется в темнеющий Имештфорд. Ему хочется к Хильдегер… Хочется к рыжеволосой девчонке, которая так хорошо и тепло к нему всегда относилось, хочется услышать её звонкий мелодичный голос, коснуться рукой её огненных волос… Она была единственным золотом Фальрании. Теперь единственным золотом Фальрании является её трёхлетняя дочь Селина. Теперь маленькая дочь является единственным счастьем ледяного императора.

Император привык ко мраку ночи или ослепляющему блеску снегов. Он привык к блеску начищенной стали, к лязгу оружия, к сверкающему великолепию магии. Но золото он раньше видел не так уж часто. В Фальрании его мало. Даже на юге. И не сказать, что правителя магов это слишком расстраивало.

В Фальрании даже тронный зал был более скромным, чем одна из гостевых комнат здесь. В Зжане всё слишком вычурно. Слишком много деталей. Хильдегер бы понравилось, если бы она была ещё жива. Но её уже не было. Уже год прошёл с того дня, как она умерла. Уже три года прошло со смерти той девчонки, которая прокляла её… Эелана, кажется… Император сжёг эту барышню. Приказал отрубить ей руки и ноги и поджечь. А потом несколько раз тушить огонь и снова поджигать. О… Её криками фальранский император сумел вдоволь насладиться… Как она кричала! И ведь не умерла же сразу, не потеряла сознание! Сумела порадовать!

— Рад вас приветствовать, королева, — говорит император тихо.

Ему не хочется называть Зару королевой. Королём Зжана был её муж. А она — никто. Но в данный момент именно она была правительницей этого эльфийского королевства. Забавно… Ведь Зара была человеком… Впрочем, не всё ли равно? Ему же было приятно называть Ариозелира королём. Так в чём же разница? Тот тоже не имел возможности стать правителем.

— Я тоже рада вас видеть, император, — улыбается женщина натянуто.

Она красива, пожалуй. Куда красивее нескладной Хильдегер. У той даже были веснушки на носу. Кажется, это не считалось признаком аристократичности. Но императору нравились её веснушки. А ведь он женился на ней тогда… На рыжеволосой Хильдегер, у которой между передними верхними зубами была весьма большая щель, у которой нос был не совсем ровным… Он — император Фальрании — женился на девушке, которая была его наложницей. Такого прецедента ещё не бывало. На Заре император никогда бы не женился.

Он подходит ближе к трону, старается улыбаться и не замечать того обилия золота, которое так его раздражает. Правителю Фальрании не хочется сорваться сейчас. В конце концов, дипломатом тоже нужно было уметь быть. Фальрании не нужна была сейчас новая затяжная война. Нужно было хоть немного оправиться от предыдущей.

«Убийца» — шепчутся у него за спиной. «Чудовище» — усмехаются где-то позади. «Безбожник» — шепчутся в зале. Безбожник… Императору хочется расхохотаться. Именно так называл его когда-то его дед. Дед, амулет на груди которого светился жёлтым. Тот самый амулет, который на груди императора теперь темнел — совершенно почерневший. Почерневший, словно его душа. Или погасший. Император сам этого толком не знает. Ему всё равно.

Как только о нём не говорили после казни Эеланы! Говорили, что он зверски убил невинную девушку… Император усмехается при мысли об этом. Он не убил бы её, если бы та не прокляла Хильдегер. Ледяное сердце императора Фальрании не умеет любить, но оно умеет привязываться. К Хильдегер он очень привязался. Она была такая мягкая, такая нежная, такая хорошая… И она умерла. Ну тогда хоть и Эелана тоже умирала в муках. Двое её братьев смотрели на эту казнь. Один из них — Михаэль — потерял сознание, когда ей отрубили уже вторую руку. Ариозелир же смотрел практически с улыбкой. Император не слишком хорошо понимал его, но… Хотя, быть может, и понимал. По-своему.

Эелана была тем, кто отнял у него в итоге единственное сокровище в его жизни. Тогда единственное. Разве не имел он права отомстить за это? За муки самого дорогого существа в его жизни. Разве не имел он права убивать Эелану настолько долго и настолько болезненно, как это только было возможно? Император никогда особенно не поддерживал — хоть и не запрещал — кровную месть. Но разве это был такой плохой обычай?

— Надеюсь, у моего дорогого друга, королевы Зары, не возникает проблем? — спрашивает император чуть более холодно, чем нужно. — Если вам что-то нужно, вы всегда можете обратиться ко мне.