Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 346

Теперь беда спешит за бедою,

Цепляясь бедой к беде.

Теперь ты носишь цветы к могилам

И тянешь руки к кресту.

Ты очень давно начал эту войну,

Переступив черту.

Черта.

Нарисована мелом.

Ее не видно на белом.

За нею дверь…

Вьюга, вьюга, вьюга… Летящий в глаза ослепительно белый снег. Красивый, холодный, бесполезный… Сверкающий и ненужный никому снег. В нём не было никакого — ровным счётом никакого — прока. Пусть себе несётся в вихре. Только бы не попадал за ворот старого пальто. Да и то… Какая разница? Каким бы ни был сильным ветер — всё равно придётся выйти на улицу и дойти до опостылевшего здания, что теперь было единственным домом для него.

Разве что-то могло быть более подходящим жилищем для такого безразличного старика, как он, нежели эти серые каменные своды? В здании, которое было закреплено за ним одним, было больше полутысячи комнат. Из них — пять его личных приёмных, четыре кабинета, из которых он пользовался только одним, семь прекрасных залов, из тех, что освещаются доброй тысячей свечей за один вечер… И сад прямо под окнами. Прекрасный сад, который летом переливался множеством цветов — маленькая Лирта любила цветы, и он, когда она была совсем ещё крошкой, распорядился высадить прямо перед окнами его кабинета множество сортов роз, нарциссов и лилий, чтобы она не убегала гулять в парк, когда ему приходилось брать её с собой на работу. Теперь уже сад был не таким прекрасным, как при её жизни — Милана куда лучше понимала в цветах, чем он. А он… Что он может сделать с этим цветником, если названий половины из растений не знает?

Но сейчас сада почти не видно — и дело не только в том, что всё покрыто снегом. В такое раннее утро в городе ещё очень темно. Почти что ночь. Пусть министр сегодня и пришёл несколько позже, чем обычно. Всю ночь ему снился Яков. Он то улыбался, то слёзно умолял о чём-то. Впрочем, Яков снился Делюжану исправно — около двух-трёх раз в неделю. И сердце разрывалось от боли каждый раз, когда он видел это живое лицо, на котором будто бы читалась печать здоровья и силы — совсем не такое, какое ему приходилось видеть в те страшные несколько дней, когда Яков так мучительно умирал. Порой ему казалось, что сын зовёт его за собой. Порой — казалось, что строго смотрит на него и качает головой каждый раз, когда руки сами собой тянулись к заветному револьверу или к такому желанному пузырьку с ядом. И это нельзя было назвать странностью. Странным было то, что ни Милана, ни Лирта ему никогда не снились.

Министр с какой-то неживой усмешкой касается пальцами чугунной решётки, которая преграждает путь в сад. Седрик Солнман как-то заметил, что у Делюжана лицо живого мертвеца. Должно быть это было правдой. Скорее всего — разве был у жизни какой-либо смысл, когда все любимые тобой люди либо мертвы, либо не желают с тобой знаться. Разве не станешь тут живым мертвецом? Разве что не из тех детских страшилок, которых в огромном количестве знал Хоффман. Моника всегда их пугалась, а Алесия… Алесия как-то странно бледнела, поднималась и непривычно строго просила не шутить с этим. Кажется, она была весьма суеверна — эта белокурая красотка, обрекшая себя на ад, которому нет в мире равных. Ад жемчугов, быстрых танцев и сияющей позолоты. Самый равнодушный и самый отталкивающий из всех, которые только можно представить. Ад, что не пускал тебя в самое прекрасное, что только есть в твоей жизни — почти такой же, как эта металлическая решётка. Красивая, искусно сделанная, но совершенно равнодушная к тебе.

Когда-то давно он мог бы увидеть каждую пылинку, каждую царапинку на этой чугунной ограде. Теперь же зрение то и дело подводило его, пусть и не так сильно, как большинство его ровесников. Но ему теперь зрение и не нужно было так сильно — всё, что было необходимо ему для работы, он уже давно приучил себя сразу заучивать наизусть, многие детали он запоминал. А после — приучил себя их додумывать. Понимать, даже не глядя, не слыша, не касаясь… Касательно этой ограды — Делюжан помнит каждую царапинку на ней, хотя бы потому, что виновником большинства царапин был Яков.

Его жизнь уже давно была пуста. Лишена какого-либо смысла. В ней нет ни малейшей нужды. В королевстве Анэз все уже давно ненавидели его. А родного его королевства уже давно не существовало. Эта глупая девчонка… Ох, если бы только она не стала той, кем в итоге оказалась. Впрочем, он не сердился на неё теперь. Разве что усмехался грустно и с каким-то превосходством — он, изгнанный принц Денеб, был первым министром в другом королевстве, самым важным человеком, а она… Она умерла нищей. И Делюжан совершенно не был готов как-либо помогать ей. Как оказалось — он был весьма злопамятен. Пусть и пытался изжить это долгие годы.

Теперь же хотелось послать все свои старания к чёрту.

Весь мир для него переворачивался с ног на голову. Не было ничего правильного, ничего нормального… С самого детства. С самого детства его жизнь летела в Бездну и была столь ненормальной, что он порой удивляется, как не сошёл с ума. Всё в его существовании было настолько странным и неправильным, что когда он был помоложе, от этого хотелось закричать.

Сейчас уже ничего не хотелось. Разве что — чтобы его жизнь поскорее уже закончилась. Он давно уже приучил себя ждать — власти, любви, счастья… Первое принёс ему Ричард Брекстейн, предыдущий глава правительства королевства Анэз, второе дала ему Джулия Траонт, эта надменная красавица-принцесса из Орандора, а третье подарила ему Милана Пайверс, скромная девушка из королевства Кайерим, которую он взял в жёны. Не было разве что короны. Но разве нужна она была с тем положением, которое он занимал? Пожалуй, в его случае корона только мешала бы ему… Золото — тяжёлый металл. Он способен мешать в битвах. Как в тех, в которых принимали в древности участие рыцари, полностью закованные в доспехи, так и в тех, в которых принимали участие многие люди теперь — в битве политического влияния, которое теперь больше зависело от умения убеждать, нежели от умения выигрывать турниры.

Пожалуй, Делюжан мог с уверенностью заключить — он был еретиком. Сейчас такими взглядами, как у него, уже трудно кого-либо удивить — полно всех этих молодёжных течений, отрицающих всё на свете. А ещё он никогда не верил в какой-либо из этих непререкаемых авторитетов, о которых все всегда всё знают. В конце концов, репутация — дело весьма относительное. Нельзя смотреть на монету только с одной стороны. Нельзя видеть только хорошее или только плохое. Нельзя считать виноватой только одну сторону. Если монета погнута — погнута она с обоих краёв. Если монета сломана — ни одна из её сторон не будет целой. В жизни не существует ничего, что могло бы похвастаться — и похвастаться ли — однобокостью. Во всяком случае, Делюжан не знал ничего, что могло славиться таким качеством. Обычно подобными мыслями развлекали себя люди помоложе — Яков мог бы, но он отчего-то придерживался более консервативных взглядов. Быть может, именно поэтому они так не ладили, когда Яков был жив? Из-за того, что в чём-то поменялись ролями?

Когда-то давно он спасался от крамольных мыслей, придя домой и обняв свою жену. Милана никогда не понимала его полностью. Но всегда помогала ему. Как могла. И Лирта никогда не понимала. Да и могла ли она понять — эта маленькая хорошенькая девочка? А вот Яков понимал… И Делюжан понимал сына. Должно быть, в этом и была вся причина тех постоянных споров и ссор. В его голове тоже достаточно было того, что никогда не следовало произносить вслух. И горьким опытом наученный, он уже и не произносил этого вслух — приучил себя говорить только то, что от него желали услышать.

И всё же, порой, в редкие вечера Делюжану казалось — он не такой уж плохой человек. И пусть о нём говорят, что угодно. В конце концов, кто с его жизнью не стал бы столь же ворчливым или безразличным? Вполне возможно, что тот, кто при таких же обстоятельствах сделался бы яростным и жестоким. В конце концов, он имел право на то, чтобы сделаться обособленным ото всех после того злосчастного дня. В конце концов, он имел право ненавидеть многих людей из королевства Анэз. Но он не ненавидел их. Точнее — ненавидел далеко не всех.