Сидни Чемберс и кошмары ночи - Ранси Джеймс. Страница 4

— Прошу прощения. Понимаю, вам сейчас нелегко.

— Зачем вы пришли? — спросил Монтегю. — У меня неприятности? Считают, что во всем виноват я?

— Меня попросили поговорить с вами.

— Кто?

— Колледж. И уверяю вас, все, что вы мне скажете, останется между нами.

— Я уже сделал заявление. Хотя с самого начала было ясно, что оно ничего не проясняет. Не представляю, что произошло.

Сидни сознавал, что должен тщательно подбирать слова.

— Если вам нечего добавить к тому, что уже заявили, я, разумеется, пойму. Обстоятельства сейчас для вас непростые. Только знайте: если захотите что-нибудь еще обсудить, я в вашем распоряжении.

— С какой стати я вдруг захочу?

— Видите ли, у меня есть опыт общения с полицией, и от меня, видимо, ждут, что я сумею как-то сгладить острые углы.

— Нечего сглаживать, каноник Чемберс. Произошел несчастный случай. Разбился мистер Лайал. Все это была сплошная глупость, тем более что я страдаю от головокружений. Не следовало лезть туда, вот и все.

— Зачем же полезли?

— Кит считал, что будет круто. Он знал, что его наставник проделывал подобные штуки. Они были близко знакомы.

— Вы с Бартлеттом друзья?

— Кит всем нравится.

— Где он сейчас?

— Наверное, отправился домой.

— Судя по всему, нет. И это вызывает беспокойство. У его родителей и, полагаю, у вас.

— Вероятно, он считает, что я могу сам о себе позаботиться.

— А можете?

— Не знаю.

— Позвольте спросить, как вас втравили в эту историю.

— Мистер Лайал знал, что я из семьи альпинистов. Мой отец был одним из самых юных, кто забрался зимой в гололед на северный склон Бен-Невис [2]. Теперь и мои братья проделали то же самое. А вот я не такой смелый.

Сидни бросил взгляд на аккуратно уставленный обувью стеллаж.

— Я смотрю, у вас там альпинистские ботинки.

— В нашей семье у каждого должны быть такие.

— Вы всегда боялись высоты?

— Холмы и овражки в Озерном крае мне нипочем. Но я не переношу отвесных обрывов. Если попадается что-то круче детской горки, вот тогда я пугаюсь.

— А на крыше Королевского колледжа?

— Запаниковал.

— Хотя не видели, что стены отвесно тянутся вниз?

— От этого мне стало еще хуже.

— Зачем вы втравились в эту авантюру?

— Хотел самоутвердиться, попытаться избавиться от страха…

Сидни помолчал. Ему показалось, что ответ прозвучал как-то легковесно и надо нажать на собеседника.

— Вы можете вспомнить, что произошло?

— Мне кинули веревку, но я не мог найти опору для ноги. Попросил мистера Лайала еще немного стравить, затем раздался крик. Мне показалось, будто я услышал, как Кит спускается вниз. Точнее сказать не могу — было темно.

— Несмотря на луну и снег?

— Я видел лишь то, что находилось совсем рядом.

— Вы полезли на часовню, чтобы фотографировать остальных?

— Да, но так и не достал аппарата.

— Не сделали ни одного снимка?

— Нет. Собирался, но все пошло наперекосяк. — Рори Монтегю помедлил, а затем сказал то, что, скорее всего, не собирался произносить вслух: — Ненавижу это место!

Сидни удивил его внезапный взрыв эмоций.

— Вы всегда испытывали это чувство? «Ненавижу» — сильное слово.

— Кит хорошо ко мне относился. Мистер Лайал тоже. Говорил, не важно, откуда человек, если у него твердые убеждения.

— А какие убеждения у вас?

— Я не из тех, кто вступает в здешний хор, если вы это хотели узнать.

— Я имел в виду политические убеждения.

— Верю в равенство. Нельзя жить в стране, где для богатых одни законы, а для бедных другие.

— Понимаю, — кивнул Сидни, знакомый с левыми взглядами молодых.

— Вот вы сказали «понимаю», — отозвался Рори, — но церковь — часть истеблишмента. Настанет время, когда человеку придется решать, на чьей он стороне.

— Не думаю, что вопрос должен стоять о какой-то стороне. — Ответ прозвучал так, словно Сидни оправдывался, чего он вовсе не собирался делать. Не любил, если его принимали не за того, кем он был на самом деле. — Проблема в честности и справедливости.

— В таком случае мы можем прийти с вами к согласию. — Рори слабо улыбнулся. — Хотя я член коммунистической партии.

— Некоторые не стали бы это афишировать. Я поражен вашей откровенностью.

— Мне нечего стыдиться. Настанет день, и революция доберется до нашей страны, я обещаю, каноник Чемберс.

Сидни не понял, была ли это угроза или Монтегю просто рисуется. Казалось странным, что он с такой готовностью выкладывает сведения о себе. Если бы у него были связи с КГБ — каким бы невероятным это ни представлялось, — он бы не стал привлекать внимание собеседника к своему членству в коммунистической партии. И по той же причине, если бы Монтегю завербовала «наша сторона», его бравада могла быть лишь неудачной попыткой внедрения. Похоже, единственной виной Рори, если это можно назвать виной, являлась его политическая наивность.

Пережидая непогоду, Сидни поужинал в колледже тушеной бараниной и в дом приходского священника вернулся поздно. После ужина его поджидали орешки, фрукты и спиртное в традиционном сочетании, однако он понимал, что надо возвратиться вовремя, чтобы успеть вывести Диккенса на его законный вечерний моцион. Осторожно крутя педали велосипеда на посыпанных песком улицах, Сидни вспомнил, что собака не очень-то охотно выходила на снег. В последнее время пес казался каким-то скучным, и Сидни беспокоился, не заболел ли тот. С тех пор как он водил Диккенса к ветеринару, прошло уже много времени.

Кроме света в кухне, дом был погружен в темноту, и внутри, казалось, было холоднее, чем на улице. Диккенс встретил хозяина со смесью радости и предвкушения угощения. С тапком в зубах двинулся за ним в кухню и стал кружить у миски в надежде на второй ужин.

На газовой плите на слабом огне грелось в кастрюльке молоко. Кюре Сидни готовил традиционное вечернее какао.

— У нас было небольшое приключение, — начал Леонард.

— У вас обоих?

— Боюсь, что так. Я ходил к Изабель Робинсон. Вы в курсе, что она заболела?

— Да, но я считал, раз она жена врача, за ней хорошо ухаживают.

— Я бы за это не поручился. Иногда медики забывают о близких. Мы все этим порой грешим.

Сидни заинтересовался, не относится ли последнее замечание к нему, но не стал перебивать кюре.

— Вернувшись, я увидел, что окно вашего кабинета распахнуто, а по комнате гуляет ветер. Я подумал, может, миссис Магуайер решила проветрить помещение, но она по ночам не приходит. Затем я заметил, что на пол упали кое-какие ваши бумаги. Их, конечно, могло сдуть ветром. Но у Диккенса из пасти торчал экземпляр «Облаков неведения». Уловка, которая должна была заставить его замолчать. Хотя пес и так не слишком брехлив.

— Полагаете, у нас побывали грабители?

— Да, но на первый взгляд ничего не пропало. Может, их вспугнуло мое возвращение?

— Вы позвонили в полицию, Леонард?

— Я подумал, что вы сами в это время там находились. И все-таки сомневался, залезали к нам или нет. Вроде ничего не взяли… Проверьте сами.

Сидни отправился в кабинет. Все, казалось, оставалось на своих местах. На углу стола лежали серебряные запонки, а он решил, что потерял их. Рядом с граммофоном возвышалась стопка пластинок с джазовой музыкой — грабитель явно не увлекался кларнетистом Акером Билком, — и фарфоровая статуэтка кормящей курочек девушки, которую подарила ему Хильдегарда, стояла на своем обычном месте на камине.

— Что-то невероятное, — заметил Сидни, вернувшись в кухню. Диккенс шлепал лапами следом за ним.

— Ума не приложу, кому понадобилось врываться в дом священника, — произнес Леонард. — Особенно в такую жуткую погоду. Люди знают, что у нас нечего красть. Похоже на попытку оскорбления. Как вы считаете?

— У вас у самих все цело?

— Пока не обнаружил никаких пропаж.

— Может, их отпугнула ваша коллекция Достоевского? — улыбнулся Сидни.