Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - Блашкович Ласло. Страница 16

Но тот фразовый инициал книги Ладислава про облака — или был ли он специально придуман по этому формальному поводу и тут же забыт автором, или же растаял в утренней дымке, промокший, потому что почти десятилетие спустя прорвался в наступающее языковое пространство: Запустил я одно тихое дерьмо, со скользкого горизонта которого сорвалась такая же история.

Потому что именно так, о, трусливая литературная наука, Ладислав Деспот начал одну из своих книг про облака. Фраза, которую я беспричинно помнил, застряла во мраке склонного к метаморфозам, процессуального, как концептуализм, трактира «Форма», и в моей избирательной памяти все-таки не ушла от свой судьбы, она начнет мое надрывное творчество.

Мы внизу, облака — наверху. И ни с места. И так все, что следует за первой фразой, — чистое гадание, изучение кофейной гущи, истолкование помойных снов, прорицание будущего по непринципиальным формам облаков.

Думаешь, облака можно читать? Как те, что в комиксах? Я прищурился. По-моему, это отдает шарлатанством.

Все известные люди, — начал Ладислав, — всё видели в облаках. С самого начала и до конца. Свою безнадежную жизнь… Причем отчетливо, в цвете. Что же касается вони: посмотри, где мы, оглянись. Только человекоподобные экземпляры обеими ногами в могиле… Вот, послушай.

Потому что к нему устремился один из тех вирусных, стремящихся к нулю типов, которых стопроцентно убивает фальсифицированный алкоголь.

Алло, Лаци! Сто лет тебя не видел, ну ты прямо расцвел, — восхищался он, шлепая упомянутого по буддистскому пузу. Нет, ты посмотри: прямо второй Рэд!

Он сказал это, намекая на того рыжего официанта, заброшенного непосредственно из бывшего СССР, теперь превратившегося в местное, провинциальное создание, прекрасно гармонирующее с велосипедом, чесноком и бывшей молодостью.

Нет, amice, я первый ряд, — самонадеянно произнес мой поэт, скалясь, как некая позитивная гиена, не замечая идеологических терниев и придерживаясь исключительно собственного текста.

Привет, каторжане, — крикнул кто-то другой, направляясь к параше.

Не бойся, по колодкам это незаметно, — успокаивал меня Ладислав. Нынче, похоже, невозможно быть кем-то другим.

Боже, что это за люди? — возопил я.

Эх, какие? Да разве это «люди»? — задал и Деспот риторический вопрос. Потом доверительно наклонился, и мы с Наталией втянули головы в плечи, как будто прячем карты. Признаюсь вам кое в чем. Всю жизнь я стремлюсь отменить себя как человека, оказаться в жизненном остатке, в ограниченной свободе, которую дает смертный приговор, очутиться в том времени, когда приговоренный имеет право пожелать, что угодно, сделать почти все, что хочет… У меня такое чувство, будто я состою в какой-то секте одиноких. Если ты меня понимаешь…

Не понимаю, — искренне признался я.

Ничего страшного. Именно так ты и выглядишь, — дружески успокоил меня Ладислав.

Так мы и сидели некоторое время, выпивая. Гребли веслами в дыму, говорили. (Больше всего о Рыбацком острове, по которому слоняются, как привидения, досрочно списанные на пенсию красноперки.)

Так или иначе, в грядущем времени не будет легкого падения. Например, наш мир тяжелый, словно облако из столярного клея. Земля будет разлагаться медленно, как кровавая скульптура в технике «боди-арт». Самому сильному человеку в мире, Арнольду Шварценеггеру, пересадят сердечные клапаны свиньи. Ладислав Деспот окажется в тюрьме…

Но человек — это такая животинка, быстро ко всему привыкает (как непременно выразилась бы начитанная сербская крестьянка). Вы ведь знаете, запустят по телевизору сериал, и дней через пять-шесть он уже — народный обычай.

А что это за человек вон там? — нетерпеливо спрашиваете вы.

Что тут скажешь? Возможна ли, скажем, детективная история с американскими моряками? Попытка изнасилования, например, таинственные убийства в мыльной опере (или пене), немного приправить любовью, и все это в трюме. Преступник, конечно, тот, что кажется самым невинным. (Дотошный, во всем идущий до конца, якорем цепляющийся за дно? ВИЧ-инфицированный? Салага? Ангелочек?) Все по уставу и по жанрово-жандармским канонам. И вот, смотрите, какова жизнь: без отклонений от шаблона, без иронической дистанции, без больших претензий. И почему мы еще о ней и говорим.

Впрочем, в финале каждого, даже самого закрученного детектива вы всегда немного разочарованы. Но — и умиротворены, уверовав в идею мира, который не хаос, не игра случая, не фигура речи, вы можете спокойно уснуть, убаюканные религиозным снотворным, ниточками, которые связывают все. Я не виноват, действием, собственно говоря, руководит детерминизм, исходящий от Высшего Разума или от Бога, если вам так легче, словом, — от Большого Приключения.

Под этим грибом прячутся и другие тени. Что такое, к примеру, таинственный одинокий чужак, появляющийся в замученном бандитами вестерн-городке, спасает всякую мелюзгу (и куриные ножки), после чего отправляется в темный вилайет, вздымая копытами пыль и оставляя за собой обещания, — что это, как не образ Христа, на руке которого татуировка с изображением весов и меча (или кошки)?

И вы думаете, что ради этого бедный Ладислав Деспот должен был оказаться в тюрьме, пусть даже как священник-детектив у Борхеса, который оттуда, пользуясь пультом дистанционного управления для своей беспощадной логики, вскрывает загадочные консервы?

И, как сейчас смотрится, со всеми этими старомодными эпизодами, депилированный Шварци, заброшенный в настоящую жизнь, на фоне его предполагаемой?

А теперь я здесь, наблюдаю за разоблаченным Деспотом, который засунул одну руку за расстегнутый ворот серой тюремной робы (нет, она не в полоску, если спросит какой-нибудь ребенок, думаю, что она сшита из верблюжьей шкуры или лошадиной попоны) и щупает волосатый сосок, царапает путь замедленного сердца, а ладонью другой руки расправляет газетный лист (в него было завернуто яблоко, в плоть которого его жена незаметно впрыснула разведенный спирт). Деспот, однако, доволен, тихонько рыгает и читает:

Агентство «Рейтер» сообщает, что А.Ш. (49), бывший пятикратный чемпион мира по бодибилдингу, сыгравший в кино Конана, Хищника, Терминатора, перенес операцию по поводу врожденного порока сердца.

Не знаю, стоит ли по этому случаю падать в обморок, — недовольно говорю я, уставившись на огрызок яблока, спокойно растворяющийся на полу, — нам известна эпилепсия Цезаря, астма Че Гевары или Стива Оветта, паралич Стивена Хокинга. Хочу сказать: ну и что? У Кевина Кигана правая нога была короче на семь сантиметров, а он был самым скоростным английским футболистом. Подобные пороки сердца, возможно, есть у каждого пятого человека. Мир даже не подозревает, насколько он безобразен.

Однако эта замена клапанов у человека, который является символом здоровья нашей планеты, вызывает беспокойство сродни идеологическому, — хрюкнул Ладислав. Самый сильный человек со свиными сердечными клапанами? Но кто же, век воли не видать, перенес такой ужас?