Двуявь (СИ) - Прягин Владимир. Страница 2

Тихонько тренькнул сигнал входящего вызова. Браслет мягко засветился, Самохин ткнул в него пальцем.

- Алло, Юрец?

Капсула, вживлённая в ухо, давала роскошный звук - голос рождался, казалось, непосредственно в голове. Некоторых товарищей с тонкой душевной организацией это нервировало, Юра к ним, однако, не относился.

- Здорово, Серёга.

- Ты на станции?

- Да. А вы - как обычно? В третьем вагоне?

- Не, в последнем сегодня. Поэтому и звоню. Лень было переходить.

- Понятно.

Самохин побрёл назад по перрону, лениво глядя по сторонам. Посёлок с платформы почти не просматривался - мешали заросли дикого кизила и тёрна в осеннем золотом камуфляже. Да и вообще, у Юры на этой станции всегда возникало чувство, что двадцать первый век остался за поворотом.

Перроны, поля, гора с израненным боком и огородами у подножья - всё здесь было, как двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад. Даже запах опавших листьев, сжигаемых на кострах, как будто пришёл из прошлого, чтобы сладко пощекотать ноздри и вызвать в груди непонятное щемящее чувство, мираж воспоминаний о чём-то, чего Юре видеть не довелось.

Но ностальгический флер развеялся, едва показалась пригородная электричка - лёгкая, почти бесшумная, с фиолетовыми бортами и округло-скошенной мордой. Лоснясь от гордости, она ловко вписалась в жёлоб между двумя платформами. Самохин, войдя в вагон, отыскал там Серёгу - своего однокурсника - и Андрея с химфака. Плюхнулся с ними рядом, спросил:

- А Светку где потеряли? И эту, рыжую?

- Нету их. Опоздали.

- Обе?

- Комсомольская солидарность.

- Вопрос исчерпан. Что смотрим? - он кивнул на планшет, где на стоп-кадре застыла чья-то перекошенная небритая ряха.

- Что, что... - буркнул Сергей. - Всё то же. Видал в субботу это позорище?

- Отборочный, в смысле?

- Ну. У нас это национальная традиция, что ли? С двух метров - выше ворот? Да я бы, блин, с закрытыми глазами попал!

Он попал бы, Юра не сомневался. Серёга был, что называется, форвард таранного типа - здоровенный бугай, но при этом прыгучий, резкий, с хорошей координацией. В сборную факультета его записали, кажется, ещё до того, как он сдал вступительные экзамены.

- Ну, что ж теперь. Немцам продуть не стыдно. Зря они, что ли, чемпионы Европы?

- Это ФРГ - чемпионы. А нас гэдээровские порвали, как тузик грелку.

- Пофиг, - хладнокровно заметил Юра. - И вообще, я больше по баскетболу.

Серёга махнул на него рукой и принялся прокручивать фрагменты позорища, втолковывая Андрею что-то про офсайды и угловые. Юра не слушал - смотрел в окно. Поля наконец закончились, проплыл переезд с заброшенной автострадой - потрескавшийся асфальт, могучий бурьян.

Поезд пересекал промзону - за окном поднимались курганы щебня, пирамиды железных труб и зиккураты бетонных блоков. Мелькали бульдозеры, бетономешалки, цистерны в мазутных пятнах, металлические ангары и кирпичные корпуса с безнадёжно закопчёнными стёклами. Исполинский козловый кран нависал над крышами, как скелет динозавра.

В вагоне тем временем стало весело - кто-то на полную громкость врубил с планшета последний хит хулиганской группы 'Море Спокойствия'. Песня была посвящена любовным терзаньям юной лаборантки в НИИ. Солистка выводила красивым, но издевательским голосом:

То сплетни, то пересуды.

То смех, то ревёшь, как дура.

Убавь уже амплитуду!

Проверь осциллограф, Нюра!

С таким репертуаром, само собой, вряд ли можно было попасть в Большой Кремлёвский дворец или хотя бы в задрипанный районный ДК, но стихийному распространению записей никто не препятствовал. Времена, когда за подобное выгоняли из комсомола, давно минули - у него, комсомола, сейчас хватало других забот.

Страсть била током всё лето:

надежды, сомненья, страхи.

Зашкалил твой амперметр,

вырубай его, Нюра, на...

Последнее слово заглушил эпический гитарный аккорд. В вагоне заржали - не то над несчастной Нюрой, не то над автором текста.

И вот именно в эту минуту студент Самохин заметил девушку, сидящую метрах в десяти от него. Она тоже слушала песню и улыбалась, но как-то иначе, чем остальные. Нет, не брезгливо или презрительно - скорее, несколько отрешённо. Песенка её слегка позабавила, но и только. Едва утихли гитары, девушка снова вернулась к чтению, причём в руках у неё был не планшет, а настоящая книга, хотя обложку Юра не разглядел.

Яркой внешностью незнакомка не обладала - обычное лицо славянского типа, серые глаза, прямые светло-русые волосы. Фигура, скорее, хрупкая, чем спортивная. Одета неброско. Узкая юбка ниже колен, высокие сапоги, короткое приталенное пальто - эдакий здоровый консерватизм, шаг в сторону от нынешней студенческой моды с её раздражающей пестротой.

Одним словом, девушка была хороша.

Почувствовав, что кто-то на неё смотрит, она подняла глаза. Их взгляды встретились, и мир вокруг изменился.

Это было похоже на тот припадок, что Юра пережил на балконе. Краски вокруг потемнели, тени набрякли, в ушах зазвучал комариный писк. Руку обожгло болью. Он поднёс к глазам ладонь и увидел, как на ней снова проступает клеймо - окружность и крест. Или череп со скрещёнными костями.

***

- Юрец! Заснул, что ли?

Сергей пихнул его в плечо. Юра встряхнулся и огляделся - пассажиры тянулись к выходу, вагон уже почти опустел. Девица с книжкой тоже пропала из виду; оставалось только надеяться, что она вышла вместе со всеми, а не растворилась в воздухе.

Теперь Самохин испугался по-настоящему. Если случай на лоджии ещё можно было списать на некую аберрацию восприятия, отголосок ночного сна, то второй раз подряд за утро - это уже тенденция. И тут возможны только два объяснения. Либо комсомолец Самохин, грызущий гранит науки в цитадели истмата, выпал в астрал и встал на путь мистических откровений, либо, что несколько более вероятно, у него психическое расстройство с галлюцинациями.

И что теперь - идти по врачам? Выслушивать умные, щадяще-аккуратные рассуждения о подростковой травме, повлиявшей на психику? Вставать на учёт (или как это у них там правильно называется)? Отводить глаза при разговорах с дедом, который, естественно, будет сразу оповещён и вернётся с Транснептуна на Землю? Вот как-то совсем не хочется...

Солнечный луч коснулся лица, и сразу стало немного легче. Будто оно, солнце, шепнуло Юре - погоди, не спеши, не дёргайся. Да, два случая - это уже тревожный сигнал, но ещё не закономерность. Возможно, существует некое рациональное объяснение, которое позволит не впадать в мракобесие, избежав при этом цепких объятий самой передовой в мире медицины...

Здание вокзала в Медноярске представляло собой параллелепипед из тонированного стекла цвета спелой сливы. Народ, сошедший со студенческой электрички, огибал его пёстрой змейкой. В стекле отражалось чистое небо с единственным куцым облаком, жмущимся к горизонту.

Дикторша забубённо вещала: 'Скорый поезд номер двадцать один, Ленинград - Кисловодск, прибывает на второй путь ко второй платформе, время стоянки - пятьдесят пять минут...' Состав подползал величественно, как сытый питон. Юра мельком прочёл на борту название: 'Белые Ночи'. Ещё один реликт из прежней эпохи - не столько средство передвижения, сколько аттракцион для отпускников, которым не жалко времени, чтобы, устроившись у панорамных окон, пересечь страну с севера на юг, от Балтики до кавказских предгорий.

С привокзальной площади, приглушённо гудя, взлетали маршрутки. Чем-то они неуловимо напоминали 'пазики' шестидесятых или семидесятых годов - как если бы тот старый автобус сплющился, раздулся по бокам, округлился и выдвинул кабину вперёд. Собственно, из-за этих кабин, торчащих, как голова из панциря, аэрокары - что грузовые, что пассажирские - и удостоились сравнения с черепашками.