Путешествие в Россию - Альгаротти Франческо. Страница 10

Правда, здесь в ходу роскошь, не слишком-то распространенная в нашем климате, и стране она приносит большую пользу. Эта роскошь — употребление мехов, в которые здесь можно одеваться восемь месяцев из двенадцати. Вы ведь знаете, милорд, что Сибирь, слывущая краем во всех отношениях злополучным,

поставляет в Европу горностаев, соболей, песцов и черно-бурых лисиц. Есть такие меха, что по тонкости, длине, окраске и блеску волоса поднимаются до цен высочайших, немыслимых для наших стран. А у русских меховщиков глаз столь остер, что они разбираются в ворсе любого зверя не хуже, чем какой-нибудь английский ювелир разбирается в бриллиантах чистой воды.

Меха составляют самую большую статью торговли России с Турцией: там они в большой моде. Небольшое количество мехов посылается также в Персию, но тамошняя торговля незначительна, хотя русские и могли бы извлечь из нее большую пользу. Обширное царство Персидское обладает лишь портами в Кермане [184] и в Бендер-Аббасе, [185] в Индийском море, и русские легко могли бы вывозить через Каспий красивейшие шелка из Гиляна [186] и переправлять их затем в мануфактуры Европы. Об этом хорошо знают английские партнеры России, которые недавно добились от нее права свободно торговать с Персией через Каспий. [187] Будет только справедливо, если привилегии получит нация, принесшая русским немалую пользу, — первой среди европейских народов открывшая для себя архангельский порт и начавшая напрямую торговать с русскими; [188] излишне говорить обо всем остальном, чем русские обязаны англичанам, которые помимо всего прочего научили их счету при помощи арабских цифр.

Из всех народов Европы одни лишь русские ведут сухопутную торговлю с Китаем, и только от одних русских китайцы принимают товары, а не серебро в обмен на свои безделицы. Товары те суть меха; в них есть нужда в северной части Китайской империи: ведь страна, начинаясь у Северного тропика, уходит за пятидесятый градус северной широты. Торговля с Китаем приносит русским до семидесяти тысяч рублей в год; выручка эта тратится, скажем так, на булавки для императрицы. Пока торговый караван отправится из Петербурга и доберется до Пекина, побудет там, совершит свои сделки и вернется обратно, проходит, в общем и целом, три года. Путь его пролегает через столицу Сибири, Тобольск, [189] и там караван делает остановку; потом он сворачивает к югу, проходит через Тунгусский край и затем через Иркутск; далее, минуя озеро Байкал, попадает в пустыню, что простирается до самой Китайской стены. В пустыне его со всеми почестями встречает один из китайских мандаринов во главе нескольких сотен солдат; этот эскорт сопровождает купцов до самого Пекина; так нам рассказывал некий барон Ланг: семь или восемь раз он возглавлял караван, в награду за что назначен теперь вице-губернатором Иркутска, [190] края куда обширнее Франции, но с населением меньшим, чем в самом маленьком парижском приходе. Как только русские купцы оказываются в Пекине, они уже не могут свободно передвигаться для совершения своих сделок, — нет, по приказу властей их запирают в караван-сарае и там денно и нощно сторожат — примерно так же, как голландских купцов в Японии. И когда китайцы сочтут, что время пришло, они приносят туда свой чай, немного золота, шелк-сырец, старые обойные материи, изваяния идолов, самый низкопробный фарфор — по большей части лежалые товары и чуть ли не сор с их складов — и отсылают пришельцев восвояси. Предоставляю Вам, милорд, судить, насколько китайцы, самые великие мошенники, какие только есть на свете, пользуются усталостью русских и их плачевным состоянием.

Среди партии безделиц, привезенных на днях последним караваном и выставленных на продажу, я видел старые часы от Томпиона, [191] совсем разбитые, которые не могли уже показывать время. Они были совсем мертвые, как принято выражаться у китайцев. Вы знаете, милорд: как ни искусны китайцы, они все же еще не могут собирать эти наши маленькие хитроумные механизмы, что держат в плену время. Они их покупают у англичан, и из всех европейских товаров только этот один допускают в Кантон. Когда часы портятся, китайцы говорят, что «они умерли», и откладывают их до прибытия какого-нибудь английского корабля. Потом относят на корабль и меняют там на «живые», давая что-нибудь в придачу тому, кто согласен на такую сделку. Англичане, у которых на борту всегда есть какой-нибудь часовщик-подмастерье, без особого труда воскрешают этих «мертвецов», и тут же продают китайцам как только что привезенные из Англии. И это, вероятно, единственный промысел, в котором мы способны обвести китайцев вокруг пальца. Упомянутый мною мертвец от Томпиона был куплен за очень высокую цену одним немецким бароном, который, находясь на российской службе, пожелал сделать приятное императрице. Она никогда не упустит случая полюбоваться китайскими товарами, что собраны в большой зале одного из дворцов, называемого Итальянским. [192] Когда выставляется на торги какая-нибудь ткань, или предмет из фарфора, или что-то еще, сама императрица частенько предлагает какую-то сумму, и среди подданных считается хорошим тоном предложить больше; каждый взвинчивает цену, каждый хочет, чтобы выкрикнули его имя как претендента на ту или иную безделицу, и тот, кто заплатил за нее втридорога, полагает, что не зря прожил день. Нам тоже довелось побывать в роли возможных покупателей при одной из подобных оказий.

И это отнюдь не единственная торговля, прибыль от которой поступает императрице. Есть монополии и более выгодные. Ревень, соль, древесный уголь, изрядная доля пеньки, добрая половина железа, пиво, разные водки — вся эта торговля ведется в пользу императрицы — или империи, что в конечном итоге одно и то же. Выгоду империи приносят также лавки пряностей, питейные заведения, общественные бани. Простодушное любопытство народа — причина того, что в первые стекаются изрядные толпы, и если питейные заведения посещаются не столь усердно, как в Англии, то в бани ходят почти так же часто, как в Турции.

Выручка, из всего этого извлекаемая, составляет одну часть доходов империи. Другую часть дают портовые таможни, дорожные пошлины и взимание подушной подати в семьдесят копеек с человека, [193] то есть примерно в тридцать пять английских пенсов [194] Такую плату вносит в казну любой боярин или помещик за каждого своего вассала мужского пола; [195] она составляет чуть больше половины того, что приносит ему служба и труд оного вассала. Эта финансовая система устроена на турецкий манер и способствует тому, чтобы вести точный учет населению империи. Считается, что населения в стране семнадцать миллионов, [196] без учета завоеванных областей, — в тех, пожалуй, не наберется и миллиона: это малая горстка для империи, куда более обширной, чем Римская.

Есть еще и другой способ подсчета населения — это система пополнения войска, поскольку каждая провинция обязана поставлять одного новобранца на каждые сто двадцать пять душ. [197] Кроме того, доходы империи немало возросли от поступлений, приносимых весьма большим количеством земель, принадлежащих короне и пополняющихся за счет конфискаций. И ежели все подсчитать, включая и поставляемое провинциями безо всякой оплаты — работников, скот, фураж, пшеницу, ячмень и прочее, когда монарх в этом нуждается, — то доходы империи оказываются равными четырнадцати или пятнадцати миллионам рублей, иначе говоря, трем миллионам фунтов стерлингов, [198] сумме, огромной для севера, где датский царствующий дом имеет всего миллион дохода, а шведский — меньше двух. Тем более эта цифра значительна для страны, где все, можно сказать, довольно дешево. В глубине империи корову и прочее, нужное для жизни, можно приобрести в шесть раз дешевле, чем в Англии. Галера без учета пушек обходится государству всего в тысячу рублей, и достаточно будет сказать, что солдат здесь получает только треть суммы, какую получил бы во Франции или в Германии.