Путешествие в Россию - Альгаротти Франческо. Страница 19

Не более удачным оказался и третий поход, который, вновь под командованием Ласси, был предпринят русскими войсками в той же провинции в следующем, тридцать восьмом, году. Планировалось овладеть наконец Каффой, получив тем самым порт на Черном море и твердую опору в Крыму. Для подобных целей Каффа подходит как нельзя лучше — это самый богатый торговый город во всем ханстве, нечто вроде нашей Мессины для Греции. [314] Купцы там невероятно деятельны: кроме торговли зерном, коровьим маслом и солью, в тех краях еще приготовляют и продают икру, которая оттуда расходится по всей Европе и попадает даже в Индию. Икру в огромных количествах дают осетры, кормящиеся и жиреющие на почти пресном мелководье Меотидских лиманов. На каффском рейде хорошее дно, и там стоит турецкий черноморский флот. Когда-то этот город был форпостом христианства в противостоянии гуннам, [315] которые, выйдя из недр Татарии, хлынули на рубежи Греческой империи. Гунны овладели этим городом, а затем его захватили генуэзцы, корабли которых после упадка Константинополя стали хозяйничать на Черном море. Город принадлежал генуэзцам более двух веков, и там еще остались свидетельства их господства. Когда же турки укоренились в Европе, то поглотили все окрестные земли и стали держать в Каффе сильный гарнизон. Поход на Каффу Ласси не удался из-за плачевного состояния, в какое приведен был край, по которому двигалось войско, а главным образом оттого, что флот Бредаля сильным штормом разбросало во все стороны. Флот же этот должен был доставлять армии провиант и оказывать поддержку при осаде. Вся Крымская кампания в тот год свелась к следующему: были сровнены с землей Перекопская крепость и часть окружающих укреплений; русские войска вступали с татарами в обычные стычки; в Азове был оставлен изрядный гарнизон под начальством Дондука-Омбо, наводившего ужас на обитателей Кубани; сама же армия отбыла на Украину, на зимние квартиры. Самое замечательное в этой кампании было то, как русские войска вступили на полуостров. Армия вошла туда не через Арабатскую косу и не через Чонгарскую, как предполагал вначале Ласси: татары заранее заняли эти проходы, да и укрепленные линии на перешейке хорошо ими охранялись. Ласси не знал, что предпринять, и тут какой-то татарин ему рассказал, что недалеко от этого места, ближе к Перекопу, от континента к полуострову идет отмель, и когда ветер дует с запада, он отгоняет воду в открытое море, вплоть до того, что иногда дно на какое-то время совсем обнажается. Тогда Ласси доверился фортуне, что было в этом случае равносильно проявлению доблести; сразу же, как поднялся западный ветер, он построил всю армию в одну шеренгу, дал команду «вперед шагом марш», и солдаты, даже не замочив ног, благополучно перебрались в Крым.

Миних, взяв в тридцать седьмом году Очаков, по возвращении на Украину отдал подобающие распоряжения, дабы обеспечить провинции должную оборону, переформировать войско и собрать провиант для кампании будущего года. Против общего врага намеревались совместно выступить и русские, и австрийцы, чтобы зажать его, если получится, между двумя армиями. Вена, которая в начале лета тридцать седьмого года повсюду теснила турок, а к концу кампании умерила свой пыл и вела лишь оборонительную войну, предполагала в этом же году осадить Видин, [316] болгарскую пограничную крепость на Дунае. Петербург при этом должен был помочь осаде, послав в Трансильванию [317] порядочный корпус, чтобы оттянуть на себя часть турецких сил, которых со стороны австрийцев скопилось великое множество. А чтобы еще больше отвлечь неприятеля, в то время как Ласси углубился в Крым, Миних должен был предпринять осаду Хотина, [318] приднестровской крепости, форпоста турок на границе с Польшей.

Русские не пошли в Трансильванию, поскольку армии как Ласси, так и Миниха нуждались в пополнении, зато в Петербурге было решено осадить Бендеры. Сочли, что австрийцев такой отвлекающий маневр удовлетворит; русские же заодно смогут обуздать татар Бессарабии, не совсем еще покоренных, и при этом не придется удаляться от недавно завоеванных земель, особенно от Днепра, реки знакомой, по течению которой долгое время двигалось российское войско.

Итак, Миних выступил в направлении Бендер. Перейдя Днепр, он продвигался с большой осмотрительностью, останавливаясь лагерем только на берегах рек, заботясь о воде и корме для лошадей — в этих краях того и другого не везде хватает. Русское войско в степях напоминало огромный корабль в море, который везет с собою все свои запасы, все, в чем он нуждается, — и всюду внушает страх. Больным не предоставляли почти никакого лечения, о них заботились даже меньше, чем в море, поскольку в степи нельзя организовать ни лазаретов, ни чего-либо в этом роде, как это обыкновенно делается, когда войны ведутся в Европе. Когда случалось, что войско захватывало у неприятеля, который всегда был рядом, волов или быков, в лагере начиналось такое же ликование, какое охватывает моряков, вдруг получивших свежий провиант. По мере того как армия съедала запасы, какие везла с собой, порожние повозки сжигались, а быки, от которых теперь уже не было другой пользы, шли на мясо. Миних долго следовал вдоль берегов Днестра, надеясь где-нибудь его перейти и направиться к Бендерам, чтобы взять город в осаду. Но турки, удерживавшие противоположный берег и не сводившие с русской армии глаз, так и не дали этого сделать, да к тому же еще редкий день для Миниха обходился без стычек с татарами. Татары, поддержанные турецким корпусом, то и дело появлялись на этом берегу, атаковали русских с флангов и с тыла и явно имели целью лишить их провианта. Не будь введенной Минихом дисциплины, не будь его бдительного ока, русским пришлось бы туго. Среди множества стычек с татарами были весьма серьезные, — одну из них вполне можно было бы назвать сражением. Миниху досаждали то так, то этак, вынуждая быть постоянно начеку, и он днем и ночью был готов и сняться с места, и принять бой. Наконец, изрядно измотанный своими же неизменными победами, отчаявшись перейти Днестр, и принужденный думать о собственном спасении — тем более что в этих местах свирепствовала чума, — он решил уйти на Украину, в казармы. Но прежде разрушил Очаков, за взятие которого русские заплатили двадцатью тысячами жизней, и который в настоящем году, когда турки так усилились, удержать было уже нельзя, в отличие от года прошлого. Поэтому Миних решил не защищать то, что все равно будет потеряно.

Несчастливые результаты этой кампании — как для русских, так и для австрийцев — вызвали большое сожаление при дворах союзных государств. В Вене сетовали, что и Миних, и Ласси тянут время, вступают с татарами в мелкие стычки, между тем как австрийцам приходится иметь дело с самим везиром и с цветом турецкой армии. Русские же, напротив, говорили, что они ведут куда более серьезную войну, чем принято думать; что она уже обошлась России в сто тысяч солдатских жизней; что в неудачах повинны австрийцы, поскольку они в тридцать седьмом году рассредоточили свое войско, оставили Дунай, увели имевшийся там у них флот и не пошли на Видин, которое тогда легко можно было взять, а от взятия его в значительной степени зависел итог всей войны; что в тридцать восьмом году пришлось оставить Орсову, подступ к Белграду, [319] из-за малочисленности обороняющих его войск, из-за бесконечной смены военачальников и планов и из-за других подобных неурядиц, причиною которых были одни лишь австрийцы.

Среди подобных раздоров заключившие союз монархи продолжили войну и в текущем, тридцать девятом, году; тогда же обе стороны согласились на посредничество Франции, выступавшей за мир. Ласси не ушел с Украины; Дондук-Омбо оставался на Кубани и вместе со своими калмыками настигал татар в самых потаенных их убежищах, безжалостно истребляя всех мужчин, попадавших к нему в руки, а детей и женщин отправляя в Россию; территорию же между Россией и Татарией он превратил в настоящую пустыню. Все это укладывается в обычаи обитателей Востока, которые, опустошив какой-либо край и переселив в другие места его жителей, считают, что этим неприкосновенность границы обеспечивается куда вернее, нежели строительством самых прочных крепостей.