Год трёх царей (СИ) - Касаткин Олег Николаевич. Страница 19

Поднявшись Георгий вышел в зал ротонду, машинально кивнув лейб-гвардейцу у дверей кабинета.

Тут никого кроме него не было — все адъютанты и дежурный генерал находились в другом крыле — если потребуется — явятся а мозолить глаза царю лишний раз незачем.

Зал был обставлен гарнитуром золоченой мебели дворцовых мастеров, а на полу расстелена огромная шкура азиатского тигра поднесенная отцу депутацией самаркандских туземцев.

(Некстати вспомнился рассказ гатчинского обер-егермейстера — тигра этого дабы не попортить шкуру не застрелили а отравили подбросив на охотничью тропу приправленное особыми местными ядовитыми травами мясо свежезарезанного козла. Экое, однако, зверство!)

Как резиденция, Гатчина что ни говори была великолепна: дворец, вернее, замок, представлял собой обширное здание, выстроенное из тесаного камня, прекрасной архитектуры и вполне удобной планировкой.

Дворец украшен зеркалами и золочёными консолями с мраморными вазами и светильниками венецианского стекла тончайшей работы, мраморные камины, обшитые дубовыми панелями гостиные…

При дворце имелся обширный парк, в котором росло множество старинных дубов и других деревьев. Прозрачный ручей вился вдоль парка и по садам, обращаясь в некоторых местах в обширные пруды, вернее, озера. Вода в них была до того чиста и прозрачна, что на глубине трех-четырех аршин видны были камешки на дне, и в этих прудах плавали большие форели и стерляди — их иногда подавали к царскому столу.

Здесь жила семья государя Александра, тут прошло детство Георгия. Многие втихомолку злословили — дескать слаб духом царь — не в пример деду и отцу. Спрятался в Гатчине будто медведь в берлоге. Это про человека стоявшего на линии огня на Дунае и под Рущуком.

Легко судить других когда не в тебя снаряды с гремучим студнем кидают! Впрочем… все чаще посещала молодого императора дума — только ли от людей из «подполья» ждал удара отец?

Вспомнить хоть историю со Скобелевым… Он над французами с их Буланже смеялся — а ведь и в России был схожий тип (хоть в чем то мы европы опередили!)

Михаил Дмитриевич Скобелев — «Белый генерал» — самый молодой и популярный военачальник — без лести и много более старшие генералы называли его «современным Суворовым». Первым ворвался в Хиву, заставив ее капитулировать. Победитель Коканда. Герой Шипки, Плевны и Ловчи… Пожалован Золотым оружием и возведен в генерал-адъютанты. Потом — опять Туркестан. В январе 1881 года, взяв сильную туркменскую крепость Геок-Тепе, Скобелев присоединил к России богатый и цветущий Ахалтекинский оазис. Александр II дал ему чин генерала от инфантерии и орден Св. Георгия II степени. Пойди все как полагалось — быть бы Скобелеву фельдмаршалом и стать в ряду таких людей как Потемкин, Кутузов, Барклай-де-Толли и Паскевич. Да он и так уже считался признанным первым полководцем России. Покоренные азиаты боготворили его почитая «Ак Пашу» чуть не вторым Искандером — Александром Македонским. Однако прогремел взрыв первого марта…

Когда в Туркмению пришла весть о цареубийстве, Скобелев немедленно отправился в путь — и на каждой станции его встречали как триумфатора, а встреча в Москве превзошла все что можно было ожидать: генерал-губернатор князь Долгоруков, который должен был сопровождать полководца в Петербург, едва сумел пробиться к его вагону, так плотно стояли тысячи москвичей на площади перед вокзалом. (Это ведь, минуточки во дни траура — почти сразу после царских похорон!) Прибыв в Петербург, Скобелев прежде всего поехал на могилу Александра II, и только после этого — в Зимний дворец. Отец принял его холодно, даже не предложив сесть — и не в одном нарушении устава было дело…

Что уж случилось с рассудком этого не обиженного ни судьбой ни властью человека что он перестал быть тем кем был раньше — слугой трона и России — неведомо. Но случилось. Правда, матушка как то обмолвилась — еще пару лет назад — что слухи доходили до двора еще и прежде…

Победоносцев, сразу же разобравшись в существе дела, написал Александру III большое письмо, призывая царя непременно привлечь Скобелева на свою сторону. Георгий нашел его в бумагах отца — он их толком не разобрал еще…

«С 1 марта вы принадлежите со всеми своими впечатлениями и вкусами не себе, но России и своему великому служению, — писал обер-прокурор Синода. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могут быть навеяны толками…» И дальше — что такой человек как Скобелев уже принес России огромную пользу и принесет еще больше — если не отталкивать его а вернуть на должный путь…

В итоге увещевать Скобелева отправился лично Лорис-Меликов. «Белый генерал» пригласил его в свой вагон. Оставшись наедине, он разволновался, даже разрыдался и, нес какую то на взгляд Георгия слезливую ахинею — словно слабонервная дама или испитой разночинец — неудачник. Убеждал Михаила Тариэловича ни много ни мало учинить мятеж.

«Дальше так идти нельзя. Все, что прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я не сдам корпуса, а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду… Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте!». И обиняками изложенный план — о, дерзкий и безумный — но как и нечаевская затея могущий сработать — арестовать царя и упрятав все августейшее семейство под надежной охраной в каком-то из дворцов единолично править от имени монарха. При участии «хунты» — ну точно как в какой-нибудь дикой южноамериканской республике — с Лорис-Меликовым в качестве второго лица.

Потом Меликов доверительно поведал Кони: «… Это мог быть роковой человек для России — умный, хитрый, отважный до безумия, но совершенно без убеждений». Убеждение одно у него все таки было — война с немцами и австрияками — и чем быстрее тем лучше!

Кончилось все однако грешно и смешно.

Как-то хорошо погуляв в «Яре» генерал после обеда у барона Розена, поехал в гостиницу «Англетер», что стояла на углу Петровки и Столешникова переулка.

Там в первом этаже занимала роскошный номер знаменитая московская кокотка Элеонора Альтенрод (видимо на интимные аспекты немцеедство «Белого генерала» не распространялось).

Что уж там случилось — неизвестно но поздно ночью испуганно всхлипывающая демимонденка выбежала во двор и сообщила швейцару, что у нее в постели умер какой-то офицер. Это оказался Скобелев.

Говорили что умертвила его «Священная Дружина»: некая секретная организация из знатных дворян, имеющей целью «тайными путями оберегать особу государя». (Та, которую в обществе именовали не иначе как «Клуб взволнованных лоботрясов».)

Другие кивали на масонерию (а как же без нее?), на турок, применивших «секретную азиатскую отраву». Третьи подозревали Германию и лично Бисмарка.

На то были вроде как основания. Уж слишком неприлично радовалась печать в Берлине и Вене. «Пусть панслависты и русские слависты плачут у гроба Скобелева. Что касается нас, немцев, то мы честно в том сознаемся, что довольны смертью рьяного врага. Никакого чувства сожаления мы не испытываем. Умер человек, который действительно был способен употребить все усилия к тому, чтобы применить слова к делу.» И весьма похоже что генерал и в самом деле умер накануне применения слов и мыслей к делу — правда не к немецкому.

Незадолго до того случилось странное происшествие.

Управляющий Скобелева Иван Ильич Бессонов реализовал по его приказанию все ценные бумаги, продал золото, хлеб из имений, заложил недвижимость собрав без малого миллион и… сошел с ума.

«Я и не знаю, где теперь деньги, — жаловался Михаилу Тариэловичу Скобелев. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. В ответ он чуть не лает на меня из-под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать!»

Зачем ему вдруг понадобились деньги — целый миллион? Вот так — вдруг и внезапно?

Может и не просто так казначей «глядевшего в Наполеоны» человека лишился рассудка? Что всё-таки было на самом деле в той истории — и что случилось с «Белым генералом»? Кто отдал приказ если таковой был? А кто единственный в державе имел право отдать его? Была ли это прямо выраженная отцовская воля, или просто брошенное вскользь мнение что дескать Скобелев может быть опасен и «дело сие надобно разрешить»?