Корона и Венец (СИ) - Касаткин Олег Николаевич. Страница 22

Тут надо сказать Александр Александрович ошибся — бывший народоволец не счел сумасшедшим ни себя ни его.

Но зато в голове его возникла невероятная, дикая но по своему логичная мысль — Кауфман — заговорщик мечтающий разделаться с монархом — но так чтобы подозрение на него не пало. Что с того что он дворянин и обласкан царем? Ведь в конце концов декабристы тоже происходили из самых знатных родов державы — все эти Трубецкие, Оболенские, Волконские, Бестужевы с Муравьевыми… А полковник никак в Пестели метит — тоже ведь был немец? Декабристов — против обыкновения в своем разночинном сословье — Козлов втайне недолюбливал, считая никчемными болтунами упустивших блестящий шанс имея все карты на руках.

Сын николаевского солдата, казававшего отпрыску в подпитии драную шпицрутенам спину, учившийся на медные гроши и оттого собственно и примкнувший к нигилистам он приобрел стойкое недоверие к «чистой публике». С течением времени это чувство только усилилось. И вот теперь откровенно растерялся и струхнул — ибо перед ним сидел тот самых «барин» да еще произносящий такие слова — причем так как произносит имеющий право. И что-то было в нем истинно господское — что заставляло его — человека неглупого в общем и считавшего себя свободным от предрассудков нервно ежиться.

И вспомнились Козлову разговоры уже после дела первомартовцев… Что не просто так отчаянным но неумелым динамитчикам Перовской и Желябова везло раз за разом уходить от жандармских ищеек. Де слишком многим наверху стал поперек горла стареющий и все более вздорный царь со своим серым кардиналом — «армянской лисой» Лорис-Меликовым, и конституционными затеями; запутавшийся в реформах и реакции, и явно направляющий державный корабль не туда куда хотели вельможи. Вот, мол, потому и отошли в сторону «голубые мундиры». А еще даже не разговоры а так — передаваемые полушепотом и с оглядкой слушки от которых прямо таки разило сибирским каторжным железным холодом и тюремным смрадом пожизненной одиночки в Шлиссельбурге. Что вся причина в том что Освободитель задумал нечто неслыханное — передать трон своему сыну от княгини Юрьевской — «царевичу Гоше». И правящая фамилия с ближними тайно приговорила отца, брата и мужа — как когда-то Павла — а глупцы-бомбисты послужили лишь слепым орудием…

Забавно — нынешнего царя тоже Георгием зовут — и хоть молод да решителен…Что если и теперь задумали во дворцах да высоких кабинетах что надо его осадить?

Козлову стало зябко. Если все так — то ведь угодил как кур в ощип. Не откажешься ведь теперь — этот Кауфман птица ох какого высокого полета. Моргнет только — и ищи-свищи бывшего поднадзорного литератора Козлова Евгения Иванова, урожденного мещанина города Киева. Тайны такого рода должны умирать вместе со знающими их.

— Вижу вы поражены? — продолжил меж тем Кауфман. Нет — не бойтесь — повторяю — я не умалишенный. Видите ли — сударь — я как вы должно быть знаете заведую охраной государя. Но я всего лишь артиллерийский офицер, полицейским делом и стражей по сути никогда не занимался. А мои помощники из числа полицейских тайных и явных… Достаточно того что одни не предотвратили ни одного покушения на деда ныне благополучно — он перекрестился — царствующего императора.

Вот я и подумал — вы человек неглупый, с другой стороны — бывший революционэр, и знаете вопрос так сказать с другой стороны. Думаю вы мне в этом смысле будете полезнее чем дюжина дворцовых болванов.

— Но… вы меня хотите взят на службу в… охранку? — заикаясь выдавил из себя Козлов. Но я… я же…

— Я собираюсь взять вас на службу к себе! — отрезал Кауфман. На погоне с императорским вензелем мелькнул отсвет газового рожка. Понимаете разницу? Мне знаете ли вашу благонадежность доказывать не надо и рапорта подавать о внесении в штат. Мне от вас другое нужно.

— Но в таком случае… в чем будут мои обязанности заключаться? — помотал экс-народоволец головой. Я не совсем так сказать понимаю… Что ж мне — господин полковник — ходить вокруг Зимнего и глядеть — как бы залезть в окно с бомбой? — развел он руками.

— Ну хотя бы и так! — усмехнулся Кауфман. Как-то же вы свои планы составляли — насчет его светлости Кропоткина.

— Я не… — хрипло прошептал Козлов. Я всего лишь…

— Так что вам виднее! — проигнорировал слабые возращения полковник. Соловьев — а он был человек изощренного ума — ведь из вашей же шайки — можно сказать ваш друг. Или вы его глупее?

— Знакомый, — нервно процедил собеседник. Мы никогда не были близки…

— Не важно! Знаете — свежий взгляд стороннего человека — причем пристрастного и… неглупого, — голос Кауфмана покровительственно журчал — ни дать ни взять добрый начальник наставляет подчиненного. Опять же вы по-прежнему свой для общества… определенного рода. Вдруг да какой то студент или курсистка мысль выскажут что дело… пауза во время которой на лице полковника Козлов увидел неприятную усмешку — мучеников-тираноборцев нужно бы продолжить. И план предложат. А вы мне про него расскажете.

«Коготок увяз…» — с горечью подумал литератор. «Революционер — человек обреченный — твердил Нечаев. А они не верили — вслед за Бакуниным смеялись над мрачным мясником — дескать какая чушь — борьба — это свет отваги и доблести — что за инквизиторские мысли?!

Он думал что все закончилось — ан нет — теперь его запрягают вновь в эту колесницу — пусть и с другой стороны дышла. Самое же печальное что он ведь даже и не знает ничего — с этого холодноглазого гвардейца с лиловатым шрамом на лбу станется и обмануть его — и насчет целей тоже…

Быть повешенным как его собутыльник Соловьев — но уже по фальшивому делу — вот радость то!

— У меня есть выбор?

— Выбор… Выбор? Выбирать надо было когда вы вместо лекций по сходкам таскаться начали, — сухо отрезал Кауфман. А так — не взыщите. Вам по вашим винам надо бы кайлом серебро доставать в Нерчинске для казны или в ссылке якутской волкам ваши сочинения читать — а вы тут в столице… Думали парой страниц показаний откупиться? Кстати — ваши друзья и общество по сию пору и не знают что вы так сказать были откровенны…

Евгений Иванович смолчал в ответ.

А что он мог ответить этому высокомерному немцу на столь прозрачный намек? Что шантаж — это низко? Тот рассмеется в лицо в лучшем случае, и скажет что не доносчику и соучастнику убийц говорить о низости. В худшем же случае просто промолчит. А завтра или послезавтра всем станет известно что не по глупости отпустили «сатрапы» приятеля братьев Ивашкевичей и прелестной кровавой фурии Натали Армфельд, которому за соучастие в убийстве киевского губернатора светила скорая петля. Что палочка-выручалочка «Народной воли» — письмоводитель секретной части жандармерии Клеточников был отыскан не без его признательных показаний. Что станет с ним тогда? Люди то еще живы — Кравчинский, и Фигнер и много кто… Кто сказал что узнав о его измене не найдется желающих разделаться с новооткрытым «Иудой»?

Гориновичу плеснули в серной кислоты — несчастный выжил но остался слепым калекой. Рейнштейна забил чугунной гирей штатный палач «Народной воли» Попов — полусумасшедший убийца пошедший в революцию чтобы удовлетворить свою страсть к крови. Так же прикончили вчерашних товарищей — Курилова, Тавлеева, Шавашкина, Финогенова, Фетисова, Барановского, Прейма — трое из них лично знакомы Козлову. Причем доказательств на них твердых не было, просто по подозрению.

Также по одному подозрению зарезали «борцы с тиранией» как корову пришедшего к ним простого и честного солдатского сына Акима Никонова… После этого случая собственно Козлов — сам сын солдата и задумался впервые о том что из дела надо уходить ибо наверху те кому своя шейка копейка а чужая головушка-полушка.

…На службу значит зовете — вздохнул Козлов. Жалование тоже положите?

— Не без этого. Восемьдесят рублей в месяц ну и наградные будут. Как у капитана армейского и не у всякого.

…Уныло доедая тушеных мидий, после ухода полковника, сочинитель и бывший смутьян философски утешал себя что в положении его есть и светлая сторона.