В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон. Страница 28

— У тебя все еще стоит, да? — спросила она.

— Да, — ответил я. Мне было стыдно, что я не могу перестать об нее тереться, но Элейн и сама начала двигать бедрами; теперь она тоже терлась об меня.

— Это нормально — то, что ты делаешь, — сказала мне Элейн.

— Нет, это не нормально, — сказал я, но в моем голосе недоставало убежденности, которая слышалась в голосе Элейн, когда всего минуту назад она произнесла те же самые слова. (Я, конечно, имел в виду, что теперь и я думал о Киттредже.)

Мисс Фрост была крупной женщиной, широкоплечей и широкобедрой. Чего у мисс Фрост точно не было — так это мальчишеской задницы; никаким усилием воображения я не мог бы представить себе мисс Фрост, пока терся о беззвучно плачущую Элейн Хедли.

— Нет, правда, все нормально, мне тоже нравится, — тихо сказала Элейн — и тут мы услышали с улицы голос Киттреджа.

— Милая моя Неаполь, твой ли это синий свет горит в окне? — воззвал Киттредж. Я почувствовал, как напряглось тело Элейн. Во дворе слышались и другие голоса — со стороны спортивного общежития Тилли, — но лишь голос Киттреджа явственно выделялся среди них.

— Я же тебе говорила, что он не будет смотреть конец вестерна — вот ублюдок, — прошептала мне Элейн.

— О Неаполь, мне ли предназначен быть маяком твой синий огонек? — продолжал Киттредж. — Дева ли ты еще, Неаполь, или уж нет?

(Однажды я вдруг понял, что Киттредж по самой своей сути был насмешкой над Шекспиром — чем-то вроде поддельного Шекспира.)

Элейн, всхлипывая, потянулась к выключателю своего синего ночника. Когда она снова прижалась ко мне, ее всхлипы стали громче; она терлась об меня, постанывая. Всхлипы и стоны странным образом смешивались, напоминая повизгивания спящей собаки.

— Не поддавайся ему, Элейн — он же такой мудак, — прошептал я ей в ухо.

— Ш-ш-ш! — шикнула она на меня. — Не надо говорить, — запыхавшись, выговорила она между полузадушенными стонами.

— Ты ли это, Неаполь? — снова позвал Киттредж. — Так скоро гасишь свет? Увы, снова в одинокую постель!

Моя рубашка выбилась из брюк; наверное, из-за непрекращающегося ерзания. Рубашка была синей — как боксеры Киттреджа, подумал я. Элейн начала стонать громче.

— Не останавливайся! Сильнее! — простонала она. — Да! Вот так — господи, еще! — закричала она.

Я видел пар от ее дыхания в ледяном потоке воздуха из открытого окна; я терся об нее, как мне показалось, очень долго, прежде чем осознал, что повторяю: «Вот так? — спрашивал я ее. — Так?» (Никаких разговоров, как и просила Элейн, и все же наши голоса разносились по двору — до самого спортзала и Тилли, где все еще выгружались из автобусов вернувшиеся спортсмены.)

Мерцающий свет проектора уже погас; в окнах спортзала зала было темно. Вестерн кончился; дым от выстрелов рассеялся, и ученики Фейворит-Ривер тоже рассеялись по общежитиям — все, кроме Киттреджа.

— Прекращай, Неаполь! — крикнул Киттредж. — Нимфа, ты тоже там? — позвал он меня.

Элейн начала протяжный вопль оргазма. Позже она сказала: «Больше было похоже на схватки, чем на оргазм, по крайней мере, мне так кажется — детей я не собираюсь заводить. Видел, какого размера у младенцев головы?» — спросила она меня.

Так или иначе, для ушей Киттреджа этот кошачий концерт прозвучал как оргазм. Мы с Элейн еще расправляли покрывало на кровати, когда в дверь квартиры постучали.

— Господи, где мой лифчик? — спросила Элейн. Она пыталась найти его в складках одеяла, но все равно времени надеть его у нее не оставалось. (Ей нужно было открыть дверь.)

— Это он, — предупредил я.

— Кто же еще, — сказала она. Элейн вышла в гостиную; перед тем, как открыть дверь, она осмотрела себя в зеркале в прихожей.

Я нашел ее лифчик на кровати — он затерялся в складках измятого одеяла — и быстро запихал его себе в трусы. Моя эрекция уже полностью исчезла; для лифчика Элейн в трусах нашлось больше места, чем для моего вставшего члена.

— Хотел убедиться, что ты в порядке, — услышал я голос Киттреджа. — Я боялся, что у тебя тут пожар или типа того.

— Еще какой пожар, но со мной все хорошо, — сказала ему Элейн.

Я вышел из спальни Элейн. Она не пригласила Киттреджа войти; он стоял в проеме двери. Обитатели Бэнкрофта сновали по коридору, стараясь заглянуть в прихожую.

— Значит, ты тоже здесь, Нимфа, — сказал мне Киттредж.

Я заметил свежий ожог от мата у него на щеке, но самоуверенности у него не убавилось ни на йоту.

— Я полагаю, ты выиграл матч, — сказал я ему.

— Совершенно верно, Нимфа, — ответил он, не отрывая глаз от Элейн. Ее рубашка была белой, и сквозь ткань виднелись соски, а темные кольца вокруг — эти непроизносимые ареолы — на ее бледной коже выглядели как пятна от вина.

— Нехорошо, Неаполь. Где твой лифчик? — спросил ее Киттредж.

Элейн улыбнулась мне.

— Ты его нашел? — спросила она меня.

— Да я не особенно-то искал, — соврал я.

— Неаполь, тебе следует подумать о своей репутации, — сказал ей Киттредж. Это был неожиданный поворот, и он застал нас с Элейн врасплох.

— Все нормально с моей репутацией, — начала защищаться Элейн.

— Нимфа, и тебе тоже следовало бы подумать о ее репутации, — обратился ко мне Киттредж. — Однажды потерянную репутацию девушке уже не вернуть, если ты понимаешь, о чем я.

— Не знала, что ты такой ханжа, — сказала ему Элейн, но я видел, что слово «репутация» — или то, что подразумевал под ним Киттредж — действительно ее расстроило.

— Я не ханжа, Неаполь, — сказал он, улыбнувшись ей. Такую улыбку дарят девушке, оставшись с ней наедине; я видел, что ему удалось задеть ее.

— Я просто притворялась, Киттредж! — заорала она на него. — Я — мы — просто разыгрывали тебя!

— Звучало непохоже на притворство — по крайней мере, не совсем, — сказал он ей. — Лучше тебе понимать, кем ты прикидываешься, Нимфа, — сказал мне Киттредж, но он все еще смотрел на Элейн — так, как будто, кроме них двоих, вокруг никого не было.

— Прошу простить меня, Киттредж, мне нужно отыскать и надеть лифчик, пока родители не вернулись. Билли, тебе тоже пора, — сказала мне Элейн, не отрывая глаз от Киттреджа. Оба и не взглянули в мою сторону.

Еще не было одиннадцати, когда мы с Киттреджем вышли в коридор общежития; обитатели Бэнкрофта, слонявшиеся по коридору или торчавшие в дверях своих спален, явно не ожидали увидеть его здесь.

— Ты опять победил? — спросил его один из мальчишек. Киттредж молча кивнул.

— Я слышал, борцовская команда проиграла, — сказал другой.

— Я не команда, — сообщил ему Киттредж. — Я могу победить только в своем весе.

Мы спустились до лестничной клетки третьего этажа, где я и распрощался с Киттреджем. Отбой в общежитиях — даже для старшеклассников в субботний вечер — был в одиннадцать часов.

— Я так понимаю, твоя мама и Ричард уехали вместе с Хедли, — как бы между прочим сказал Киттредж.

— Да, в Эзра-Фоллс идет иностранный фильм, — ответил я.

— Потрах на французском, итальянском или шведском, — сказал Киттредж. Я рассмеялся, но он вовсе не шутил. — Знаешь, Нимфа, ты-то не в Италии и не в Швеции. Тебе нужно быть поосторожнее с этой девчонкой, которую ты трахаешь или не трахаешь.

В тот момент я засомневался — а вдруг Киттреджа и правда искренне заботит «репутация» Элейн, но с ним нельзя было ничего сказать наверняка; часто вообще невозможно было понять, куда он клонит.

— Я никогда не сделаю ничего, что причинило бы боль Элейн, — сказал я.

— Слушай, Нимфа, — сказал он мне, — человеку можно причинить боль как занимаясь с ним сексом, так и не занимаясь.

— Наверное, так и есть, — осторожно сказал я.

— Твоя мама спит голой или что-то на себя надевает? — как ни в чем не бывало спросил Киттредж, словно в продолжение разговора.

— Надевает, — сказал я ему.

— Да, такие они, матери, — сказал он. — Большая их часть, по крайней мере.

— Уже почти одиннадцать, — предупредил его я. — Не опоздай на поверку.