В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон. Страница 49

Роль шута в итоге досталась Делакорту. Поскольку Делакорт был борцом, скорее всего, это Киттредж рассказал ему об освободившейся роли. Позднее Киттредж просветил меня, что в этот раз Делакорту не так мешала необходимость поддерживать вес: осенняя постановка вышла до начала борцовских соревнований. Однако легковес, из которого, по словам Киттреджа, в более тяжелом весе сделали бы отбивную, все еще страдал от сухости во рту, даже когда не был обезвожен, — или, может, Делакорт грезил о том, чтобы сбросить еще пару килограммов, даже в перерыве между соревнованиями. В результате Делакорт непрерывно полоскал рот из бумажного стаканчика и постоянно сплевывал воду во второй стаканчик. Если бы Делакорт был жив, я уверен, он и сейчас точно так же проводил бы рукой по волосам. Но Делакорт мертв, как и многие другие. Мне еще предстояло стать свидетелем смерти Делакорта.

Как мудро говорит шут Лира, «Считай то, что тратишь, / Хватай, что ухватишь, / Таи то, что знаешь». Хороший совет, но он не спасет шута, и он не спас Делакорта.

Киттредж странно вел себя с Делакортом: он умудрялся демонстрировать одновременно привязанность и раздражение. Как будто Делакорт был его другом детства, но потом разочаровал его, когда «вырос» не таким, как ожидал Киттредж.

Привычка Делакорта полоскать и сплевывать вызывала у Киттреджа нездоровый восторг; он даже сказал Ричарду, что если бы шут на сцене постоянно полоскал рот и сплевывал, это была бы интересная находка.

— Но это уже не Шекспир, — сказал дедушка Гарри.

— Ричард, я не собираюсь суфлировать бульканье и плевки, — сказала моя мать.

— Делакорт, я прошу тебя полоскать и сплевывать за кулисами, — сказал Ричард незадачливому легковесу.

— Я просто предложил, — сказал Киттредж, пренебрежительно пожав плечами. — Видимо, довольно и того, что у нас есть шут, который может произнести слово «тень».

В разговоре со мной Киттредж пустился в философские рассуждения:

— Ты же понимаешь, Нимфа, не бывает настоящих актеров с ограниченным словарем. Но есть и положительная сторона: ты осознал свои слабости в таком юном возрасте, — уверял меня Киттредж. — На самом деле это даже удача — теперь ты точно знаешь, что тебе никогда не стать актером.

— Ты имеешь в виду, что это не та профессия, которую выбирают, — сказал ему я, как однажды сказала мне мисс Фрост — когда я впервые сообщил ей, что хочу стать писателем.

— Боюсь, что да, Нимфа, — если ты не хочешь лишить себя последнего шанса на успех.

— А-а.

— И было бы мудро с твоей стороны, Нимфа, сделать и другой выбор — прежде чем думать о карьере, я хочу сказать, — сказал Киттредж. Я ничего не ответил; я ждал. Я достаточно хорошо знал Киттреджа и видел, что он пытается вынудить меня подставиться. — Есть еще вопрос твоих сексуальных наклонностей, — продолжил Киттредж.

— Мои сексуальные наклонности предельно ясны, — ответил я, немного удивившись самому себе: я играл, и моя проблема с речью никак не проявляла себя.

— Не знаю, не знаю, Нимфа, — сказал Киттредж, случайно или намеренно напрягая широкие мышцы на сильной шее. — Как по мне, в том, что касается сексуальных наклонностей, ты выглядишь неопределившимся.

— А, это ты! — весело сказала мисс Фрост, увидев меня; казалось, мой визит удивил ее. — А я думала, это твой друг. Он только что был здесь. Я думала, он вернулся.

— Какой друг? — спросил я. (Конечно, я тут же подумал о Киттредже — хотя он был мне не совсем другом.)

— Том, — сказала мисс Фрост. — Том только что заходил. Никак не могу понять, зачем он приходит. Он всегда просит книги, которые, по его словам, не может найти в библиотеке академии, но я отлично знаю, что они там есть. В любом случае у меня никогда не оказывается нужной ему книги. Возможно, он ищет тебя.

— Что за Том? — спросил я. Я не мог припомнить ни одного Тома среди своих знакомых.

— Аткинс — кажется, так? — спросила мисс Фрост. — Я его знаю как Тома.

— Я его знаю как Аткинса, — сказал я.

— Ах, Уильям, сколько же еще в этой ужасной школе будут называть всех по фамилиям! — сказала мисс Фрост.

— Разве тут не полагается шептать? — прошептал я.

В конце концов, мы же были в библиотеке. Я был озадачен тем, как громко говорила мисс Фрост, но меня также привели в восторг ее слова о том, что Фейворит-Ривер — «ужасная школа»; я и сам втайне так думал, но, будучи преподавательским отпрыском, никогда бы не произнес этого вслух, из солидарности с Ричардом Эбботтом и дядей Бобом.

— Тут никого больше нет, Уильям, — прошептала мне мисс Фрост. — Можем говорить так громко, как нам вздумается.

— А-а.

— Полагаю, ты пришел писать, — громко сказала мисс Фрост.

— Нет, мне нужен ваш совет о том, что почитать, — сказал я.

— Все еще на тему влюбленностей в неподходящих людей, Уильям?

— Совсем неподходящих, — прошептал я.

Она наклонилась ко мне; она все еще была настолько выше меня, что мне показалось, будто я совсем не вырос.

— Можем пошептаться об этом, если хочешь, — прошептала она.

— Вы знаете Жака Киттреджа?— спросил я.

— Все знают Киттреджа, — безразлично сказала мисс Фрост; я не мог понять, что она думает о нем.

— Я влюблен в Киттреджа, но я пытаюсь сдерживаться, — сказал я ей. — Бывают романы о чем-то подобном?

Мисс Фрост положила руки мне на плечи. Я знал, что она чувствует, как я дрожу.

— Ах, Уильям, случаются вещи и похуже, знаешь ли, — сказала она. — Да, у меня есть как раз тот роман, который тебе нужно прочесть, — сообщила она мне, снова перейдя на шепот.

— Я знаю, зачем Аткинс сюда ходит, — выпалил я. — Он не меня ищет — он, наверное, влюблен в вас!

— С чего бы? — спросила меня мисс Фрост.

— А почему бы нет? Почему бы любому мальчишке в вас не влюбиться? — спросил ее я.

— Ну, давненько в меня никто не влюблялся, — сказала она. — Но это очень лестно — так мило с твоей стороны сделать такое предположение, Уильям.

— И я в вас влюблен, — сказал я. — С самого начала, и еще сильнее, чем в Киттреджа.

— Милый мой мальчик, ты так ошибаешься! — воскликнула мисс Фрост. — Разве я тебе не сказала, что есть вещи и похуже влюбленности в Жака Киттреджа? Послушай, Уильям: влюбленность в Киттреджа безопаснее!

— Как Киттредж может быть безопаснее вас? — воскликнул я.

Я чувствовал, что опять начинаю дрожать. В этот раз, снова положив ладони мне на плечи, мисс Фрост притянула меня к своей широкой груди. Я начал всхлипывать и не мог ничего с этим поделать.

Я плакал и ненавидел себя за это, но остановиться не мог. Доктор Харлоу сообщил нам на очередном невыносимом утреннем собрании, что излишняя плаксивость у мальчиков — гомосексуальная склонность, которой следует избегать. (Конечно же, этот недоумок не рассказал нам, как избегать чего-то, что не можешь контролировать!) И как-то раз я слышал, как мама сказала Мюриэл: «Честное слово, не знаю, что и делать, когда Билли начинает реветь как девчонка!».

И вот я ревел как девчонка в городской библиотеке Ферст-Систер, в сильных объятиях мисс Фрост, только что признавшись ей, что влюблен в нее сильнее, чем в Жака Киттреджа. Наверное, я казался ей такой размазней!

— Милый мой мальчик, ты не знаешь меня, — говорила мне тем временем мисс Фрост. — Ты не знаешь, кто я, ты не знаешь обо мне ровно ничего — ведь так? Уильям? Не знаешь, правда?

— Не знаю чего? — прорыдал я. — Я не знаю вашего имени, — признался я, все еще всхлипывая.

Я обнимал ее, хотя и не так крепко, как она прижимала меня к себе. Я чувствовал ее силу и снова подумал, как не соответствует этой силе ее маленькая грудь. Я чувствовал, какая она мягкая, и эта мягкая маленькая грудь казалась мне несовместимой с ее широкими плечами и мускулистыми руками.

— Я не об имени, Уильям — это не так важно, — сказала мисс Фрост. — Я имею в виду, что ты не знаешь меня.