334 - Диш Томас Майкл. Страница 50

Хуан, удовлетворенный, удалился, а она поместила огрызок сувенирной морковки в урну. Потом через боковой вход за египетским храмом (куда ее водили благоговеть перед мумиями и базальтовыми богами во втором, четвертом, седьмом и девятом классах) — в музей.

Тысячная массовка тащилась с открыток, снимала со стендов, разглядывала, засовывала обратно на стенды. Лотти присоединилась к статистам. Лица, деревья, выряженные люди, море, Иисус и Мария, стеклянная чаша, деревенский дом, полоски и точечки, но нигде фотографий “Эй-энд-Пи”. Пришлось спросить, и девушка с железными скобками на зубах показала ей, где они скрываются. Лотти купила ту, где ряды прилавков сходились у горизонта в точку.

— Погодите! — сказала девушка со скобками, когда Лотти развернулась уходить. Она подумала, что залетела-таки, но ей просто выдали чек на двадцать пять центов.

Наверху в парке у ограды она вписала печатными буквами на обороте: “Заходила сегодня сюда. Подумала, это напомнит тебе старое доброе время”. Только потом она задумалась, кому бы открытку послать. Дедушка давно умер, а больше в голову никого не приходило, кто мог бы помнить такую старину. В конце концов она адресовала открытку матери, с припиской: “Каждый раз в парке вспоминаю о тебе”.

Потом она вытряхнула из сумочки остальные открытки — набор дырок, лицо, букет, святой, навороченный секретер, старое платье, снова лицо, трудяги на свежем воздухе, несколько загогулин, каменный гроб, стол (опять же весь в лицах). Итого одиннадцать. Общей стоимостью, подсчитала она на обороте открытки с гробом, два семьдесят пять. Мелкие магазинные кражи всегда улучшали ей настроение.

Букет, решила она — “Ирисы”, — симпатичнее всех, и адресовала открытку Хуану:

Не в том дело, что Лотти или их отпрыски ему не нравились и потому он задерживался с выплатами. Просто “Принцесса Кэсс” поглощала чертову уйму денег, и со страшной скоростью. “Принцесса Кэсс”, мечта на колесах, нулёвый пятнадцатого года репликар последнего в своем роде монстра — “шевроле” модели семьдесят девятого, “вега-фасинейшн”. Пять лет пота и слез вложил он в красавицу свою, свою крошку: форсированное двигло со всеми мыслимыми прибамбасами; натуральное, шестьдесят девятого года “веберовское” сцепление с коробкой передач и карданом от “ягуара”; внутри сплошная кожа; а корпус, это полный абзац, семь слоев разных оттенков темного с убывающей перспективой, псевдоглубина дюймов аж пять. Тронуть ее — уже любовный акт. А когда едет? Р-р-р, р-р-р? Обкончаешься.

“Принцесса Кэсс” проживала на третьем этаже гаража Эбингдон на Перри-стрит, а поскольку месячная аренда плюс налог все равно давали в сумме больше, чем пришлось бы платить в гостинице, то жил Хуан вместе с “Принцессой” — точнее, прямо в ней. Кроме машин, просто паркуемых или оставленных ржаветь, в Эбингдоне жили еще трое единоверцев: японец-рекламщик в довольно новом “роллс-электрик”; Гардинер по кличке Пых-Пых в своей самоделке (бедная шлюха, не более чем койка на колесах); и — подиковинней заказных моделей — “хиллман-минкс” в первозданном виде, без единой модификации, настоящая жемчужина, принадлежавшая Лиз Крейнер, которая унаследовала ту от отца, Макса.

Хуан любил Лотти. Он действительно ее любил, но то, что испытывал он к “Принцессе Кэсс”, было больше, чем любовь, — преданность. Больше, чем преданность, — симбиоз. (“Симбиоз”, — так и было выгравировано золотыми буковками у японского рекламщика на бампере его “роллса”.) Машина символизировала — как бы там Лотти ни ворковала и ни возмущалась, все равно ей не понять — образ жизни. Потому что если б она понимала, никогда не послала бы свою дурацкую открытку на адрес гаража. Расплывчатая фигня, и все ради какого-то дурацкого цветка, который вообще, может, давно вывелся! Инспекция — не его головная боль, но когда кто-нибудь давал Эбингдон как адрес, у владельцев гаража очко играло будьте-нате, а у него не было ни малейшего желания, чтобы “Принцесса” ночевала на улице.

“Принцесса Кэсс” составляла главную его гордость, но в глубине души и стыд. Поскольку восемьдесят процентов его доходов были нелегальными, прожиточным минимумом — бензином, маслом, стекловолокном — приходилось обзаводиться на черном рынке, и денег никогда не хватало, на чем ни экономь. По пять дней в неделю принцессе приходилось торчать под крышей, и Хуан обычно составлял ей компанию — возился по мелочи, полировал, или читал ей стихи, или оттачивал мысль за шахматной доской с Лиз Крейнер, что угодно, лишь бы не слышать, как остряк-самоучка какой-нибудь интересуется: “Эй, Ромео, а где особа королевских кровей?”

Но два вечера в неделю искупали любое страдание. Лучше всего и кайфовей было, когда встречался кто-нибудь, способный оценить размах, и они устремлялись вдоль разделительной. Всю ночь, без остановок, разве что бак заполнить, вперед, только вперед. Это было колоссально, но все время так не погоняешь или с одним и тем же кем-нибудь. Всем неизбежно хотелось знать больше, а он не выносил признаваться, что это, собственно, оно и есть — “Принцесса”, он сам и дивные белые сполохи посередине дорожного полотна: всё. Стоило им это выяснить, как начинала неудержимо фонтанировать жалость, а против жалости Хуан был беззащитен.

Лотти его никогда не жалела и ни разу не ревновала к “Принцессе Кэсс”. вот почему они могли быть, и были, и будут мужем и женой. Восемь лет, не хрен собачий. Как лиз-крейнеровский “хиллман”, Лотти оставила цветущую юность в далеком прошлом, но нутро оставалось вполне на уровне. Когда они были вместе и обстановка благоприятствовала, все шло как по маслу. Слияние. Границы растворялись. Он забывал, кто он такой или что надо бы заняться чем-то конкретным. Он был дождем, а она — озером, и он проливался медленно, тихо, легко.

И чего тут еще желать?

Лотти могла б и пожелать. Иногда ему казалось странным, что она этого не делала. Он знал, что на детей у нее уходит больше, чем она получает от него, — но претендовала она только на его время и присутствие. Она хотела, чтоб он жил — но крайней мере, часть времени — в 334-м, и только потому, как ему казалось, что ей хочется, чтоб он был рядом. Она без устали подсказывала ему способы экономить деньги и вообще давала уйму полезных советов (например, держать всю одежду в одном месте, а не раскиданной по пяти районам города).

Он любил Лотти. Действительно любил, и она была ему нужна, просто не мог жить с ней вместе. Трудно объяснить почему. Он вырос в семье из семи человек, и все жили в одной комнате. Поживешь так, и человек превращается в животное. Человеку нужно уединение. Но если Лотти этого не понимала, Хуан не знал, что тут еще можно сказать. Уединение нужно всем, просто Хуану больше, чем остальным.

Пока Леда тасовала, Нора наконец выложила то, что явно вертелось у нее на языке с самого начала.

— Видела вчера на лестнице того цветного парня.

— Цветного парня? — Вот вам вся Нора, как в капле воды; сказанула так сказанула. — С каких это пор ты стала водить компанию с цветными парнями?

— Приятеля Милли, — объявила Нора, сняв. Леда принялась ерзать среди подушек и пледов, простыней и одеял, пока не села почти прямо.

— А, да, — насмешливо, — того цветного парня.

Она тщательно раздала карты и отложила колоду на приставленный к кровати пустой шкафчик, служивший столом.

— Я чуть… — Нора переложила в руке карты, — …не раскололась. Знать, что они все это время у меня в комнате, а он торчит тут на лестнице. — Она выбрала две карты и отложила в криб, доставшийся на этот раз ей. — Прохожу!

Леда была осторожней. Она имела на руках двойку, пару троек, четверку и семерки. Но если оставить две семерки, а из колоды ничего путного не придет… Она решила рискнуть и скинула в криб семерки.

Нора снова сняла, и Леде пришла дама пик. Дабы скрыть удовлетворение, она мотнула головой и высказалась: