Три года счастья (СИ) - "Kath1864". Страница 175

— Но я думаю, Элайджа… Думаю, что ты изменился, втоптал себя в грязь… Я была честна с тобой…

— Я люблю тебя, ведь как объяснить то, что я не могу убить тебя в себя. Я желаю, чтобы ты была рядом со мной… Здесь, в части моего разума… Чтобы хотя бы здесь я обрел покой… Посмотри в мои глаза… Я не могу стереть тебя, не могу забыть… Я думал о тебе все это время, я искал тебя пять веков, именно твое имя я шептал и видел твой образ, когда вытащили клинок из моей груди, твоя тень преследовала меня, и видимо будет преследовать на протяжении оставшейся вечности. Я буду страдать… Это странная любовь… Позволь мне остаться с тобой, хотя бы здесь…

— Это черная любовь…

Могла бы она стать его женой, как бы смешно и глупо это, в особенности если она мертва на данный момент, а Элайджа Майклсон первородный вампир.

Это похоже на бардак, но Элайджа Майклсон откидывается, ложится рядом на постели.

Устал.

Скомканная простынь.

Да, он устал, был близок с Хейли, втоптал себя в грязь, ничего не может ей ответить.

Да, он не может оставить ее, запечатывать эту дверь.

Стала его панацеей, излечит от любого вида боли, его самый верным другом, умеющим унять все тревоги лишь нежным прикосновением хрупкой ладони, лишь взглядом карих глаз.

Оставить ее для Элайджи Майклсона — это было куда страшнее и мучительнее смерти.

Сделав глубокий вдох прохладного воздуха, Кетрин Пирс на миг прикрыла глаза, обернулась в его сторону, прикоснулась к его лицу, наслаждаясь каждым мигом этой свободы и Элайджа ощущая как темные пряди волос разметались по плечам и спине, подушки пьянят его.

Она лежит, так близко к нему.

Никогда прежде она не ощущала такой пьянящей свободы. Никогда прежде и мысли допустить не могла о том, что руки Элайджи окажутся так теплы, надёжны и крепки, когда он убирает непослушные кудрявые локоны с ее лица. Никогда не смела даже мечтать, что её сердце будет биться трепетно в груди лишь от одного взгляда самого Элайджи Майклсона.

Это стало его ночной тайной.

Он лед, а она пламенная страсть.

Губы её дрогнули в улыбке, стоило только ему приблизиться к ее губам, словно сообщая все, кто обладатель этих сладко-горьковатых губ. И его ладони тут же скользнули на её талию, обвивая и прижимая к себе так крепко, но совсем не подавляюще, не удушающе, не отнимая это прекрасное ощущение невесомости.

Почти его ненавидит. И только бешенство разжигается. Бешенство только от того, что он вновь уйдет, оставит ее. Вырвать бы руку эту, оттолкнуть и прогнать, разрушить, чтобы Элайджа Майклсон больше не смел, тревожить ее.

Не может.

Не важно, потому что она прижимается к нему, ловит его дыхание, и в следующую секунду, они дышат уже в унисон и ее губы касаются его.

Накрывает волною.

«Я тебя люблю, ты же знаешь», — и это она говорит ему только глазами.

Ему достаточно только обнять и коснуться ее губ.

Она пламенная страсть, а он ледяной.

Все подождет и неважно, что решила судьба.

Время быть только с ней, и остановите это Мир, когда она нависает сверху, прижимается к нему всем телом.

Пока она рядом с ним, а он запускает свои руки в ее волосы и тянется к губам.

Время любить.

Время ловить ее дыхание и дышать в унисон.

Время не рушить.

Такой момент может и не повториться больше никогда.

Момент, когда они одни и принадлежат только друг другу.

Момент, когда ему дороже любовь и чувства.

Момент, когда она рядом и придает ему силы.

Момент, когда она может быть и не такой уж ужасной стервой.

Момент, когда они позволяют себе любить, отдает себя всю ему и с ним: до молекул, до атомов.

Момент, когда они играют на равных и хорошо, что у такой игры, как любовь нет победителей.

Момент, когда Элайджи Майклсону наплевать на солнечный свет.

========== Глава 71. Тихий час длинной в пять лет. Часть I. ==========

Утопать во тьме.

Утопать в дыму.

Кетрин продолжала кричать что-то — то ли зрителям, то ли самой себе.

Кричать во тьму.

Ноги понесли её туда — к каменной скамьи, на которую она и легка. На которой и решила Кетрин Пирс медленно иссыхать.

Она медленно иссыхает, а на остальное наплевать.

Какую роль она сыграет в этой драме?

Личной драме, ведь лучше бы она просто умерла и исчезла, обратилась в горстку пепла, которую развеет ветер.

Ценой своей свободы и жизни она была с дочерью в последние минуты своей жизни.

Расплатилась муками в Аду.

Каждую секунду лежать и смотреть в потолок, отвернуться к стене.

Ей даже казалось, что по стене расползается дым, здесь собрались зрители, все те, кто пострадал из-за нее и которых она предала, тихая походка, путь вперёд — так, чтобы ее мучения увидели массовка.

Можно ли считать это осуждением.

Можно ли осуждать женщину.

Разрушила свою жизнь.

Какой смысл?

Какой смысл сожалеть или проклинать себя.

Какой смысл, если она уже жарится в Аду.

«Брось, ты же Кетрин Пирс хватит кашлять, задыхаться пылью, поднимись, выпрямись, это твой день, твоя гребанная жизнь, не закапывай себя еще глубже.»

И она выпрямлялась, задыхаясь и открывает свои глаза, округляет и хлопали так, что ладони начинали чесаться, закрыть лицо. Кетрин сглатывала, выдавливая на лице улыбку и стараясь сделать так, чтобы глаза не заслезились от саднящей в лёгких боли: те были словно выжжены, чувство было такое, что по ним проехались плотными, твёрдыми, как камень, шипованными шинами.

Придавило.

Крайняя степень отчаяния.

Все, что сейчас испытывает – злоба.

Испытывает ли сейчас Кад удовольствие за то, что наказал ее сейчас.

Стоит ли ей начинать борьбу ради свободы?

Кто поймет ее страдания?

Сквозь дым, сквозь её собственную пелену неуверенности в самой себе, она слышит чьи-то шаги : такие короткие и медленные.

Она только тяжело вздыхает, ведь в Аду обманчив любой звук, а тишина еще страшнее.

Чернота.

Наверное тьма подходит ей, больше, чем свет.

Тьма опутал ее сердце.

В этом склепе не горит лампа и нет света.

В этом склепе тьма и отсюда не сбежать, потому что выхода из Ада нет.

Тихо.

Слишком тихо и темно.

Кетрин Пирс кажется, что здесь слишком тихо. Тихо, а в стволе ее ждет патрон, чтобы завершить все ее страдания.

Страдания ее души.

Темно.

Она никому не доверяет свои самые страшные тайны.

Она никому не расскажет, как умерла.

Обманчив любой звук.

— Катерина! — раздался чей-то взволнованный голос, и тут же чьи-то властные руки схватили ее запястье.

Она точно знает, чьей это голос, но не спешит открывать глаза.

Если это он, сам Элайджа Майклсон, то она выскажет ему все то, что хотела сказать давно.

Но это не он, здесь тихо, а она слышала его голос, ее кто-то ухватил за руку насильно, а

Пирс вырвет свое запястье, откашляется, дрогнет, скрестит руки на груди.

— Если Элайджа Майклсон лично решил посетить Ад, то милости прошу, проходи, присаживайся, я так давно много хотела сказать тебе, - на лице ухмылка, сгибает ноги в коленях, чтоб освободить на каменной скамейке место для него. — Но, я знаю, что это не ты и лучше бы, чтобы это был горячий Стефан Сальваторе. Я ведь так хотела быть счастлива с ним навсегда.

Она лжет самому Дьяволу, самой себе.

Привыкла к тому, что ее жизнь состоит из паутины лжи, тонких нитей, которые сплетаются воедино.

Так тихо, что она слышит каждый шорох, слышит, как кто-то садиться на каменную скамейку, слышит шелест ткани, кажется, мужчина расстегнул пуговицу пиджака.

Ее совершенно не пугает, ей наплевать на то, кто сейчас сидит рядом с ней и вновь берет ее руку в свою.

— Отвали Кад! Отвали! У тебя разве недостаточно душ, чтобы мучить? Убирайся!

Вскрикивает, открывает глаза, поворачивает голову и видит его — Дьявола, тот, хотя и старается выглядеть непроницательным, всё же допускает огромную ошибку и сходит с ума, глядя на то, как она чуть заносит ногу в воздухе и пытается столкнуть его с этой скамьи, и на мгновение уже видит, как он падает, лежит у ее ног.