Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand". Страница 257

Над именем для своего ребенка она не думала. Само собой разумеющимся казалось то, что её дочь будет носить имя Ида, согласно семейной традиции, а сын, как и полагалось, должен будет получить свое в честь отцов своих родителей. Да и вообще, вся суета вокруг предстоящего появления в доме ребенка, которую старательно поддерживала Жюли, бесконечно подбирая, вышивая и отделывая кружевом различные покрывала, платьица и прочие необходимые новорожденному вещицы, была Иде не близка и порядком уже надоела.

Сама маркиза де Лондор, раздираемая страхом перед тем, что должно было сейчас произойти и беспокойством за жизнь и здоровье сестры и еще не рожденного племянника или племянницы, беспорядочно металась по дому, то вбегая в спальню Иды, то выбегая из нее, создавая еще большую суету и мешая Люси. Вид сестры, страдавшей от боли, пугал её, заставляя вспомнить то, что ей самой довелось не так давно пережить, но оставить Иду в такую минуту в одиночестве было бы верхом неблагодарности. Виконтесса Воле уже мало осознававшая происходящее, лишь обводила комнату затуманенным взглядом и в перерыве между схватками слабо шевелила пересохшими губами. В какой-то момент, когда Жюли в очередной раз забежала в её комнату, в которой теперь царил какой-то почти траурный полумрак, Ида схватила сестру за руку и на мгновение, широко распахнув свои потемневшие глаза, простонала, в упор глядя на Жюли:

— Жюли, боже мой, как же больно.

Это было последней осмысленной фразой, которую Жюли услышала от неё. Когда вернулся Жак, приведя с собой врача, которого дворецкому сестер Воле пришлось поискать, сорвавшегося с места, едва только услышал, что к нему пожаловал дворецкий Иды де Воле, было уже темно. Ида, пребывавшая последние часы почти без сознания, с глухими стонами металась по подушкам. Люси, то и дело отлучавшаяся на кухню, где во всех пригодных для того емкостях грелась вода, заботливо обтирала лицо виконтессы салфеткой, смоченной в отваре каких-то подходящих случаю трав, но, к несчастью, этого было недостаточно чтобы облегчить участь роженицы. Жюли, до того немало мешавшая верной горничной, теперь сидела в гостиной, тщетно пытаясь успокоить расплакавшуюся дочь и едва не рыдала сама, одновременно и боясь за сестру, и злясь на собственное бессилие.

***

До этого дня Иде редко случалось сталкиваться с острой физической болью. В силу своего происхождения, она была ограждена от возможности получить случайную травму в детстве, а позже ей никогда не приходилось выполнять тяжелую работу, которая могла бы стать причиной несчастного случая. Самое страшное, что случалось с ней в жизни: падение с лошади, но и то было пережито в глубоком детстве, поэтому теперь, если бы виконтесса Воле, конечно, была в сознании, она бы, хоть и нехотя, но все же призналась бы, что она переоценила свои силы. Состояние граничащие с бесчувственностью, ничуть не притупляло ощущение боли. Казалось, даже наоборот, только заставляло сильнее чувствовать её. Ида отчаянно желала потерять сознание, чтобы не чувствовать всего этого и, очнувшись, уже взять на руки своего ребенка, но едва она проваливалась в черную пустоту беспамятства, как резкий приступ острой боли или старания врача выдергивали её оттуда.

Она слышала, как суетятся над ней врач и Люси, которая согласилась помогать ему, несмотря на свой страх и ужас, который ей внушали чужие и, особенно, преждевременные роды. Слышала, как заходил в комнату Жак, принося с кухни теплую воду и чистые полотенца. Слышала, как время от времени забегала Жюли, сопровождая каждое свое появление волной порой нечленораздельных и, казалось, нескончаемых причитаний. Врач, поначалу пытавшийся мягко, но решительно говорить маркизе де Лондор, что её волнение ничуть не помогает ни её сестре, ни ему самому, но вскоре понял, что куда проще вовсе не обращать внимания. Но все эти звуки Иде заглушал её собственный крик. В первые минуты она даже не понимала, что этот пронзительный крик срывается с её губ. В какой-то миг, когда боль утихла, она вдруг осознала, что наполненный страданием голос — её собственный.

Внезапно все кончилось, боль утихала и отступила, дышать стало легче. Ида хотела открыть глаза, но у неё не было сил даже на такую малость. Где-то в отдалении раздался голос Люси, в котором чувствовалось явное облегчение:

— Слава богу, все кончилось.

За этим, так же далеко, словно бы с улицы, раздался детский плач, и виконтесса Воле поняла, что все завершилось благополучно. Больше не будет никакой боли, больше никакого волнения о предстоящем, ничего. Она заслужила немного спокойствия и отдыха, заслужила, чтобы все они оставили её в покое хотя бы на несколько часов.

Врач осторожно передал ребенка на руки Жюли, которая более остальных рвалась подержать его, и теперь с чисто медицинской аккуратностью стирал с ладоней кровь, улыбаясь спокойной, умиротворенной улыбкой, наблюдая за преображением маркизы Лондор.

— Ида! Ида! Мальчик! — радостно воскликнула Жюли, поднося маленькое кричащее тельце к сестре. Ида приподняла веки и помутневшими глазами посмотрела на ребенка, пытаясь приподняться, но, так и не сумев этого сделать, безжизненно уронила голову на подушку. Врач быстро подскочил к кровати и перехватил двумя пальцами тонкое запястье. Видимо не удовлетворившись результатом, он приложил пальцы к тонкой шее. Некоторое время он молча прислушивался, а затем, так же молча, выпрямился и отступил от кровати. Жюли, прижимавшая к груди кричащего новорожденного, широко распахнутыми глазами смотрела на сестру, а затем, переведя испуганный взгляд на врача, прошептала:

— Она… Она умерла?

— Пока еще нет, но это вполне может случиться позже. Должен признаться, ваша сестра сильная женщина, — врач, косо взглянул на ещё не пришедшую в себя Иду, — Правда, вторые роды она не выдержит. То, что сейчас жива и она, и ребенок уже чудо божье.

Поправив одеяло и подложив под голову Иды ещё одну подушку, врач снова обратился к Жюли:

— Я бы на вашем месте написал отцу ребенка, маркиза де Лондор. Если ваша сестра умрет, о ребенке кто-то должен будет заботиться. Вряд ли вы сможете растить двоих.

Его пронизывающий взгляд заставил Жюли опустить глаза. Она прекрасно понимала, что этот человек знает об унизительном положении её сестры, хоть никогда и не касался этого в разговорах и ничем не давал понять, насколько он осведомлен.

— Он сейчас на войне, — ответила Жюли не поднимая головы. — Но ребенка он не возьмет никогда.

— Он женат? — поинтересовался врач, направляясь к двери. Он спросил это так спокойно, как будто в его предположении не было ничего необычно, постыдного и порочащего честь виконтессы Воле.

— Нет, он молодой богатый красавец, который живет в свое удовольствие, — с раздражением ответила Жюли.

— Странно, — пожал плечами врач, выходя в коридор, — Госпожа виконтесса не производит впечатление наивной и доверчивой девушки, которая могла бы стать жертвой подобного рода мужчины.

— Она была его содержанкой, — ответила Жюли, понимая, к чему тактично клонит этот человек, — Ради того, чтобы мы могли жить ни в чем не нуждаясь.

— Я так понимаю, он бросил её, когда узнал о беременности? — снова задал вопрос врач, надевая пальто, которое ему подал Жак.

— Он не знает. И я приложу все силы, чтобы никогда не узнал. Это желание моей сестры, — холодно и решительно заявила Жюли. По выражению её лица можно было понять, что она непреклонна в своем решении, которое не подлежит обжалованию.

— Что ж, разумеется, это ее право, — врач склонил голову, пристально разглядывая свои ладони, так, словно впервые видел их. — Я могу лишь сказать, что вашей сестре необходимо соблюдать покой. Если ей так невыносимо физическое бездействие, а, судя по всему, оно ей невыносимо, то можно ограничиться спокойствием духовным. Постарайтесь оградить её от дурных вестей и нежелательных встреч.

Маркиза де Лондор не верила в то, что на пороге их дома здесь, в Марселе, может внезапно возникнуть герцог Дюран, но все же истолковала слова врача именно так, твердо решив, что ни при каких обстоятельствах её сестра не должна даже слышать имени этого человека. Коротко кивнув, она, все тем же решительным и холодным тоном, произнесла: