Козара - Оляча Младен. Страница 65

Большая часть раненых лежала на телегах. Лежали беспомощные, в тряпье и повязках. Некоторые сами себе стреляли в голову. Другие стонали и звали товарищей. Третьи призывали мать, детей, братьев. Некоторые, похоже, пытались выкарабкаться из телег, но повисли головой и руками вниз. Другие лежали на носилках; рядом с ними на земле лежали девушки, принесшие их сюда. Казалось, их вместе, в одно мгновение, накрыл снаряд или мина.

Солдаты находили раненых и в кустах, среди поломанных телег, разбитых арб, слетевших колес, рассыпавшихся ящиков. Им стреляли в голову, обливали бензином и поджигали.

Одного нашли в кустах, куда он забился, но так как он был длинноног, то снаружи оставались ботинки и обмотки. В голову ему выстрелить не могли, ее закрывали ветки. Его башмаки и обмотки облили бензином, кто-то поднес спичку. Когда вспыхнуло пламя, раненый вскрикнул и поджал ноги. Какими-то крючьями выволокли его из куста и распространили огонь по всему телу.

— Пусть живьем горит, к дьяволу!

— Вот еще один, ваше преподобие!

— Подожгите его, — приказал тот.

— Тут больше трехсот раненых, — подбежал разрумянившийся и запыхавшийся вестовой.

— Кто тебе сказал, что их столько?

— Подполковник, усташски докладываю, их даже больше, — говорил вестовой, поправляя шапку, съехавшую на правое ухо. Мы чуть не двадцать минут считали. Их больше четырехсот будет.

— Сейчас ты сказал — триста.

— По-моему, их и пятьсот наберется, потому что мы всех и не пересчитали, — с жаром говорил вестовой. — Мы больше двух километров прошли по лесу и всюду видели телеги с ранеными или носилки на земле… Повсюду раненые…

— Вы им стреляли в голову? — спросил его преподобие.

— Согласно приказу, — ответил вестовой.

— Обливайте бензином и жгите, — сказал фра-Августин, поглядывая на горевшего раненого. — Смотрите, чтобы никто не сбежал. Ни одного не оставляйте в живых.

— Ни одного, — повторил человек в зеленой форме.

— Ни одного, Мате, — поддакнул его преподобие.

— Ни одного, — добавил другой человек в зеленой форме.

— Ни одного, Асим, — сказал его преподобие. — Убивайте их и сжигайте, пусть горят, другого они не заслужили.

Их убивали и жгли повсюду: в телегах, на земле, на носилках, в зарослях папоротника, на листьях, под ветвями. Не было слышно ни вздоха, ни стона, ни крика. Солдаты старались перещеголять друг друга, позади них оставались костры, маленькие багряные пожары, в которых горели люди. Их убивали и жгли, точно боялись опоздать. Самыми проворными были фра-Августин, Муяга Лавочник, Мате Разносчик и Асим Рассыльный. Они точно подзадоривали друг друга — кто скорее, кто больше! За ними оставалось яркое пламя костров…

Рудольф наблюдал за этой суетой, будившей представления о древних тризнах, на которых люди приносили своих ближних в жертву богам. Он не стрелял, не участвовал в поджигании костров, но и не противился этому. Пусть горят, думал он. Они хотели меня убить. Может, среди них и тот, который приставил мне револьвер ко рту. Пусть горят, это им заслуженная кара. Он смотрел на огни, загоравшиеся в лесу, как костры, которые разводят на петров день.

— Подполковник, усташски докладываю, схватили двоих с оружием, — подбежал солдат в сдвинутой набекрень фуражке. — При оружии и в форме.

— Ведите их сюда!

Он увидел человека — стройного и гневного, в немецкой гимнастерке и брюках, в черных сапогах. Волосы были взлохмачены, лицо заросшее и грязное. На лбу — повязка, потемневшая от грязи, земли и смолы. Руки связаны за спиной.

— Как тебя зовут? — строго спросил Рудольф.

— Иван Хорват, — ответил пленный.

— Иван Хорват? — вытаращил глаза Рудольф. — Неужели… Ты Иван Хорват? Узнаешь меня? Или ты меня забыл?

Пленный молчал, как каменный.

— Помнишь, как мы жили в одном доме?

— Подполковник, вот его сумка.

Подполковник поднял крышку из твердой кожи, под которой зашуршала бумага.

Раненый не отвечал. Он вдруг рухнул наземь. Обессилевший, он потерял сознание и несколько мгновений лежал неподвижно, как срубленное дерево.

— Господи, да ведь второй — женщина! — вскричал подполковник. — Как тебя зовут? Жанна д’Арк?

Схваченная молчала.

— Женщина? Правда женщина? Почему молчишь?

— Дерьмо, — проговорила схваченная.

— Зачем остригла волосы?

— Дерьмо, — повторила пленница.

— Зачем надела форму? Зачем взяла винтовку?

— Дерьмо, — повторяла пленница.

— Уведите их, — приказал подполковник.

— Не признавайся ни в чем, Анджелия, — прошептал Иван Хорват, подталкиваемый и пинаемый конвоирами.

— Ого-го, это что такое? — осклабился Рудольф, шаря в сумке Ивана Хорвата.

ИСТОРИЯ ВКП(б). РАЗВИТИЕ ОБЩЕСТВА. ЗА ЧТО БОРЮТСЯ ПАРТИЗАНЫ? ПРОЛЕТАРИЙ, НАРОДНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ ВОЙНА И СОЮЗНИКИ ОККУПАНТОВ…

Он вертел в руках толстую тетрадку, на которой было написано:

ЗАМЕТКИ О РАБОТЕ СОБРАНИЯ И ПРОЧЕЕ.

Начал листать страницы:

РЕВОЛЮЦИЯ. ДЕЗЕРТИР. РЕАКЦИЯ. ПАНИКЕР. ПОДСТРЕКАТЕЛЬ. ДЕМОРАЛИЗАТОР. АНТИФАШИЗМ. СОЦИАЛИЗМ. ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА. СЕКТАНТ. ТРОЦКИСТ. ШОВИНИЗМ. КВИСЛИНГ. БУРЖУАЗИЯ. КАДРОВИК. БОЛЬШЕВИК. ПЕРВОБЫТНЫЙ КОММУНИЗМ. ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ.

Пока он читал, к нему подошел солдат в сдвинутой на затылок шапке и сказал, что пленных отвели на сборный пункт.

Козара побеждена, повторял он, но без всякой радости. Побеждены люди, а лес остался. Деревья стоят, а людские головы падают; он оглядывал пригорки, овраг, немое пространство. Листья и травы здесь, а людей нет; он шел все дальше в глубь леса, озирающийся и настороженный. Черное сияние леса страшило его, как ни неприятно было в этом признаваться. Он боялся холмов, лощин, оврагов, склонов, замерших в мрачном блеске, под тяжелым солнцем. Кроны некоторых деревьев были белые, точно покрытые инеем; они резко выделялись среди зелени, как пряди седины. Горные склоны румянели от солнца. Похоже, что солнце заходит. Свет его слепит. Где-то щебечет птица; это производит странное, неестественное впечатление, усиливая у майора Дитера, которому казалось, что он заблудился, чувство одиночества.

Далеко впереди, где поднимались горные вершины, слышался грохот. Артиллерийская подготовка перед наступлением пехоты, прочесывающей лес. На самом высоком холме зеленый край леса касался голубой завесы неба и растворялся в синеве. Полотнища тени беззвучно застилали холмы все выше и выше, солнце медленно опускалось за спины гор, в пропасть. На восточном склоне были освещены уже только вершины, багряные от закатных лучей. К ним, будто залитым кровью, поднималась, как мутная вода, полоса тени, в которую погружались кроны деревьев и травы полян. Горы тонули в темном море…

Это, должно быть, Медняк, подумал Дитер и вынул карту, но смотреть на нее не стал. Его внимание привлекла огромная черная птица, летевшая вдоль долины. Это был ворон; он махал крыльями тяжело и устало; казалось, он вот-вот рухнет на землю. Он каркал, и Дитеру почудилось, что ворон летит с поля битвы, с кровавого побоища, наевшись падали. Именно так он и выглядел: пресыщенный, погребально черный, омерзительный стервятник.

Написать этот лес и птицу, которая летит над долиной, шелестя крыльями, точно кружит над разверстой могилой, думал он, запоминая движения ворона, шелест крыльев и перьев. Разве эта зловещая птица не самое страшное предостережение?

Потом он увидел толпу пленных. Это были крестьяне, оборванные, промокшие, напуганные; опустив головы, они плелись, едва передвигая ноги, не произнося ни слова. Наблюдавший за ними Дитер чувствовал, что им безразлично, куда их ведут и что их ждет; у них был вид людей, покорившихся судьбе.

Больше всего было женщин и детей. Дети держались за руки матерей, за их юбки или путались под ногами у взрослых, бегая вокруг колонны. Женщины окликали их, хватали и тянули к себе, чтобы они не убегали. Некоторые тащили детей на руках, иногда даже по двое. Одна женщина несла на плече колыбель.