Артефакт (СИ) - Стригин Андрей Николаевич. Страница 2

У озера Лады я прощаюсь с Аскольдом и Семёном, замечаю в камышах сына, приветливо окликнул: — Как рыбалка?

Ярик поспешно нанизал на крючок червяка, забрасывает в воду, виновато улыбается: — Мы только пришли… папа, знакомься, это Лиза, — из спутанных зарослей показывается смазливое личико большеглазой девушки. Она застенчиво улыбнулась: — Здрасте… а мы тут рыбку решили половить.

— Смотрите, сильно не увлекайтесь, — я сурово свёл брови. — А не рано… э-э-э… рыбалкой заниматься?

— Что ты имеешь в виду? — лицо сына вспыхнуло от негодования.

— Ничего я не имею в виду, — я понял, что допустил бестактность. — А почему не в школе? — я лихо ухожу от неудобной ситуации.

— Папа, ты меня удивляешь, уже неделя как каникулы!

— Ах, да… запамятовал, — я смутился, но продолжаю с интересом смотреть на очаровательную девушку.

Она поёрзала, поднимается, отряхивает свой костюмчик из шкуры косули, перекидывает через плечо изящный лук: — Ярик, пожалуй, я пойду, — она несмело глянула на меня из прикрытых ресниц.

— Лиза, подожди! — Ярик насупившись, так посмотрел на меня, что я понял, идти надо мне.

— Вы тут осторожнее, здесь омуты, рыбаки говорят, сома четырёхметрового видели, такой и человека утащить может.

— Мы не собираемся купаться, — Ярик улыбнулся, поняв, что я ищу пути отступления. — Маме скажи, мы к ужину придём… с рыбой. Пусть зелени нарвёт, я сам её приготовлю.

— Взрослеешь, — неопределённо произношу я.

— Я давно умею готовить, — не понял моих мыслей сын, а Лиза скромно опустила взгляд.

— Хорошо, я маме скажу, а ты не застуди девушку, раз до вечера решили остаться.

— Я костёр разожгу, — счастливо улыбнулся Ярик.

— До свидания, дядя Никита, — радостно прощебетало большеглазое чудо, и я понял, и она меня выпроваживает, но весьма тактично. М-да, сын взрослеет, скоро семнадцать, быстро летит время, не успеешь оглянуться, и я стану ворчливым дедом. От этой перспективы даже закашлялся, поправил на ремне широкий меч, почувствовал, как привычно сжались мышцы и пробежались под кожей, с облегчением понял, до деда мне ещё далеко.

Легко взбежал на пригорок, с ходу заскакиваю в седло. Мой жеребец, по кличке Шпора, оскалился, возмущённо заржал, но кусать меня не стал, знает, могу дать по его лошадиной морде, впрочем — мы с ним друзья. С удовольствием глянул на город, он прекрасен: дома утопают в зелени, крыши почти все из красной черепицы, дороги вымощены плоскими булыжниками, сбоку проходит городской водопровод — трубы из гончарной глины, множество повозок, часто вижу запряжённых лошадей, но больше — прирученные быки. У центральной площади расположился рынок, тут же разные магазинчики, кафешки и столовые, кабаков нет, спиртное под запретом, лишь воинам и охотникам иногда даю испить немного медовицы — она не крепче лёгкого пива — но и то, после изнурительных тренировок и смертельных вылазок в первобытный лес.

Трезвый образ жизни внедрять было невероятно сложно, так как виноград растёт и в диком состоянии и в каждом приусадебном хозяйстве. Поначалу массово делали вино, готовили из жмыхов бражку, кто-то даже изготовил самогонный аппарат. Развелось немереное количество пьяниц, возникли проблемы в семьях, на работе, на службе. Ни уговоры, ни телесные наказания и тюремные заключения не смогли решить этой стремительно развивающейся напасти. Лишь после того, как князь Аскольд, прилюдно, влил по несколько литров кипящего самогона в глотки особо ярым сторонникам спиртного, от чего они скончались в немыслимо жутких муках, с алкоголем почти справились. Не все оценили такие жестокие меры, меня и Аскольда даже хотели убить, с десяток человек подкараулили в роще гинго и пытались зарубить топорами. Но мы хорошо владеем мечами, порубали их в кровавые ошмётки, а их головы, князь Аскольд, приказал нанизать на колья, и выставить на центральной площади в назидание всем. Конечно, дико… но и мир, в котором мы сейчас живём, тоже дикий, у нас не прижились такие демократические ценности, как свободно и безбоязненно клеветать на других, однополые браки, изъятие детей из семей — если кто-то из родителей шлёпнет по попе своё изрядно зашалившее чадо. Может кто-то скажет, что я тиран и история меня осудит, не отрицаю, но разжижение в умах крайне опасно, поэтому я не вмешиваюсь в деятельность своего друга князя Аскольда, даже если он где-то перегибает палку, все мы учимся и он тоже.

Отпускаю поводья, Шпора фыркнул, повёл по сторонам острыми ушами, и мгновенно припал к сочной траве, его толстые губы и крепкие зубы синхронно заработали как мощная газонокосилка, словно, мой коник, неделю не ел.

— Хватит жрать, скоро бока будут отвисать как у борова! — я слегка ударил его по бокам пятками, Шпора с укором покосился розовыми глазами, встряхнул короткой, торчащей гривой, не спеша побрёл по грунтовой дороге, периодично хлопая по бёдрам своим как веник хвостом.

А вот и мой дом, сколько я потратил на его постройку труда. Помню то время, когда крыша была из соломы, а сейчас красная черепица, труба из кирпича и струится из неё лёгкий дым, Лада что-то готовит, в животе призывно заурчало. Въезжаю в ворота, спешиваюсь, стягиваю седло, ласково хлопаю Шпору по бедру, он моментально побрёл к своей кормушке — его любимое место. Бесцеремонно оттолкнул Соколика, лошадку моей жены, и уже чавкает словно матёрый кабан.

Лада выходит во двор, подтянутая, высокая, глаза как озёра, на её плечах накидка из шкуры смилодона, как всегда залюбовался женой. Она лукаво улыбнулась, обвила руками мою шею: — Как съездили? — её голос мягкий, но с тревожными нотками.

— Да так, без особых проблем, с хищниками не встречались, там сейчас пасутся степные мамонты, всех саблезубых кошек разогнали, — я целую Ладу в тёплые губы.

— А с Разломом что?

Я не стал юлить, говорю прямо: — Вода уходит, Аскольд уверен, через месяц оголится дно.

— Какой ужас, — Лада крепче прижимается к моей груди. — Что же делать? — она заглядывает в глаза, и я невольно вздыхаю, но тут же пытаюсь её ободрить: — Мы их сожжём, будем готовить термитную смесь.

— Здорово, — тихо произносит жена, но затем спрашивает: — А её сложно делать?

— Аскольд будет лично контролировать процесс. А он, если за что-то берётся, доводит до конца, ты же знаешь.

— Это так, но жёсткий он очень, — грустно произносит Лада, — а ведь какой он, в той жизни, был мягкий человек.

— Никогда он мягким не был, — усмехаюсь я, — просто мы его тогда ещё не знали.

— Всё-таки, как это плохо.

— Сейчас мне будет плохо, — я демонстративно повёл носом. — Что у нас на обед?

— Пироги с зайчатиной, Ярик настрелял, и морс из лесных ягод.

— Вот так, бате некогда охотиться, так родной сын нас едой снабжает, — улыбаюсь я, — а к вечеру рыбу принесёт, сказал, сам её приготовит.

— Ты его видел?

— На озере.

— С Лизой? — догадывается Лада.

— Хорошая девочка, — киваю я, — они вместе придут.

— Надо мёд в сотах из подвала достать, — засуетилась жена.

— Подожди, до вечера ещё далеко. А чья она дочка?

— Это из новых переселенцев, они года три жили в излучине реки Альма. Там было несколько небольших поселений, да на них наткнулись охотники за рабами, полгода отбивались от их набегов, большую часть хозяйств разорили, многих людей пленили, а родители Лизы успели податься к нам.

— Всё верно, в одиночку не выжить, — нахмурился я и с горечью думаю, а ведь с Виленом Ждановичем придётся заключать, хоть и временный, но союз, и это, вместо того, чтобы идти на него войной. Как это претит моей душе, но когда речь идёт вообще о существовании людей, приходится расставаться со своими принципами… на некоторое время. В любом случае, когда придёт час, огнём сожгу его город, никого не пощажу!

На улице зацокали подковы, Шпора отпал от своей кормушки, оголив крепкие зубы, призывно заржал, он учуял своего друга… не соплеменника, а человека. В этом мире он любит только меня и Семёна. Моего друга все животные обожают и мой жеребец не исключение, с остальными он или откровенно враждует или терпит, вот такой у меня доисторический коник.